Политическіе кавказцы.-- Политическій "Мальчикъ безъ штановъ".-- Въ гостяхъ у политическихъ.-- Въ объятіяхъ полиціи.-- Бодайбо.-- Киренскъ.-- Въ гостяхъ у знакомаго политическаго.-- Побѣгъ Скоробогача.-- Разсказъ политическаго о своей жизни.
-- Знаете,-- говоритъ мнѣ пассажиръ-почтовый чиновникъ,-- самые политическіе среди политическихъ ссыльныхъ -- это кавказцы! Ихъ всѣ администраторы боятся.-- А они, ей богу, никого!.. Представьте себѣ, губернаторъ передъ ними пятится, какъ ракъ! Былъ въ Якутскѣ одинъ грузинъ Камерики или Х о мерики, не помню. Пошелъ онъ къ губернатору просить оставить его въ городѣ, работать на водочномъ заводѣ. Тогда нужда большая была въ опытныхъ мастеровыхъ, некому было строить, а изъ Петербурга шли телеграммы, чтобы выросъ винный складъ, какъ грибъ послѣ дождя! Губернаторъ и обрадовался Камерику, разрѣшилъ ему временно остаться и при этомъ случайно спросилъ -- "почему такъ много пришло Камерики въ Якутскую область, кажется шесть человѣкъ?"
-- Камерики,-- отвѣчалъ грузинъ,-- хорошій народъ, любитъ борба, не любитъ -- буржуа!
-- Я тоже не люблю буржуа,-- едва сказалъ только губернаторъ и немедля растерянно ушелъ изъ кабинета.
Камерики потомъ разсказывалъ, что онъ сдѣлалъ губернатору "горячіе глаза" -- а тотъ сразу же замолчалъ и попятился прочь!..
И, представьте себѣ, только за "горячіе глаза" губернаторъ переслалъ Камерики подальше въ наслегъ...
А то, взять другого кавказца... Сослали его въ глухой приленскій станокъ Z. Кругомъ тайга, горы, скалы, да галька... Будемъ ѣхать мимо, сами увидите... Онъ немедля же себѣ саклю смастерилъ. Тамъ берегъ -- какъ-бы двухъэтажный; нижній -- плоская съ покатомъ коса, покрытая круглымъ щебнемъ гальки, по которой пройти трудно, а верхній этажъ -- такая же терраса повыше, по которой тянется осенній трактъ въ сосѣдній большой станокъ. Грузинъ и устроилъ себѣ домишко, прилѣпивъ его къ обрыву тракта, какъ ласточкино гнѣздо, по кавказски, чтобъ не дѣлать четвертую стѣну; крышу онъ устроилъ земляную, а для красоты посѣялъ на ней какую то хлѣбную траву; зерна досталъ у проѣзжаго поселенца. Крыша у него и зазеленѣла. Вотъ тутъ-то и началась трагедія. Кругомъ ни клочка ровной поверхности, галька и галька -- ноги ломай, да и баста, куда ни глянь -- темная, нависшая, мрачная тайга! Одна только крыша и радуетъ взоръ. Она и сдѣлалась любимымъ мѣстомъ прогулки... Въ особенности для свиданій мѣстной молодежи. Но это онъ еще кое-какъ терпѣлъ... Началось съ засѣдателя. Пріѣхалъ онъ сюда по какимъ-то дѣламъ, кончилъ ихъ и немедля же расположился съ разными тамъ понятыми пикникомъ на крышѣ... Какъ на балконѣ -- удобно это,-- свернуть только съ дороги направо... Пока выпивали, грузинъ не слышалъ, что они у него на крышѣ хозяйничаютъ -- сидѣлъ, книжки читалъ. Но какъ начали они у него на крышѣ съ пьяныхъ глазъ танцовать и патріотическія пѣсни пѣть, грузинъ выскочилъ въ двери и прямо ахнулъ.-- Видитъ у него на крышѣ полиція гуляетъ! Крикъ поднялъ отчаянный. Никогда никто такъ на засѣдателя не кричалъ, самъ губернаторъ обошелся-бы деликатнѣе... Но и засѣдатель былъ старая полицейская крыса, которую не легко спугнуть.-- "Кричи",-- говоритъ,-- "кричи, а вотъ я тебя запротокола и тогда узнаешь, какъ на начальство, при исполненіи служебныхъ обязанностей, кричать". Всякій бы на его мѣстѣ усмирился, понялъ бы, что до точки дошелъ, а въ немъ политика кавказца закипѣла. Сталъ онъ уже что-то по грузински кричать, до потери голоса кричалъ... Полиція распотѣшилась -- хохочутъ уже всѣ. А другіе и вниманія не стали обращать, между собой говорятъ, что отсюда на охоту поѣдутъ. Тамъ всѣ охотятся. А у грузина и голоса нѣтъ. Вотъ побѣжалъ онъ къ рѣкѣ, напился воды, вернулся и пошелъ въ свою саклю. Будто успокоился. Видятъ,-- угрюмый идетъ, рѣшительный и молчитъ. Только, знаете, выноситъ онъ въ одной рукѣ жестянку пороховую фунтовую, а въ другой уже зазженную лучину. Не могу я -- политическій,-- говоритъ,-- снесть такого позора, чтобъ у меня на крышѣ, надъ моими хорошими книгами, поганая полиція ликовала, рѣшилъ я мою саклю взорвать и васъ вмѣстѣ съ нею... Однимъ словомъ, по кавказски! Не успѣлъ онъ и договорить, какъ они всѣ съ крыши этой кубаремъ свалились, удирать -- кто куда попало! Засѣдатель отбѣжалъ къ сторонѣ и кричитъ уряднику:-- ступай обратно на крышу за ружьемъ. А тотъ въ отвѣтъ: "никакъ не могу, ваше благородіе, пока господинъ политическій позволитъ!" Ну, тотъ позволилъ... Такъ онъ за своихъ Марксовъ постоялъ. Одинъ противъ столькихъ полицейскихъ. Неслыханное здѣсь дѣло!.. Но только его сакля и до сихъ поръ отравляетъ ему существованіе. Все ему кажется, что у него на крышѣ -- полиція. Чуть какая-нибудь парочка заберется вечеромъ поворковать да зашумятъ, онъ съ дубиной въ рукахъ и выскакиваетъ. Особую сучковатую дубину даже завелъ! Натерпѣлся таки онъ не мало... Что подѣлаешь, не годится для здѣшнихъ мѣстъ кавказская сакля!..
-----
На одномъ изъ станковъ я снова увидалъ нѣсколькихъ политическихъ. Они, попрежнему, стояли сплоченной группой. Среди нихъ была молодая дѣвушка. Они озабоченно смотрѣли на пароходъ... Я сошелъ на берегъ. Мы поздоровались. Они, какъ всегда, засыпали вопросами.
