Политическіе въ тюрьмѣ.-- Побѣги.-- "Американскій" бракъ политическихъ.-- Еще побѣгъ.-- Конвойный офицеръ.-- Политическіе на паузкѣ.-- Побѣгъ Ф.-- Преданія береговъ Лены.-- Приленскій попъ.-- Нечаевскій солдатикъ.-- Усть-Кутъ.-- Около каторги.
Какъ-то въ одномъ глухомъ городѣ Восточной Сибири, когда мы оба, товарищъ и я, были всецѣло поглощены защитой по политическому дѣлу, къ намъ на квартиру пришелъ незнакомый ссыльный и сообщилъ, что, по точнымъ свѣдѣніямъ, полиція собирается ночью сдѣлать обыскъ у всѣхъ политическихъ, забравшихся въ городъ или живущихъ въ его окрестностяхъ; онъ спрашивалъ, разрѣшаемъ-ли мы ссыльнымъ принести къ намъ на сохраненіе ихъ вещи, книги.
Мы согласились. И, вотъ, ссыльные начали "приносить". Ничего подобнаго ни товарищъ, ни я не ожидали. Я не говорю о кучахъ запрещенныхъ книгъ и періодическихъ изданій! Они принесли къ намъ кучу фальшивыхъ паспортовъ! Одинъ паспортъ былъ еще мокрый, издавалъ сильный химическій запахъ и лежалъ между двумя листами промокательной бумаги. Когда все это было разложено на стульяхъ и столахъ, а политическіе ушли, чтобы не мѣшать намъ заниматься работой, товарищъ отправился въ себѣ въ кабинетъ. Какъ нѣкоторые вдумчивые люди, онъ былъ вмѣстѣ съ тѣмъ и большимъ юмористомъ, отчаянно любилъ всякій комизмъ... Я былъ увѣренъ, что онъ уже готовится къ рѣчи... И, вдругъ, услышалъ отчаянный хохотъ товарища. Онъ звалъ меня. Горя любопытствомъ, я побѣжалъ къ нему и засталъ его съ новымъ уголовнымъ уложеніемъ въ рукахъ!
-- Полюбуйтесь-ка,-- сказалъ онъ, смѣясь,-- что насъ ожидаетъ, если все это найдутъ на нашихъ столахъ и припишутъ намъ! Вѣдь каторгою пахнетъ! Вотъ уже подлинно пріѣхали защищать, нечего сказать!..
Въ другой разъ мы какъ-то поздно засидѣлись въ тюрьмѣ у нашихъ подсудимыхъ. По городу ходить вечеромъ безъ оружія было чрезвычайно опасно. Много поселенцевъ. Грабежи казались настолько естественными, что никого не удивляли. На этотъ разъ мы расчитывали пробыть въ тюрьмѣ не долго и вернуться домой засвѣтло; револьверовъ и палокъ съ собой не взяли и потому, когда увидали, что уже позже 12-ти часовъ ночи, спросили подсудимыхъ, нельзя ли раздобыть гдѣ нибудь хотя палки.
-- Зачѣмъ вамъ палки?-- сказалъ кто-то изъ нихъ.-- Мы дадимъ вамъ хорошіе заряженные револьверы!
Они обвинялись въ вооруженномъ возстаніи, ихъ буквально сотни разъ обыскивали, оружіе имѣть въ тюрьмѣ, конечно, было невозможно, начальникъ же тюрьмы славился проницательностью и формализмомъ, и, тѣмъ не менѣе, какъ ни въ чемъ ни бывало, они предлагали намъ заряженные револьверы!
Помню, тогда меня это поразило. Но потомъ такіе факты перестали поражать.
При мнѣ обыскивали партію отправляемыхъ политическихъ. Солдатъ, въ присутствіи владѣльца вещей -- политическаго Б. и караульнаго офицера, осматривалъ мѣшокъ съ тюфякомъ.
-- Брось,-- сказалъ Б.,-- чего тамъ рыться, видишь самъ -- тюфякъ!
-- Ну, понятно, брось, тюфякъ, чего тамъ!-- замѣтилъ офицеръ.
И солдатъ, поднимаясь отъ мѣшка, проворчалъ:-- Да-а, тюфякъ! А потомъ этотъ тюфякъ и выстрѣлитъ!
Онъ былъ правъ, хотя самъ и не вѣдалъ того. Въ тюфякѣ дѣйствительно хранилось нѣсколько револьверовъ!..