-- Отойдемъ, господа, въ сторону, подальше, пожалуйста заранѣе обѣщайте мнѣ ничего не кричать, когда я сообщу вамъ одно извѣстіе... Оно васъ поразитъ...
-- Говорите, говорите, поскорѣе!
Мы отошли въ сторону, и я сообщилъ имъ о томъ, что убитъ Плеве.
Увы, мое предупрежденіе не помогло... Раздались прежніе крики, восклицанія...
-- Знаете, Плеве былъ личнымъ врагомъ нашего мальчика безъ штановъ,-- говорила радостно молоденькая дѣвушка, указывая на молодого студента съ хорошимъ, яснымъ лицомъ, совершенно не похожаго ни на мальчика, ни тѣмъ болѣе на мальчика безъ штановъ...
-- Ничего не понимаю, въ чемъ дѣло?-- спросилъ я.
-- Очень просто. Когда на жандармскихъ дознаніяхъ уже при Сипягинѣ политическіе поголовно начали отказываться давать какія-либо показанія и, благодаря этому, даже жандармы не могли стряпать дѣла, Плеве придумалъ передать политическія дѣла въ суды и тѣмъ заставить политическихъ заговорить... На это и пошелъ нашъ мальчикъ безъ штановъ... Противъ него не было никакихъ уликъ, но онъ произнесъ рѣчь о своихъ убѣжденіяхъ. Судъ оправдалъ его, а Плеве сослалъ сюда.
-- А почему у васъ такое странное прозвище?
-- Его долго держали въ тюрьмѣ до суда, онъ не называлъ своего имени, ему не дѣлали передачъ, и нашъ мальчикъ настолько обносился, что когда ему нужно было итти въ судъ, то онъ съ тревогой воскликнулъ:
-- "Какъ же я пойду на судъ безъ штановъ?" За это онъ и получилъ свое прозвище...
-- Что-жъ,-- промолвилъ, мило улыбаясь, студентъ,-- въ борьбѣ потеряешь ты право свое, а не только штаны... Пожалуй теперь меня вернутъ? А? Какъ вы думаете?..
Когда я выѣзжалъ изъ Москвы, одинъ мой пріятель -- "человѣкъ большого политическаго такта" С. настойчиво совѣтовалъ мнѣ купить котелокъ, вмѣсто обычной -- мягкой шляпы.
-- Я бывалъ въ Сибири,-- говорилъ онъ,-- и хорошо знаю, что значитъ тамъ котелокъ.-- Вамъ откроютъ двери самыхъ сокровенныхъ темнотъ. Васъ будутъ вездѣ принимать за важную столичную штучку.
-- Да, вѣдь, мнѣ этого и не нужно!..
-- Но вамъ придется хлопотать за ссыльныхъ, и тогда котелокъ будетъ незамѣнимъ, не забудьте, что вы ѣдете на отвѣтственную защиту по политическому дѣлу. Надо принимать во вниманіе все.
И, побѣжденный этими доводами, на всякій случай, я купилъ хорошій англійскій котелокъ и везъ его со всѣми предосторожностями въ спеціальной деревянной коробкѣ. Я жаждалъ хоть разъ пустить въ ходъ эту драгоцѣнность и вообще испробовать ея обѣщанныя магическія свойства. Случая не было, и я рѣшилъ развлечься котелкомъ,-- подурить отъ скуки длиннаго пути, устроивъ "маскерадъ" при первой-же встрѣчѣ съ политическими...
-----
Когда, подплывая къ станку, гдѣ предстояла продолжительная остановка для ночлега, я замѣтилъ на берегу нѣсколько политическихъ, то быстро спустился въ каюту, одѣлъ новенькій котелокъ и вышелъ на палубу. Я постарался принять видъ столичнаго франта, заложилъ кренделями руки въ карманы и очень пожалѣлъ, что для пущей важности не запасся и шикарной сигарой, хотя, правда, никогда не курю, и С. не давалъ мнѣ этого совѣта...
Политическіе жадно оглядывали пароходъ, разыскивая на немъ пассажира, своимъ видомъ напоминающаго "политическаго защитника". И не находили! Нѣсколько разъ они нерѣшительно останавливали свой взглядъ на мнѣ и снова блуждали глазами по пароходу.
Наконецъ, глаза ихъ упорно остановились на мнѣ. Я былъ неумолимъ. Руки мои были по прежнему заложены выборгскими кренделями.
-- Сойдите къ намъ!-- вдругъ крикнула дѣвушка, стоящая среди нихъ. Она кивнула мнѣ угловатымъ движеніемъ руки.
Я спокойно и солидно сошелъ на берегъ.
-- Вы по какому дѣлу ѣдете?-- кинулись во мнѣ всѣ политическіе, испытующе оглядывая мой великолѣпный котелокъ...
-- По купецкому,-- важно отвѣтилъ я.
Они ринули отъ меня и уже снова начали осматривать пароходъ, но я не могъ болѣе выдержать своей роли и расхохотался,
-- Не адвоката-ли вы ищете?
-- Да, да! Гдѣ онъ?
-- Да передъ вами!
-- А, вѣдь мы такъ и думали, но... но...
Я имъ объяснилъ мой "маскерадъ"...
Смѣхъ, веселье...
По прежнему, принявъ всѣ мѣры "предосторожности" и отведя ихъ въ сторону подальше отъ парохода, я сообщилъ послѣднюю сенсаціонную новость...
И опять повторились прежнія радостныя восклицанія!.. Они были "эсъ-эрами".
-- На долго-ли остановился пароходъ?
-- На всю ночь!
-- Ну, такъ идемъ къ намъ, вы намъ много разскажете! Мы трое нарочно пріѣхали сюда, чтобъ повидаться съ вами, поразспросить васъ обо всемъ! Видите,-- вонъ моя лодка! Ну, идемъ же поскорѣе!
-- А гдѣ вы, здѣшніе, живете?
-- Да вонъ на берегу, избенка съ воротами, видите на скамейкѣ сидитъ урядникъ, это тамъ и есть нашъ домишка!..