Побѣгъ -- это завѣтное желаніе всякаго политическаго, ибо вынужденное бездѣліе, конечно, томитъ ихъ несравненно болѣе, чѣмъ уголовныхъ ссыльныхъ. Они рвутся къ брошенному дѣлу, за которое готовы погибнуть, но не прозябать. Въ основѣ всякой революціонной дѣятельности лежитъ недовольство окружающей жизнью, стремленіе къ борьбѣ, активность, а не пассивность... Цѣль же всякой ссылки воспитать пассивность, убить живой, "преступный" духъ!
И потому, несмотря на всѣ мѣры строгости, на безпощадный сыскъ, на перлюстрацію писемъ, на залеживаніе конвертовъ съ письмами въ карманахъ исправниковъ и засѣдателей, въ самыхъ далекихъ мѣстахъ ссылки можно неожиданно найти и готовые бланки паспортовъ для побѣговъ, и нелегальную литературу, и хорошую карту края, т.-е. не столько хорошую, сколько лучшую изъ существующихъ. Изобрѣтательность въ этой области у ссыльныхъ изумительная. Никакой юристъ не выкопаетъ такихъ блестящихъ обходовъ закона, какъ они.
При мнѣ, напримѣръ, состоялся чисто "американскій" бракъ на два мѣсяца съ цѣлью побѣга. Она была административно-ссыльная. Ее отправляли на пять лѣтъ въ Верхоянскъ -- эту могилу заживо погребенныхъ. Но, за отсутствіемъ пути, она задержалась въ Якутскѣ. Его только что осудили на каторгу за участіе въ возстаніи и пересылали въ Иркутскъ -- на югъ.
Каторжная тюрьма находилась въ Александровскѣ, т.-е. еще южнѣе и западнѣе, а слѣдовательно и ближе къ Россіи. У желѣзной дороги!.. Верхоянскъ отъ Якутска -- мѣсяцъ тяжелаго пути. Побѣгъ оттуда невозможенъ!..
Однажды утромъ товарищъ будитъ его.
-- Кузьма, хочешь жениться?
-- Нѣтъ.
-- Будетъ приданое -- бутылка водки и фунтъ колбасы,-- шутитъ товарищъ.-- Знаешь, жена по закону слѣдуетъ за мужемъ. Женись. Все равно ты отказался подать апелляціонный отзывъ на приговоръ. Черезъ двѣ недѣли онъ вступаетъ въ законную силу. Женись. Ее отправятъ за тобой обратно до Иркутска. На казенный счетъ. А, затѣмъ, когда ее довезутъ до Александровска, она подастъ заявленіе, что такъ какъ ты осужденъ на каторгу съ лишеніемъ всѣхъ правъ, она проситъ развести ее съ тобою. И ее сразу же разведутъ, безъ всякихъ консисторій. Женись. Я буду у тебя посаженнымъ отцомъ. Вмѣстѣ съ тобой и кутнемъ.
Кузьма далъ согласіе.
Уже наканунѣ свадьбы при мнѣ зовутъ Кузьму на свиданіе.
-- Вы къ невѣстѣ?
-- Нѣтъ, къ земляку.
-- А отчего не къ ней?
-- Да намъ съ ней долго говорить не о чемъ!
Они повѣнчались, и "жена" послѣдовала за мужемъ.
Понятно, что при такомъ отношеніи къ побѣгу, для успѣшности его, необходимо лишь усыпить бдительность надзора непосредственныхъ стражей, раздобыть деньги на дорогу. А за паспортомъ и помощью товарищей дѣло не станетъ.
Но побѣгъ изъ Якутской области почти немыслимъ, благодаря отсутствію дороги по берегу, необходимости ѣхать въ теченіе 12--14 сутокъ только на пароходѣ по Ленѣ, полной возможности для администраціи "догнать" по телеграфу и, наконецъ, бѣшеной дороговизнѣ пути. Менѣе, чѣмъ за 500 рублей, отъ Якутска до Петербурга не добраться!
И побѣговъ изъ Якутской области почти никогда не бываетъ, а если и бываютъ, то являются настоящимъ событіемъ...
Для того, чтобы уйти отъ стражи, прибѣгаютъ къ разнымъ пріемамъ.
Одинъ знакомый ссыльный Z. бѣжалъ, благодаря тому, что его сожитель умѣлъ хорошо передавать чужой голосъ.
Всѣ -- ссыльные этого "городишки" пріютились въ одномъ большомъ домѣ съ мезониномъ, выстроенномъ еще декабристами. Такіе "двухъ-этажные" дома, хотя-бы и въ Киренскѣ, попадаются.
Z. занялъ мезонинъ. Товарищи поселились въ нижнемъ этажѣ.
Сначала исправникъ требовалъ, чтобъ они каждое утро являлись въ полицейское управленіе "показаться". Они всѣ наотрѣзъ отказались исполнять это "приглашеніе". И каждое утро къ нимъ началъ приходить "политическій надзиратель". Первое время Z. спускался внизъ росписаться на листѣ бумаги, а затѣмъ сталъ кричать сверху -- "дайте мнѣ сюда листъ, я вчера весь вечеръ работалъ, не хочу сходить". Ему стали подавать. Надзиратель или товарищи выкликали его "сверху", онъ показывался въ люкъ лѣстницы, соединяющей мезонинъ съ передней нижняго этажа, никогда не спускался и только просилъ дать бумагу. Товарищъ поднимали и передавалъ. За то, росписавшись или вовсе не показавшись надзирателю, Z., спустя нѣкоторое время, выходилъ на улицу погулять. Каждый вечеръ исправно онъ зажигалъ у себя на мезонинѣ огонь и ходилъ взадъ и впередъ, громко стуча каблуками. И надзиратель, вѣчно торчащій у ихъ дома, наблюдалъ его тѣнь на потолкѣ. Въ это время всѣ остальные товарищи иногда уходили пройтись по городу. Скоро вся полиція "городишки" знала, что о томъ, дома ли Z., занимается или бродитъ взадъ и впередъ, можно доподлинно узнать по его тѣни. Одинъ изъ товарищей научился подписываться почеркомъ Z. и началъ иногда замѣнять его, крича сверху -- "дайте сюда листъ".
Когда все было приготовлено, Z. благополучно исчезъ, а вмѣсто него принялся росписываться и томительно шагать по вечерамъ товарищъ. Бѣдняга шагалъ 20 вечеровъ, пока Z. благополучно выбрался на широкую дорогу... Паспортъ у него былъ заранѣе приготовленъ.
-- Если кто хочетъ бѣжать,-- говорила мнѣ одна бывалая политическая ссыльная, бывшая каторжанка, нѣсколько разъ совершавшая побѣги,-- тотъ обязательно долженъ помнить одно важное правило: хочешь бѣжать, никогда не бѣги, а всегда иди медленнымъ шагомъ и тогда убѣжишь!..
Рѣка Лена полна преданій и воспоминаній о побѣгахъ. Это -- одна изъ любимыхъ темъ ссыльныхъ. За то, въ свою очередь, встрѣчные конвойные офицеры очень не прочь поразсказать, какъ они были "на волоскѣ" отъ жестокаго отвѣта за побѣгъ конвоируемыхъ и какъ имъ удалось вовремя "накрыть", изловить, или какъ политическіе оказались настолько "корректными", что не бѣжали, хотя къ тому была полная возможность.
На одномъ изъ станковъ, пока припрягали лошадей -- тащить лодку бичевой, я разговорился съ съ возвращающимся конвойнымъ офицеромъ. Онъ немедленно же перешелъ на эту тему.
-- Знаете,-- говорилъ онъ,-- разъ пришлось мнѣ плыть черезъ Байкальское озеро съ тремя политическими. На Байкалѣ бываютъ страшныя качки. Коньякъ -- единственное средство противъ отвратительной морской болѣзни. Какъ на зло поднялась буря. Мы и взялись за коньякъ! Государственныхъ было трое, а насъ пятеро: я -- офицеръ и четыре конвойныхъ. Ну, мы, конечно, начали угощать и политическихъ, для равновѣсія сторонъ, чтобы какъ-нибудь не убѣжали. Но, чортъ возьми, на нихъ коньякъ не дѣйствовалъ, а насъ это средство довело до сумбура! Когда, наконецъ, нашъ пароходъ перебрался на ту сторону, мы -- конвоиры -- ни съ мѣста! Ноги, какъ деревянныя колодки, ничего не подѣлаешь! Такъ мы и остались на пароходѣ. А они,-- хоть бы что: веселые ушли въ деревню. Утромъ вскинулись мы и ахнули! Меня лихорадка трусила! Вижу -- погибъ. Бросились въ деревню. И, представьте себѣ, къ взаимной радости разыскали другъ друга! Имъ уже надоѣло бродить по деревнѣ, а о побѣгѣ они и не подумали! До сихъ поръ, какъ вспомню,-- изу-ми-тельно!..
-- Пожалуй и коньякъ послѣ этого перестали употреблять?-- спросилъ я, хотя синева обширнаго носа капитана предсказывала иной отвѣтъ.