Нельзя сказать, чтобы видъ урядника привелъ меня въ патріотическій восторгъ
Конечно, онъ ничего не могъ мнѣ лично сдѣлать. Но онъ могъ по телеграфу сообщить отсюда въ Якутскъ о моихъ "сношеніяхъ" съ этими ссыльными и тогда, конечно, весь мой авторитетъ не только "столичной штучки", но и просто адвоката въ заброшенной окраинѣ терялъ всякое значеніе. Я давно уже замѣтилъ, что судьи по политическимъ дѣламъ лишь тогда внимательно и съ "уваженіемъ" слушаютъ защитника, когда не видятъ въ немъ союзника подсудимаго, или, вѣрнѣе говоря, такого же подсудимаго по духу, какъ и тотъ, котораго за распространеніе нѣсколькихъ брошюръ они совершенно равнодушно готовы лишить не только правъ состоянія, но и выбросить за бортъ жизни, какъ отбросъ человѣчества, на свалку людской нечисти... И чѣмъ менѣе "стороной въ дѣлѣ" кажется адвокатъ такимъ судьямъ, тѣмъ охотнѣе соглашаются съ нимъ даже судьи-палачи. А на мнѣ лежала черезчуръ большая отвѣтственность, я долженъ былъ принесть въ жертву всѣ мои интересы, которые могли помѣшать этой защитѣ. Поэтому я предложилъ ссыльнымъ "стратегическій" планъ. Для того, чтобы не возбудить подозрѣнія урядника въ моей неблагонадежности, мы рѣшили, что они пойдутъ къ себѣ домой, а я съ кѣмъ-нибудь отправлюсь осматривать станокъ, затѣмъ мы подойдемъ къ ихъ дому, онъ начнетъ меня приглашать, я отказываться, спрошу -- да кто-же собственно они и, узнавъ, что ссыльные, скажу: "ахъ, какъ это интересно, я никогда не видалъ ссыльныхъ, какое-же преступленіе сдѣлали вы?" Съ запасомъ этихъ словъ я успѣю пройти мимо урядника, и всѣ правила " конспираціи " будутъ соблюдены!
Сказано -- сдѣлано. Мы описали по ничтожному станку два-три круга, причемъ мое появленіе въ котелкѣ вызывало невѣроятную сенсацію среди ребятишекъ, усиленно показывавшихъ на него пальцами... Я "осматривалъ" деревню... И, говоря правду, не пожалѣлъ, что это входило въ стратегическій планъ. Я увидѣлъ не только великую нужду и заброшенность, общія почти всѣмъ русскимъ деревнямъ, но и ужасъ оторванности отъ примитивно культурнаго центра...
Все населеніе уже вернулось съ берега отъ парохода, и въ поселкѣ началась обычная жизнь...
Мимо на саняхъ провезли сѣно... И я вспомнилъ, какъ, изучая "Слово о полку Игоревѣ", мы -- дѣти съ изумленіемъ узнали, что было далекое, забытое время, когда наши предки и лѣтомъ ѣздили на саняхъ... Я увидѣлъ почти полное отсутствіе гвоздя, кучи мусора, апатичныя лица взрослыхъ... Но, главное, страшна была эта мертвая тишина мертваго поселка... Появлялись и вылазили откуда-то люди... Точно тѣни... И если бы не маленькія дѣти, я подумалъ бы, что нахожусь въ Буссанѣ Веккіа -- микроскопической италіанской деревушкѣ на берегу Средиземнаго моря, двадцать лѣтъ назадъ разрушенной грознымъ землетрясеніемъ и навсегда покинутой жителями... Но страшнѣе всего было за интеллигентныхъ, полныхъ жизни и энергіи, мыслящихъ людей, обреченныхъ коротать здѣсь свое время. Во всемъ станкѣ не было даже лавченки или будочки для продажи печенаго хлѣба или зацвѣтшей "московской" колбасы, не то что нѣсколькихъ листовъ писчей бумаги... Не было ничего общественнаго, не было даже "часовни" -- деревяннаго помоста и крыши сверху на четырехъ столбикахъ... Ничего... Избенки темно-сѣрыя, старыя... Ни одного крашеннаго окна или крашенной ставни, на которыхъ успокоился бы утомленный сѣрымъ однообразіемъ глазъ...
Не слышно было родной украинской пѣсни, которой начинается и кончается у насъ въ Хаткахъ ярко-солнечный, красочный день...
-- Край дороги гне тополю до самаго долу!... Никакихъ деревъ, кромѣ лиственницъ и елей въ обступившей кругомъ угрюмой и тяжелой тайгѣ...
О, какъ невыносима ты, ссылка!-- думалъ я...
Около воротъ квартиры политическихъ между мною и спутникомъ въ присутствіи насторожившагося, точно барбосъ, урядника произошелъ условленный разговоръ, затѣмъ мы продѣлали галантерейность обхожденія, уступая другъ другу честь войти первому въ ворота, не менѣе продолжительно, чѣмъ сами Чичиковъ и Собакевичъ... И, наконецъ, я очутился во дворѣ...
Они всѣ собрались въ своемъ "флигелькѣ" -- жалкой прокопченной лачугѣ, менѣе всего напоминающей комнату или даже нашу дачную кухню... На стѣнахъ не было фотографій, гравюръ, обычно украшающихъ стѣны учащейся молодежи... Ихъ всѣхъ арестовали совершенно неожиданно. Такъ же неожиданно, прямо изъ тюрьмы, сослали сюда. И они не успѣли захватить не только гравюръ, но даже карточекъ самыхъ близкихъ людей!
За то на стѣнахъ у нихъ висѣли три большія желѣзныя, четыреугольныя сковороды.
-- Однако, господа, у васъ здѣсь удивительно уютно.-- Какія чудныя гравюры на стѣнахъ,-- сказалъ я, указывая на сковороды,-- все темные, мрачные острова смерти Беклина!...
-- А что вы думаете,-- отвѣтилъ кто-то изъ нихъ,-- вамъ кажется, что это,-- такъ,-- пустяки, а между тѣмъ это -- дѣйствительно артистическое произведеніе одного пароходнаго машиниста, облагодѣтельствовавшаго нашу священную обитель такими удобными сковородами! Купите-ка ихъ здѣсь!...
Мы усѣлись вокругъ стола, и завязалась длинная, безконечная бесѣда...
Мнѣ такъ хотѣлось знать, какъ живутъ они, какъ проходитъ ихъ день, съ кѣмъ встрѣчаются, кого видятъ...
Но они не имѣли ни малѣйшаго желанія разсказывать о себѣ и рвались вывѣдать побольше отъ меня.
За нѣсколько мѣсяцевъ передъ тѣмъ слушалось извѣстное дѣло Гершуни и другихъ. Ихъ интересовали подробности этого дѣла, мучилъ вопросъ, чѣмъ объяснить предательство Кочуры, приведеннаго на судъ изъ Шлиссельбургской крѣпости. Я разсказывалъ все, что зналъ, а зналъ очень подробно, такъ какъ, хотя самъ и не защищалъ въ этомъ процессѣ, но защищалъ братъ Михаилъ (тоже прис. повѣр.) и близкіе товарищи, которые каждый день, по мѣрѣ слушанія дѣла, подробно дѣлились впечатлѣніями...
-- Не смотря на ужасъ того, что дѣлалъ Кочура, на всѣхъ защищавшихъ онъ произвелъ впечатлѣніе необыкновенно чистаго человѣка, но совершенно сумасшедшаго или заблудившагося лунатика, не сознающаго, по какому пути онъ идетъ.
Лицо же у него было удивительно хорошее, изумительной духовной красоты, лицо -- святого... Для видѣвшихъ его такъ и осталось загадкою, что же произошло съ Кочурой, тѣмъ Кочурой, который, выслушавъ смертный приговоръ, категорически отказался подать прошеніе о помилованіи...
Я замѣтилъ, что это впечатлѣніе защитниковъ непріятно моимъ собесѣдникамъ. Они не могли допустить мысли, что у предающаго могло быть при этомъ "хорошее" лицо...
И точно тучка набѣжала на нашъ оживленный разговоръ... Мы примолкли... Нужно было разсѣять это настроеніе...
Къ счастію, а вспомнилъ одну анекдотическую подробность -- черточку процесса Гершуни. Защищая офицера Григорьева,-- отчаянно предававшаго всѣхъ и безпощадно воздвигавшаго своими оговорками эшафотъ для Гершуни,-- Бобрищевъ-Пушкинъ, желая выставить Григорьева необыкновенно добрымъ человѣкомъ, сталъ допрашивать его жену, о томъ, какъ однажды, увидѣвъ поздней осенью въ замерзающей полыньѣ Невы дикаго гуся, Григорьевъ хотѣлъ спасти его; защитникъ "устанавливалъ", что Григорьевъ едва не бросился на тонкій ледъ, и только жена отговорила этого великодушнаго рыцаря свершить столь исключительно геройскій подвигъ... Бобрищевъ-Пушкинъ выбивался изъ силъ, чтобъ картина великодушія была полнѣе и ярче, а несчастный страдалецъ-гусь такъ и плавалъ передъ глазами слушателей... Всѣ терпѣли... Въ это время уважаемый А. Н. Турчаниновъ, тоже защищавшій по этому дѣлу, наклонился къ сосѣдямъ-товарищамъ и, очевидно, воспринявъ достодолжное впечатлѣніе, произнесъ настолько громко, что многіе услышали:
-- "Мнѣ кажется это -- не гусь, а -- утка!.." Торжественная картина получила должную оцѣнку!..
Ссыльные весело расхохотались, и нашъ разговоръ живо перешелъ на разныя другія темы...
Изъ ихъ жизни я могъ уловить только отдѣльные штрихи..
Во всемъ станкѣ, кромѣ политическихъ и писаря, не было никого грамотнаго, не то, что хотя бы такъ-называемой интеллигенціи; никто, кромѣ нихъ, не выписывалъ газетъ, обо всѣхъ новостяхъ узнавали отъ рѣдкихъ проѣзжающихъ, такъ какъ почтовые пароходы у ихъ станка не останавливались... Была ли тягостна жизнь?... Но зачѣмъ говорить о томъ, что и безъ словъ очевидно...
Уже свѣтало, когда я вышелъ изъ ихъ "флигелька". Я отказался отъ провожатаго. Лена была окутана густымъ туманомъ, но пароходъ легко было найти, такъ какъ на берегу тумана не было. Стояла мертвая тишина... Хотѣлось думать, а не спать... Прошелъ черезъ пустырь покатаго двора и спустился къ воротамъ... Едва только я переступилъ ихъ порогъ, какъ попалъ въ чьи-то желѣзныя объятія!
-- Стой!-- грозно раздался повелительный голосъ.
Я поднялъ голову и увидѣлъ передъ собой двѣ полицейскія фигуры.-- Меня держалъ какой-то чинъ съ серебряными погонами, сбоку стоялъ -- урядникъ. Очевидно, они ждали меня и подслушивали нашъ разговоръ... Окно было открыто!...
Чинъ тоже поднялъ голову и устремилъ глаза на мой котелокъ...
-- Кто вы такой?-- спросилъ онъ уже гораздо мягче, по-прежнему не выпуская мою талію изъ цѣпкихъ объятій.
-- Присяжный повѣренный,-- тихо отвѣтилъ я и, сильно повышая голосъ, прибавилъ: -- округа санктъ-петербургской судебной палаты!...
Чинъ моментально опустилъ руки.
Казалось, онъ ощутилъ въ нихъ весь высокій авторитетъ цѣлаго округа с.-петербургской судебной палаты!...
-- Куда вы сейчасъ идете?-- деликатно спросилъ чинъ.
-- Къ себѣ на пароходъ, въ каюту перваго класса...
-- Вы позволите мнѣ проводить васъ?-- окончательно тая спросилъ онъ, точно я былъ дамой, проводить которую онъ почиталъ за особенное удовольствіе...
-- Сдѣлайте одолженіе!-- корректно отвѣчалъ я.
Мы отправились. Урядникъ слѣдовалъ сзади на почтительномъ разстояніи... Я видѣлъ, что чинъ горитъ желаніемъ задать рядъ "любезныхъ" вопросовъ, кто я, откуда и куда ѣду, и потому, подѣлившись впечатлѣніями погоды, предпочелъ задать рядъ вопросовъ ему...
-- Какъ вы сюда, въ такую глушь попали?-- спросилъ я.
-- Случайно пріѣхалъ на охоту!-- угрюмо отвѣчалъ онъ и уже открылъ ротъ, чтобы спросить меня о томъ же, но я не далъ ему проронить ни одного лишняго звука...
-- И какъ сошла ваша охота?!-- быстро произнесъ я.
-- Лося убили!-- нетерпѣливо замѣтилъ онъ и снова отрылъ ротъ...
-- Вы сами убили, или же были еще охотники?-- полюбопытствовалъ я...
-- Были и другіе!... Кстати...
-- А гдѣ же они?-- не унывалъ я.
-- По домамъ разошлись!... Позвольте...
-- Значитъ охотники мѣстные?...
-- Да!... Видите ли...
-- А гдѣ происходила охота?-- Неужели тутъ рядомъ въ тайгѣ можно охотиться?...
-- Нѣтъ, охотились верстахъ въ тридцати.. Виноватъ...
-- Неужто вы охотились ночью?
-- Нѣтъ, только до поздняго вечера!... Я...
-- Ну, до котораго часа?
-- Часовъ до 10-ти... Мнѣ...
Онъ, повидимому, терялъ терпѣніе.. Но я уже зналъ все самое необходимое. Если охота окончилась въ 10 часовъ, то съ потерей времени на дорогу -- два-три часа, на переодѣваніе, на докладъ урядника, чинъ могъ попасть къ квартирѣ политическихъ не ранѣе двухъ часовъ ночи. Значитъ, онъ не слышалъ большей части нашего разговора! А это было утѣшительно!
-- Неужто послѣ охоты, ничего не откушавъ, вы пошли гулять?!
-- Позвольте...
-- Вотъ и пароходъ! Милости просимъ!-- прервалъ я его...
Мы поднялись по сходнямъ. Къ счастію капитанъ не спалъ! Онъ распоряжался приготовленіями въ отплытію...