-- Ну, зачѣмъ бросать?-- отвѣтилъ онъ недоумѣвающе,-- какъ же черезъ Байкалъ ѣздить и не пить?! Вѣдь онъ -- подлецъ иногда такъ разбуянится, что пристать къ берегу невозможно: дня два -- три въ полуверстѣ болтаешься, ждешь, пока успокоится! Что же тутъ дѣлать, какъ не пить?
Мнѣ извѣстенъ вмѣстѣ съ тѣмъ случай, когда конвоиры "способствовали" побѣгу, сами того, правда, не подозрѣвая.
Отъ Жигаловой до Усть-Кута политическихъ тоже везутъ на почтовыхъ лодкахъ съ будкой, а затѣмъ уже отправляютъ на паузкахъ. Но этотъ случай былъ весною.
На паузкѣ -- пятиугольномъ плоту, съ невысокими прямыми, какъ заборчикъ, бортами и съ четыреугольнымъ большимъ ящикомъ -- сараемъ посреди, везли партію политическихъ. Среди нихъ была юная дѣвушка Ф., какъ-то нелѣпо арестованная, нелѣпо сосланная. Всѣмъ было жаль ее. Она совершенно не знала жизни, не извѣдала ея, а жизнь впереди -- была разбита! Она такъ рвалась на волю! И товарищи рѣшили ее освободить. Условія перевозки скоро указали планъ побѣга.
На станкахъ нигдѣ нельзя пообѣдать. Когда какъ-то я спросилъ писаря: можно ли здѣсь закусить?" Онъ засмѣялся и отвѣтилъ: "ягода брусника есть, соленый огурецъ достанете, если побѣгаете, ну, а насчетъ хлѣба -- теперь мужики неохотно продаютъ". За то, если гдѣ-нибудь на станкѣ есть лавочка, въ ней всегда найдется оружіе, самые разнообразные патроны!
Но когда къ берегу станка пристаетъ паузокъ или баржа съ ссыльными, все мѣстное населеніе обыкновенно высыпаетъ на берегъ и всякій несетъ, что можетъ, продавать.-- Ссыльные не жалѣютъ денегъ!-- Брусники, твердыхъ, какъ кирпичъ, баранокъ, голубицы, молока.
Всѣ эти бабы, дѣвушки несутъ свой товаръ на тарелочкахъ, мисочкахъ, наполняютъ палубу паузка или баржи. Политическихъ выводятъ на палубу, конвойные окружаютъ ихъ непрерывнымъ кольцомъ надзора. И торгъ идетъ! Правда, теперь иногда начальники партій -- конвойные офицеры отбиваютъ у мѣстнаго приленскаго населенія этотъ рынокъ. Они сами устраиваютъ на паузкахъ собственныя лавочки, гдѣ продаютъ съ большимъ "доходомъ" разную залежавшуюся дрянь; для того, чтобы ссыльные не могли покупать необходимые продукты по сноснымъ цѣнамъ, они не пристаютъ къ станкамъ, а къ глухимъ безлюднымъ берегамъ, гдѣ ничего нельзя достать. И ссылаемые вынуждены покупать все втридорога у торгашей офицеровъ.
На этотъ разъ офицеръ лавочки не устроилъ, ссылаемыхъ не обиралъ, предпочитая развлекаться "впечатлѣніями бурныхъ погодъ на Байкалѣ".
Ссылаемые воспользовались платьемъ одной работницы, добровольно слѣдующей за мужемъ, живо перешили его на мѣстный фасонъ, на одномъ изъ станковъ купили баранки съ тарелочкой. Было рѣшено, что, когда паузокъ будетъ уже приставать къ берегу, Ф. переодѣнется мѣстной крестьянкой, возьметъ въ руки тарелочку съ баранками и присѣдая выйдетъ на палубу, окруженная сначала тѣснымъ кольцомъ политическихъ, а затѣмъ разсыпанной толпой остальныхъ.
Главное затрудненіе представлялъ одинъ старш о й -- унтеръ-офицеръ, жестокій формалистъ, необыкновенно зоркій человѣкъ. Чтобы отвлечь его вниманіе, придумали натравить на него наибольшаго задиру изъ политическихъ. Отъ ссоры и ругани унтеръ не былъ въ силахъ воздержаться ни при какихъ обстоятельствахъ! Остальные часовые были заранѣе распредѣлены между наиболѣе ловко умѣющими занять салоннымъ разговоромъ. Все вышло, какъ нельзя лучше.
Когда паузокъ присталъ къ берегу, политическіе вышли на палубу. Ихъ окружали часовые. Явились бабы. Задира около самаго унтера сунулся за цѣпь, а когда тотъ осадилъ, руганулся. Ссора загорѣлась. Унтеръ съ налитыми кровью глазами уже грозилъ заковать его въ кандалы! Въ это время Ф. со своей тарелочкой спокойно подошла къ самой цѣпи солдатъ. Увидя ее, унтеръ пришелъ въ бѣшенство.-- "Ты чего, проклятая баба, затесалась сюда!" -- закричалъ онъ внѣ себя отъ негодованія за такое нарушеніе распорядка, и, схвативъ Ф. за шиворотъ, собственпоручно вытолкнулъ ее за цѣпь солдатъ. Раздался свистокъ. Вмѣстѣ съ мѣстными дѣвушками медленно и все такъ же спокойно сошла Ф. на берегъ... Вотъ мелькнулъ на косогорѣ ея бѣлый платочекъ, вотъ она завернула къ избѣ... Паузокъ отплылъ. И политическими овладѣлъ дикій восторгъ! Удержать его не было силъ! Нужно было сорвать. И грянула пѣснь -- "будетъ буря, мы поспоримъ и поборемся мы съ ней". Всѣ подхватили ее и пѣли съ такимъ захватывающимъ воодушевленіемъ, что и часовые пришли въ восторгъ. Самъ строжайшій унтеръ слушалъ, забывъ о своей ссорѣ... И пѣснь побѣднымъ кличемъ неслась по Ленѣ...
-----
-- Сколько страданья, горя и сколько побѣдъ духа, мысли надъ ненужнымъ гнетомъ и насиліемъ видѣли эти угрюмые берега!-- думалъ я иногда, глядя на нихъ... Вотъ знаменитыя эхомъ и красотой, точно живыя, каменныя громады -- "Щеки"... Всѣ, кого везли мимо нихъ, подавали имъ свой голосъ... Чернышевскій, шлиссельбуржцы -- Яновичъ, Панкратовъ, Шебалинъ, юный, благородный Минскій... И сколько ихъ,-- никому невѣдомо ушедшихъ туда -- въ страшныя тундры далекой Сибири, замѣтили только эти говорящіе камни!..
Двѣ обнаженныя глыбы гранита, круто спускающіяся прямо къ водѣ. Свѣтложелтыя съ рудыми и красными, точно кровавыми, пятнами по щекамъ. На торчащей съ боку скалѣ -- узкія зеленыя террассы, покрытыя не то мохомъ, не то травой. А на верху каменной громады все та же жидкая тайга... Этотъ изгибъ -- "Кумовья вода". Здѣсь сильный водоворотъ. Въ весеннюю воду паузки тутъ крутятся и толкутся на мѣстѣ, какъ подвыпившіе кумовья, и выбраться отсюда никакъ не могутъ... А то -- "Пьяные быки". Сначала около нихъ разбилась баржа со спиртомъ. И онъ пролился въ воду, бочки затонули... И долго послѣ того тянулись сюда поселенцы, увы, въ тщетной надеждѣ даромъ хлебнуть пьяной водицы... Быстрое теченье Лены давно унесло и разсѣяло всякіе остатки спирта, когда около этихъ же камней разбился паузокъ съ быками, плывшими въ Бодайбо... И быки пошли на дно, туда, гдѣ въ глубинѣ лежали завѣтныя бочки со спиртомъ... Спиртъ достался быкамъ. И съ тѣхъ поръ этотъ закутокъ Лены сталъ поворотомъ -- "Пьяныхъ быковъ"...
Видъ рѣки мѣняется. Нѣсколько голыхъ горъ съ вершинами, густо покрытыми елями. Мѣстами ели спускаются до середины и, наконецъ, попадаются горы сверху до низу покрытыя густой мохнатой зеленью. И тогда только у берега торчатъ къ верху, точно жерди, сѣрые стволы молодыхъ усопшихъ елей съ пріютившимися между ними пеньками свалившихся деревъ, тутъ же валяющихся другъ на другѣ въ громоздящемъ безпорядкѣ... Это опять -- непролазная тайга. Теперь воду отъ густой, непроходимой заросли отдѣляетъ лишь узкая лента мелкаго, сѣраго, круглаго щебня, разглаженнаго водой, словно умѣлыни граблями. Иногда горы уходятъ далеко и непроходимая тайга, густо поросшая у ногъ мелкимъ кустарникомъ, тянется по пологому берегу, забираясь на горы своими тонкими стволами постепенно, не спѣша, точно ее несутъ туда школьники, идя на маевку съ вѣтвями обновленія жизни...