-- А, капитанъ, вы не спите, вотъ и прекрасно!-- сказалъ я, отъ души радуясь встрѣчѣ съ нимъ.-- А я привелъ съ собою гостя. Распорядитесь-ка дать мою бутылку вина, примите полюбезнѣе гостя, а я, къ сожалѣнію, усталъ и пойду спать!...
-- Что-же вы не останетесь съ нами? Оставайтесь!-- воскликнулъ чинъ, очевидно, подъ вліяніемъ предстоящаго вина, дѣйствительно чувствуя себя гостемъ.
-- Не могу, усталъ,-- отвѣтилъ я и спокойно ушелъ къ себѣ. А они еще долго сидѣли на рубкѣ парохода и выпивали... Когда я всталъ съ койки, пароходъ полнымъ ходомъ разсѣкалъ воды Лены, чина же давно и слѣдъ простылъ...
Капитанъ стоялъ на вахтѣ и своимъ острымъ взглядомъ осматривалъ рѣку... Безсонная ночь не оставила на немъ слѣда...
-- "Ну, батенька,-- сказалъ онъ, завидя меня,-- отъ большой бѣды ушли вы! Вѣдь, это -- самъ Z.! Онъ хотѣлъ задержать васъ да такъ, чтобъ и политическіе не знали! Какъ увидѣлъ, что вы собираетесь отъ нихъ, начинаете прощаться, онъ къ воротамъ бросился и притаился...-- Вотъ, говоритъ, какъ для меня благополучно сошло, могъ-бы нажить себѣ непріятности, арестовавъ такую высокую личность. Все интересовался узнать отъ меня, по какому дѣлу вы командированы... Я ему, чтобъ отдѣлаться, сказалъ будто по милліонному дѣлу барона Гинзбурга, а награды вамъ назначено пятьдесятъ тысячъ! Онъ даже крякнулъ! Только въ другой разъ будьте осторожнѣе... Онъ вашъ разговоръ подслушивалъ,-- хорошо, говоритъ, что все насчетъ охоты разговаривали -- про гусей да утокъ, а то бы я его и не такъ схватилъ, тогда безъ скандалу не обошлось бы!.. Отписывайся-ка. На такую личность наскочилъ"!..
То было два года назадъ, но и до сихъ поръ мнѣ непріятно вспоминать эту ночь. "Котелокъ" отравляетъ ея впечатлѣнія...
Только ложь и, какъ ни поворачивай, хлестаковщина отвоевали мнѣ на этотъ разъ "дѣйствительную" неприкосновенность личности...
-----
Мы подплываемъ къ деревнѣ Подкаменной. Значитъ Киренскъ -- недалеко.
-- Надо бы послать къ отцу Ивану справиться, нѣтъ-ли уже дикихъ уточекъ,-- озабоченно говоритъ пароходный буфетчикъ...
-- Какъ такъ,-- изумляюсь я,-- въ священнику? Да онъ что же охотникъ?
-- Какъ же, охотится!-- Хорошо, что здѣсь нѣтъ газетчиковъ, а то бы критику на духовенство сочинили,-- замѣчаетъ онъ... Только охота у него особенная, неводомъ!
-- Никогда про такую и не слышалъ!..
-- А вотъ послушайте! Онъ обставляетъ озеро неводомъ на палочкахъ, подвязываетъ къ нимъ веревочки и кидаетъ въ воду овесъ. Утки привыкаютъ, слетаются... Овса не жалѣетъ. Отецъ Иванъ садится въ засаду, дергаетъ веревочки, неводъ падаетъ и закрываетъ стаю. Тогда онъ свертываетъ уткамъ головки и продаетъ пару за 25 копѣекъ, а то и по гривеннику, а у другихъ штука стоитъ 30 копѣекъ... Подкаменная расположена подъ утесомъ въ небольшой пади, никого кромѣ неграмотныхъ крестьянъ нѣтъ, можно отъ тоски помѣшаться, вотъ батюшка и придумалъ себѣ для лѣта такое развлеченіе... Ловитъ по озерамъ, пока не замерзнутъ... Другіе священники по Ленѣ тоже охотятся, но тѣ изъ ружей... Молоко у отца Ивана тоже можно достать, держитъ коровъ....
И буфетчикъ посылаетъ кухарку въ деревню...
Уже даны три свистка, время трогаться въ путь, а кухарки все нѣтъ... Наконецъ она показывается на песчаной отмели...
-- Дайте-ка еще разъ три свистка,-- говорю я капитану,-- пусть поспѣшаетъ!..
-- Нельзя, испугается, побѣжитъ и сломаетъ молоко!
-- Какъ такъ сломаетъ? Въ первый разъ слышу, что молоко можно сломать!
-- Тутъ всѣ этакъ привыкли говорить: молоко замороженное кругами продаютъ. Зимою жидкаго и не достать, а длинное-ли здѣсь лѣто!..
-----
Второй разъ мы обгоняемъ паузки съ лошадьми. Ихъ везутъ въ Бодайбо на золотые пріиски для рудничныхъ работъ. Паузки -- плоскіе неуклюжіе и лошади стоятъ на самомъ ихъ днѣ безъ настилки. По низкимъ бортамъ паузковъ укрѣплены столбики, на которыхъ устроенъ помостъ, заваленный сѣномъ. И помостъ нависаетъ надъ головами лошадей, точно тѣ потолки рудниковъ, откуда ихъ поднимутъ только мертвыми, такъ какъ спускъ и подъемъ лошади въ шахтѣ -- очень затруднителенъ... Отъ Жигалова до Витима паузки, плывутъ дней двадцать, отъ Витима-же до Бодайбо (тамъ всего 300 верстъ) паузки ведетъ противъ воды на бичевой пароходъ. На каждомъ паузкѣ до 30 лошадей. Труденъ ихъ путь, трудна доставка, но зато эти маленькія лошадки, стоющія въ европейской Россіи по 25--30 рублей, въ Бодайбо продаются по 200--600 рублей -- голова. Правда, эти лошади лучше бѣгаютъ, чѣмъ "россійскія". Но томская лошадка, стоющая 100--150 рублей, здѣсь продается за 300--500 рублей, а бѣговыя, несмотря на ростъ, идутъ и по 1.500 рублей...