Вечерѣетъ. Берегъ становится темно-сумрачнымъ. Весь гористый склонъ густо покрытъ соснами безпросвѣтно непроглядными, точно кипарисы... Лѣсъ сползаетъ по склонамъ горъ, нависаетъ надъ громадными сѣдыми камнями, смотрится въ темную и блестящую рѣку. Камни всѣ въ трещинахъ и морщинахъ, тонкихъ и глубокихъ, точно лицо дряхлой, много пережившей старухи.
-- Вотъ,-- говоритъ рулевой,-- осенній трактъ. Почту верхомъ тутъ возятъ. И онъ показываетъ отвѣсную тропинку, вьющуюся по утесамъ...
-- А мѣшки съ письмами, посылками какъ же?-- спрашиваю я, полный недоумѣнія...
-- Да ихъ везутъ на качалкахъ. Къ стременамъ двухъ коней подвязываютъ носилки и кони несутъ ихъ, точно люди.
Узенькая тропинка сбѣгаетъ на берегъ Лены, жмется у самаго утеса по набросаннымъ водой камнямъ и галькамъ. По этимъ камнямъ -- пѣшкомъ не пройти: нужны хорошія желѣзныя подковы... Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ ширина тропинки около аршина. Жутко глядѣть. Правда, въ опасныхъ, головокружительныхъ мѣстахъ она "ограждена" жиденькими перильцами, скорѣе для того, чтобъ знать, куда ѣхать...
-- Однако,-- говорю я,-- если конь спотыкнется и свалится, живымъ не останешься!
-- Ничего, господинъ! У насъ теперь на округу попъ веселый -- живо, ласково отпоетъ... Навѣдывается таки къ намъ...
-- Чѣмъ такъ веселый?
-- А такъ что, если выпьетъ, начинаетъ, по своему, весело служить.-- "Благословенъ Богъ нашъ, я нынѣ попъ вашъ. И нынѣ и присно -- изъ Якутска присланъ. Во вѣки вѣковъ -- учить васъ н--скихъ дураковъ!" -- Хоть похороны, а всякій засмѣется! А все-таки обидно...
-- Что-жъ на него жаловались?
-- Говорятъ, жаловались, да только ему -- ничего: изъ грязи сухой вылезетъ! Нашъ станокъ все равно, что "Покойная коса"...
-- Какая такая?
-- Очень просто: покойной она зовется, такъ какъ ямщика тутъ бичевой убило... Мертвое мѣсто у насъ, значитъ, никому нѣтъ охоты сюда ѣхать, ну, а люди зовутъ все-таки "веселое мѣсто".
-- Отчего?
-- Берегъ у станка плоскій, горы далеко уходятъ... Тутъ такъ всегда говорятъ: если горъ и тайги нѣтъ, веселое мѣсто...
-- А мнѣ ваши горы и тайга очень нравятся...
-- Не понимаю этого: съ пятнадцати лѣтъ хожу по тайгѣ, много видалъ ее, ничего хорошаго не нашелъ...
-----
Мы приближаемся къ Усть-Куту. На всемъ перегонѣ отъ Жигаловой до Усть-Кута нигдѣ нѣтъ поселенныхъ политическихъ. Лишь, начиная съ Усть-Кута, попадаются ихъ "колоніи". Только разъ за весь конецъ въ 400 верстъ я узналъ, что въ станкѣ многіе годы живетъ "государственный". Его самого я не засталъ и не видалъ: онъ уѣхалъ въ это время куда-то далеко на рыбную ловлю. Но судьба его очень заинтересовала меня. Изъ бѣглаго разсказа писаря я освѣдомился, что это бывшій солдатикъ, сторожившій вмѣстѣ съ другими въ Петропавловской крѣпости Нечаева -- "номеръ пятый". Какъ Нечаевъ ихъ "обошелъ", онъ и до сихъ поръ понять не можетъ. Сила у него въ глазахъ была необыкновенная. Какъ взглянетъ, такъ человѣка насквозь видитъ, чрезъ одежу пронизываетъ! Слушаться хочется. Они и таскали отъ него письма къ Перовской -- той, что государя съ другими убила. Освободить хотѣли даже, но самъ Нечаевъ не пожелалъ: помѣшаетъ это, говоритъ, нашему дѣлу, кинутся меня искать, весь Петербургъ перероютъ -- нельзя. Такъ письмами изъ крѣпости всѣмъ дѣломъ и руководилъ!-- Ѣхала Перовская на извозчикѣ, ее схватили, въ карманѣ адреса прачекъ солдатскихъ нашли, а по прачкамъ до солдатъ крѣпостныхъ добрались! Судили ихъ. Спрашиваетъ генералъ: -- какъ же вы этого Нечаева такъ слушались?-- Не можемъ знать, отвѣчаютъ!-- Да развѣ вы не знаете, что нужно распоряженій начальства слушаться?-- Знаемъ.-- Ну, такъ кого же вамъ нужнѣе было слушаться: начальства или номера пятаго?-- Номера пятаго, ваше превосходительство!-- отвѣчаютъ. Генералъ даже плюнулъ съ досады!...