-- Выгодное дѣло,-- замѣчаетъ капитанъ, сообщающій мнѣ всѣ эти свѣдѣнія,-- наживаютъ на немъ десятки тысячъ въ годъ, а все почему?-- Потому, что первые за это тутъ взялись и некому конкурренцію дѣлать.-- Первый началъ на Лену доставлять керосинъ -- милліоны нажилъ, тулупы барашковые изъ Москвы, да изъ Москвы сюда, въ царство мѣховъ, началъ первый возить -- тысячи нажилъ... Только первому начать. Пріѣхать сюда умному человѣку, съ самымъ небольшимъ капиталомъ, присмотрѣться и первому новое дѣло начать. И всякій такой будетъ богачемъ, потому что этотъ край -- совершенно непочатый край!.. Первыхъ дѣлъ тутъ сколько угодно! Пріѣхалъ сюда какъ-то въ Витимъ политическій еврей изъ писарьковъ; привезъ съ собой первую пишущую машину... Что вы думаете? Большія деньги началъ наживать. Изъ Бодайбо для переписки бумаги присылали. Машину тамошнимъ богачамъ выписать -- непочемъ, а кто писать на ней будетъ?! Знающаго не найти! Онъ шибко и зарабатывалъ. Какъ окончился ему срокъ административной ссылки, говорятъ,-- уѣзжай отсюда, такъ какъ евреямъ въ Сибири жить нельзя. А онъ все проситъ разрѣшить остаться, проситъ срокъ ссылки продолжить! Ему ссылка выгоднѣе свободы оказалась!...
-- Ну, положимъ, въ томъ то и дѣло, что у евреевъ нѣтъ никакой свободы, если въ ссылкѣ они могутъ жить лучше!..
-----
Вотъ и Киренскъ!
Маленькій захолустный, уѣздный городокъ съ однообразными, темными домишками, изрѣдка даже одноэтажными кирпичными, побѣленными или украшенными мезониномъ, изрѣдка съ выкрашенными краской окнами... Монастырь и его паркъ, нѣсколько бакалейныхъ и желѣзныхъ лавокъ -- на берегу Лены. Женская прогимназія, складъ казенной монополіи -- лучшее зданіе въ городѣ, больница, тюрьма, раскиданные въ центрѣ Киренска. Улицы -- зыбучій песокъ. Кое-гдѣ попадаются деревянные тротуары-мостки... Но уличныхъ фонарей нѣтъ...
Лѣтъ тридцать назадъ весенняя вода Лены прорвала себѣ новый протокъ и, отдѣливъ городъ отъ кладбища, сдѣлала Киренскій островокъ...
Спрашиваю перваго попавшагося прохожаго, что посмотрѣть въ городѣ.-- Совѣтуетъ побывать въ монастырѣ и на кладбищѣ.-- Больше здѣсь нечего смотрѣть, весною пріѣзжалъ циркъ -- два клоуна, былъ еще балаганъ, да ужъ давно уѣхалъ, нечего здѣсь смотрѣть,-- категорически утверждаетъ онъ...
Побродилъ съ часъ, обошелъ городъ, возвращаюсь на пароходъ. И вдругъ узнаю новость: капитану принесли телеграмму. Оказывается пароходъ пойдетъ до Якутска! Мы останемся только на ночлегъ!..
У меня нѣсколько часовъ свободнаго времени... Иду въ городъ.
-- Есть здѣсь кто-нибудь изъ политическихъ?-- спрашиваю я попрежнему перваго же встрѣчнаго прохожаго.
-- А какъ же, на томъ берегу,-- будете итти, спросите домъ Ивана, рядомъ съ домомъ черкеса -- всякій покажетъ. На верху живетъ.
Рѣшаю завернуть сначала къ политическому и предложить ему вмѣстѣ побродить по Киренску или окрестностямъ.
По предшествующимъ встрѣчамъ я полонъ дерзкой самоувѣренности, что онъ съ удовольствіемъ приметъ участіе въ этой прогулкѣ...
Кое-какъ нахожу. Оказывается это X., милый X.! Встрѣча!..
Я видывалъ его въ университетѣ. Мы одновременно слушали лекціи. Тогда онъ прекрасно держалъ экзаменъ, получивъ за конкурсное сочиненіе золотую медаль, и ему прочили блестящее будущее блестящаго профессора уголовнаго права. Онъ окончилъ университетъ, получилъ превосходный дипломъ и уже собирался ѣхать домой къ роднымъ отдохнуть, когда его вдругъ схватили... У одной его знакомой нашли во время обыска спрятанный адресъ X... Этого, конечно, было достаточно, чтобы ночью въ квартиру X. ворвалась ватага полиціи, а всѣ вещи его были безцеремонно перерыты, и самыя интимнѣйшія письма перечитаны совершенно "посторонними" людьми. Сначала, во время обыска, ихъ читалъ чиновникъ охраннаго отдѣленія; чиновникъ этотъ попалъ на службу въ охрану изъ полка, откуда былъ прогнанъ товарищескимъ судомъ, какъ подлецъ и дѣломъ и словомъ. И эти признанныя товарищами качества онъ обнаружилъ вовремя обыска, когда, перечитывая письма X., безъ церемоніи, въ присутствіи понятыхъ, отпускалъ "милыя остроты" по поводу нравящихся ему мѣстъ.
X. былъ арестованъ, посаженъ въ одиночную камеру.
Затѣмъ письма читали жандармскій офицеръ и товарищъ прокурора, считающіе себя призванными охранять права частной собственности, какъ "надежнѣйшую" основу существующаго порядка. И именно потому, нарушая примитивнѣйшее право частной собственности, они копались своими грязными руками въ письмахъ X.-- его тайникахъ души. А все это время онъ сидѣлъ подъ стражей "впредь до выясненія причины ареста", какъ значилось въ "законномъ постановленіи", на основаніи котораго его держали подъ замкомъ, точно бѣшенаго звѣря...
Наконецъ, причину ареста нашли. Среди его бумагъ оказалось одно письмо, три года назадъ полученное имъ изъ Чернигова отъ знакомой дѣвушки. Она увѣдомляла:-- "въ моемъ письмѣ прилагаю запечатанное письмо для Анюты. Передайте его ей. Адресъ Анюты можете узнать у М.".
Тогда X. не могъ передать запечатаннаго конверта, такъ какъ М. не зналъ ея адреса. И письмо завалялось, X. забылъ о немъ. Въ приложенномъ, попрежнему запечатанномъ, письмѣ оказалась просьба выслать нелегальную литературу по нѣсколько экземпляровъ каждаго названія, причемъ имѣлся и самый списокъ книжекъ...
Жандармскій офицеръ и товарищъ прокурора потребовали отъ X. назвать фамилію "Анюты". Онъ отказался. И участь его была рѣшена. Его сослали на пять лѣтъ въ Восточную Сибирь.
Онъ никогда не былъ революціонеромъ, всегда стоялъ внѣ партій... Его черезчуръ увлекла наука... Жилъ онъ одиноко, не посѣщалъ даже студенческихъ вечеринокъ... Но онъ былъ очень добрый, застѣнчивый человѣкъ и не умѣлъ отказывать, когда его о чемъ-нибудь просили... И, тѣмъ не менѣе, его судьба сложилась много трагичнѣе судьбы товарищей, безусловно принимавшихъ участіе въ революціонномъ движеніи...