По берегу Лены, медленно пробираясь по чащѣ между камнями, идетъ крестьянинъ, ведя за собой коня съ двумя мѣшками на сѣдлѣ.
-- На мельницу хлѣбъ молоть везетъ,-- объясняетъ мнѣ ямщикъ,-- Усть-Кутъ уже близко!
Все говоритъ объ этомъ.
Мы проѣзжаемъ мимо лодки съ двумя бабами, толкающимися противъ воды шестами. По берегу плетутся еще нѣсколько бабъ. Онѣ въ темныхъ и бѣлыхъ ситцевыхъ кофтахъ, короткихъ, шерстяныхъ, темныхъ платьяхъ, бѣлыхъ платкахъ. На ногахъ у нихъ тяжелыя башмаки и длинные бѣлые чулки. Лодка ихъ пристаетъ къ берегу и бабы -- гребцы смѣняются.
-- За ягодами ходили, хорошо бы пристать теперь къ берегу, можно бы у нихъ голубицей разжиться,-- замѣчаетъ ямщикъ...
-- Некогда,-- отвѣчаю я,-- лучше наляжьте на весла!
Теперь уже попадаются заборы изъ шестовъ, за ними -- небольшія полоски зеленаго хлѣба... По берегу лѣниво бредутъ коровы. Пастуха не видно.
-- Неужто у васъ тутъ коровы такъ и пасутся безъ присмотра?-- спрашиваю я.
-- А какъ же иначе? Телятъ оставляютъ дома, вотъ онѣ и тянутся сами домой. Ну, а бываетъ и такъ, что по три дня не возвращаются!... Ну, баринъ, радуйся, вотъ тутъ за островкомъ и Усть-Кутъ!
Я спокойно оборачиваюсь.
-- Батюшки,-- говоритъ вдругъ тревожно ямщикъ,-- смотрите, дымитъ! Вѣдь, сегодня почтовый пароходъ отходитъ. Глядите, уже пары разводятъ!
Надъ островкомъ виденъ дымъ.
-- Наляжьте на весла, хорошо дамъ на водку,-- говорю я, все еще почему-то увѣренный, что поспѣю.
Ямщики налегаютъ. Лодка быстро бѣжитъ. Теперь уже совершенно отчетливо выступаетъ Усть-Кутъ. Все мое вниманіе сосредоточено на пароходѣ. Изъ трубы валитъ дымъ. Я вынимаю бинокль. На вышкѣ стоитъ капитанъ. Около колеса руля -- два рослыхъ боцмана. Точно тутъ -- рядомъ. Капитанъ протягиваетъ руку къ шнуру свистка. Валитъ бѣлый паръ, раздается рѣзкій свистъ.
-- Ямщики, гребите,-- кричу я внѣ себя отъ отчаянія,-- десять рублей на водку, если поспѣете!
Я вспоминаю, что у меня есть револьверъ, достаю его и начинаю стрѣлять на воздухъ!
Всѣ патроны выпущены.
Капитанъ обернулся на выстрѣлы, но спокойно даетъ два свистка!
-- Наляжьте, наляжьте,-- кричу я моимъ несчастнымъ ямщикамъ!
-- Я дамъ четвертной, если мы поспѣемъ!
Они буквально изнемогаютъ. Лодка бѣшено разсѣкаетъ воду!
Я отчетливо вижу всѣхъ пассажировъ на палубѣ парохода, будто уже съ ними!
Капитанъ даетъ третій свистокъ, и пароходъ отчаливаетъ...
Ящики нѣкоторое время какъ-то безнадежно гребутъ.
-- Наляжьте, наляжьте,-- кричу я, совершенно растерявшись отъ величайшаго отчаянія,-- можетъ пароходъ станетъ на мель, и тогда мы нагонимъ!
-- Тамъ мели нѣтъ!-- угрюмо говоритъ ямщикъ,-- ты, баринъ, должно не послалъ телеграммы?
-- Какой?
-- Да со станка Омолоевскаго или Тарасовскаго, чтобы подождалъ! Полъ-дня тебя ждалъ бы пароходъ. До Якутска 100 рублей билетъ господамъ стоитъ, можно и подождать! А такъ капитанъ тебя за пріискателя принялъ... Ждать изъ-за рублевки не стоитъ!
Пароходъ скрывается отъ глазъ...
Я подъѣзжаю къ Усть-Куту.
-- Слѣдующій почтовый пароходъ пойдетъ черезъ четыре дня,-- сообщаетъ ямщикъ!...
У берега стоитъ какой-то товарный пароходъ. Мы проѣзжаемъ мимо.
-- Когда пойдете?-- кричу я матросу.
-- Неизвѣстно. Капитана нѣтъ, денька черезъ два пойдемъ!
Другихъ пароходовъ не видать...
-----
Уныло бреду по Усть-Куту.-- Это городишка, напоминающій наши мѣстечки. Жалкія лавченки на берегу, рундуки съ таранью, есть даже колбаса и бѣлый хлѣбъ... Есть и деревянная тюрьма, окруженная заостреннымъ кверху частоколомъ... Дѣваться некуда. Оставляю вещи въ почтовой избѣ и отправляюсь на извозчикѣ, добытомъ ямщикомъ, осмотрѣть Усть-Кутскую каторгу.
Мы ѣдемъ въ бричкѣ по зеленой лужайкѣ берега рѣки Кута. На той сторонѣ Кута тянутся прежнія горы Лены съ густой тайгой.
-- Что-же это за каторга?-- спрашиваю извозчика,-- давно ли она открыта?
-- Не знаю, баринъ,-- сказываютъ, будто давно, еще при царицѣ Екатеринѣ... Шли тутъ тайгой два бѣглыхъ каторжника. Видятъ озеро. Рѣшили отдохнуть, кашу сварить. Зачерпнули воды. Поставили на огонь котелокъ. А сами легли и заснули. Просыпаются, а въ котелкѣ бѣлая, какъ снѣгъ, соль! Въ тѣ времена всѣ здѣсь рыбой одной питались, большая нужда въ соли была, на зиму солить. Они и заявили. За это ихъ отъ каторги освободили и деньгами отъ казны еще наградили... Тогда и соляную вареницу отъ казны устроили, каторгой сдѣлали. Съ тѣхъ поръ каторга здѣсь и оказалась...
-- Ну, а сейчасъ на каторгѣ этой политическіе -- " государственные" есть?
-- А кто-жъ ихъ знаетъ! Хоть до каторги всего верстъ десять-пятнадцать не больше отъ Усть-Кута, а я тамъ, почитай, лѣтъ шесть уже не былъ. Отъ отца еще слышалъ, какъ ее бродяжки открыли...
-- Ну, а въ самомъ Усть-Кутѣ политическіе теперь есть?
-- Были, недавно еще были, да только съ полъ-года назадъ ихъ отсюда разослали въ другіе станки. Не то что бунтъ былъ, а просто партію ихнихъ мимо везли, они что-то воспротивились, свиданій что ли со здѣшними добивались, ихъ солдаты отчаянно избили и увезли. Наши, значитъ, тоже поднялись, какую-то бумагу послали, ихъ и засадили... Плохо я объ этомъ, баринъ, знаю... Слышалъ только объ одномъ... Не помню сейчасъ или раньше дѣло было -- мудрено, значитъ, разсказываютъ. Сидѣлъ онъ въ тюрьмѣ. Вышелъ тутъ манифестъ. Приходитъ къ нему начальство и объявляетъ, что онъ свободенъ, можетъ домой ѣхать... А онъ въ отвѣтъ: -- "не хочу я манифеста, не пойду изъ тюрьмы!" Да...-- "Ну, нѣтъ",-- отвѣчаетъ начальство,-- "это не казенная богадѣльня, мы не можемъ васъ здѣсь содержать".-- Тогда,-- говоритъ,-- покажите, что другихъ освободили.-- Показали ему. Онъ и вышелъ на волю. Ишь ты: молодой, а не хотѣлъ!-- Смѣется извозчикъ.
Зеленая лужайка смѣняется лѣсомъ. Мы снова выѣзжаемъ на такую же открытую, "веселую" поляну...
-- Ну, баринъ, вотъ и каторга, смотри, видишь надъ тайгой куполъ церковный? Это -- каторга. Теперь недалеко!...
Мы, дѣйствительно, подъѣзжаемъ къ каторгѣ.