Унылая квартира оказалась у X... Маленькая, грязная, бѣдная комнатка, заваленная книгами, много фотографическихъ негативовъ... Мебели, кромѣ уродливой деревянной кровати, стола и двухъ стульевъ, никакой. За то на подоконникѣ стоялъ какой-то обломанный черепокъ съ какими-то сгустками, плавающими въ водѣ...
-- Что это такое?-- спросилъ я.
-- А это у меня хозяйка уголовная поселенка, нѣмка изъ Риги -- удивительно аккуратная особа,-- отвѣчалъ онъ. Когда я нанялъ у нея комнату, то много бродилъ взадъ и впередъ, какъ это дѣлаютъ арестанты въ тюрьмѣ... Меня давила ноющая тоска. Знаете, здѣсь страшное одиночество... Понимаете-ли вы, что значитъ одиночество?.. Когда страшно вернуться домой, страшно этихъ стѣнъ... Страшно за самого себя, за будущее... Выдержишь-ли? И бродишь по комнатѣ и плюешь, чортъ его знаетъ отчего, въ уголъ... Даже на воздухъ выйти не хочется... Все равно -- одно и то же... Вотъ моя нѣмка смотрѣла, смотрѣла и говоритъ -- перестаньте плевать въ уголъ, безпорядокъ заводите... Я и пробовалъ удержаться, да никакъ не могъ: забудешься и снова плюнешь, точно бездѣльникъ, плюющій въ потолокъ... А она все напоминаетъ... Только однажды, представьте себѣ, бродилъ, бродилъ и опамятовался. Гляжу и глазамъ не вѣрю, что надѣлалъ: проклятая нѣмка повыбирала изъ моихъ книгъ самыя любимыя, а слѣдовательно въ самыхъ лучшихъ переплетахъ и разложила ихъ по всѣмъ четыремъ угламъ. Я самыя лучшія книги и оплевалъ! Бросился я къ ней.-- Что вы надѣлали, зачѣмъ разложили книги по угламъ? Посмотрите, въ какомъ онѣ видѣ! А она въ отвѣтъ:-- "Это я нарочно! Ничто не помогаетъ, я вамъ черепокъ давно поставила, а вы его не замѣчаете, вотъ и придумала!
И, представьте себѣ, эта нѣмецкая изобрѣтательность, какъ ушатомъ холодной воды подѣйствовала.-- Что же я въ самомъ дѣлѣ дѣлаю, книги свои забросилъ, оплевываю! Отрѣзвился.-- Рѣшилъ чѣмъ-нибудь заняться, сталъ плевать въ черепокъ. Сначала сдѣлался фотографомъ. Кромѣ меня никого другого здѣсь не было. Снималъ разную мѣщанствующую публику, принимающую позы, гримасничающую передъ зеркаломъ... Скучно это было, но вѣдь на пятнадцать рублей казеннаго пособія было и немыслимо существовать...-- Цѣны тутъ страшныя... Потомъ сталъ писать письма даромъ и за деньги, а затѣмъ сдѣлался... подпольнымъ ходатаемъ! Да, друже, не думалъ я, что мнѣ -- окончившему университетъ -- придется заниматься "аблакатурой". Но въ ней хоть нѣкоторое успокоеніе находишь! Строчишь прошенія, жалобы, дешево и сердито, иногда добиваешься правды на грошъ... на цѣлковый ея здѣсь не найдешь!.. Самъ господинъ присяжный повѣренный больше чѣмъ на двугривенный, какъ ни бейся, не достучится... А въ общемъ скверно живу, черезчуръ одиночество меня давитъ...
Мы пошли бродить по городу, переѣхали лодочкой на кладбище, раскинутое у самаго берега по плоскогорью тайги, осмотрѣли черные кресты могилъ политическихъ... Все было заброшено и уныло...
-- "Государственный" такой-то,-- читалъ я надписи на черныхъ крестахъ...-- "Дорогому нашему товарищу такому-то, уставшему жить, отъ крѣпко любившихъ друзей"...
-- Ну, пойдемъ отсюда,-- сказалъ X.,-- я чувствую, что, оставшись въ своей комнатѣ, снова начну плевать... Вѣдь, я здѣсь теперь совершенно одинъ, остальныхъ политическихъ перевели въ глухія деревни, по дикимъ циркулярамъ я предписаніямъ генералъ-губернатора... Не съ кѣмъ перекинуться словомъ... Я случайно, благодаря тяжелой болѣзни, уцѣлѣлъ въ этомъ райскомъ городѣ... Да! Уже темнѣетъ, пора по домамъ. Идите скорѣе на пароходъ!..
-- А что такое?
-- Здѣсь поздно вечеромъ нельзя ходить: стрѣляютъ. Напуганы грабежами. Чуть ночью залаетъ собака, кругомъ пальба начинается, цѣпныхъ собакъ спускаютъ... Можно подъ шальную пулю попасть... Пойдемъ, я васъ провожу, а то вы запутаетесь...
Мы братски распрощались...
-- Не забудьте-же на возвратномъ пути, что я -- здѣсь, загляните обязательно,-- говорилъ онъ ласково и какъ то безнадежно улыбаясь...-- Можетъ кто-нибудь изъ товарищей тоже подъѣдетъ, хорошо будетъ!.. Ну, прощайте же! Прощайте!..
Мы еще разъ крѣпко пожали руки. Я пошелъ къ пароходу, а онъ остался на мѣстѣ и долго стоялъ посреди улицы, точно боясь вернуться въ свои четыре стѣны...
Мнѣ было невыносимо тяжело и стыдно, что я свободенъ, что я сейчасъ пойду въ каюту перваго класса, ярко освѣщенную электричествомъ, и, попивая кофе, буду болтать съ капитаномъ о пустякахъ... И я не рѣшился еще разъ оглянуться...
Товарищъ, мой бѣдный товарищъ, гдѣ вы, что съ вами?!.
Отзовитесь!..
-----
Пароходъ идетъ полнымъ ходомъ. Я поднимаюсь на рубку. Мы отъѣхали отъ Киренска верстъ восемь...
Это -- первая массивная, вся обнаженная до голаго камня, скала. На ней ни одного деревца, ни одного кустика. Полукруглая громада изъ одного цѣлаго куска, точно нарочито приготовленная для колоссальнаго пьедестала подъ будущій памятникъ будущаго возрожденія этого края... Темныя тѣни падаютъ отъ ея великолѣпныхъ красныхъ и сѣрыхъ выступовъ, отчего она кажется покрытой черными пятнами...
Мы проѣзжаемъ мимо Никольской слободы, раскинутой на красномъ глиняномъ берегу, поросшемъ мелкимъ кустарникомъ.-- Нѣсколько налѣпленныхъ домиковъ, бѣлая церковка, четыре ели, напоминающія украинскіе тополя... Здѣсь на Никольской рѣчкѣ жгутъ известь для всей Лены...
Двѣ мохнатыя горы, покрытыя густой тайгой, жмутъ эту рѣчку своими нависшими обрывами... На самомъ берегу Лены расположенъ кожевенный заводъ -- единственный на три тысячи верстъ... Кругомъ завода -- поля, засѣянныя хлѣбомъ...
На Киренскъ открывается красивый видъ.-- Красная крыша монополіи, темнѣющій паркъ монастыря и самъ монастырь, среди парка, ярко выдѣляющійся двумя бѣлыми точками... А кругомъ могучій просторъ воды...
Берега снова мѣняются. Рѣка шириной -- около двухсотъ саженъ, точно Десна. Правый берегъ -- сплошь заливной лугъ со сложенными стогами сѣна, огороженными заборами изъ жердей. За лугомъ далеко поднимаются пологія горы, покрытыя зеленой тайгой... Другой, лѣвый берегъ -- сплошь невысокій темнокрасный глинистый обрывъ, заросшій все такой же неизмѣнной зеленой тайгой... За плоской гладью тайги вдали синѣетъ вереница мощныхъ горъ...
Мы проѣзжаемъ мимо Кобелевой деревни. Она раскинулась на широкой долинѣ, испещренной узорами посѣвовъ...
А берегъ снова и снова мѣняется... Небольшая покатая полоса мелкой гальки серебритъ берегъ; повыше поднимаются откосы красной глины, изрытые весеннимъ снѣгомъ и дождями. Кое-гдѣ они покрыты ярко-зеленымъ мохомъ, а то сверху густо заросли сосной... Мѣстами попадаются "мачтовыя деревья", сотни лѣтъ простоявшія на этомъ пустынномъ берегу...
Рулевые, дежуря у своего колеса, разсказываютъ мнѣ о побѣгахъ...
-- Ѣхалъ съ нами на пароходѣ одинъ поселенецъ Скоробогачъ. Онъ убилъ въ тайгѣ "царь-бабу", и его везли въ Иркутскъ на судъ... До Олекминска было 4 казака... На Скоробогачѣ болтались ручные и ножные кандалы... Конвойные о немъ заранѣе предупреждали, что онъ -- бѣгать мастеръ... А онъ самъ конвойныхъ ругалъ...-- "Не я",-- говорилъ,-- бѣгать умѣю, а вы всѣ конвойные -- измѣнщики и обманщики. Сунуть вамъ золотые часы, деньги, либо перстень и вы же первые дадите отойти шаговъ на пятнадцать, а тогда тревогу поднимете, стрѣлять начнете, будто и въ самомъ дѣлѣ поймать хотите! Знаю я васъ мошенниковъ... И захотѣлъ бы убѣжать, то давно убѣжалъ. Но только тутъ не убѣгу. Не знаю я здѣшняго якутскаго языка -- ни тохъ (что надо?), ни сохъ (нѣтъ)... Тутъ все равно мнѣ пропадать! Убѣгу лучше на людномъ мѣстѣ"...
И, представьте, убѣжалъ. Съ Олекминска его везъ уже одинъ казакъ, да и тотъ всю дорогу пьянствовалъ...-- Скоро, еще на пароходѣ, онъ снялъ ручные кандалы и началъ безъ нихъ показываться. Какъ-то разъ Скоробогачъ приходитъ сюда къ капитану и проситъ зайти въ арестантскую каюту. Она у насъ въ концѣ палубы третьяго класса,-- можетъ замѣтили,-- отгорожена, точно курятникъ, проволочной сѣткой...
Капитанъ пошелъ. Скоробогачъ приводитъ его и показываетъ пьянаго казака.-- Посмотрите, какъ эта свинья нализалась,-- говоритъ,-- уймите его, онъ все время требуетъ отъ меня деньги на водку! У меня только четыре рубля. Откуда же я ихъ ему возьму. Казакъ началъ оправдываться, прощенія у своего же арестанта просить... Капитанъ обезпокоился и спрашиваетъ, почему одинъ конвойный, а раньше было четыре?..-- Да не оказалось казаковъ!-- отвѣчаетъ Скоробогачъ, а вы, капитанъ, не волнуйтесь, я убѣгу не съ парохода, не здѣсь надѣну на него эти самые браслеты, чтобы не приставалъ за водкой. И Скоробогачъ побренчалъ кандалами... Доѣхали мы до Витима Скоробогачъ и казакъ ушли въ городъ... На сходняхъ я спросилъ казака: "ты куда?" -- Въ волостное правленіе... Ну, сразу и не хватились. Видятъ, Скоробогачъ все смѣется да громко кричитъ, что убѣжитъ, значитъ убѣгать не собирается... Стали вечеромъ прибираться на пароходѣ и нашли винтовку, вторкнутую между носилками... А казака все нѣтъ... Кинулись еще искать и нашли въ вещахъ Скоробогача двѣ пустыя бутылки водки, да одну непочатую съ дурманомъ... Это онъ-то конвойнаго поилъ и на него же жаловался! Вотъ оно, прости Господи, какой прохвостъ! И, представьте себѣ, бѣжалъ...
-----
Меня часто въ пути интересовалъ вопросъ, какимъ образомъ тотъ или иной ссыльный сдѣлался "политическимъ", какой жизненный путь прошелъ онъ до этого... Уже два года лежатъ у меня автобіографическіе наброски многихъ ссыльныхъ, предоставившихъ право воспользоваться ими для освѣщенія положенія ссылки, но съ тѣмъ, чтобы имена остались никому неизвѣстными. Вотъ такой разсказъ N. о самомъ себѣ.
"Родился я 4 ноября 1879 года въ г. Z... Отецъ былъ литейщикомъ въ государственномъ желѣзно-литейномъ заводѣ, гдѣ въ то время вела дѣятельную агитацію союзница "Народ. Воли" -- "Польская Партія Пролетаріатъ". Кое что изъ пропаганды дошло и до моего отца, но онъ, какъ человѣкъ семейный, не рѣшался заняться активной дѣятельностью. Воспитаніе шло подъ вліяніемъ матери, происходящей изъ стариннаго шляхетскаго рода и пропитанной его идеями, отца же я видѣлъ только по вечерамъ, когда сонный я долженъ былъ отвѣчать заученные уроки. Семи лѣтъ я поступилъ въ городское училище, гдѣ учился хорошо. Вскорѣ я узналъ уже нѣчто о соціализмѣ и вотъ какимъ образомъ. Къ отцу приходилъ товарищъ юности его, прявосилъ съ собою часто какія-то книги и газеты, которыя читалъ намъ, послѣ того, какъ двери запирались и замочная скважина затыкалась ватой. Хотя я слушалъ все, что читалось въ этихъ книгахъ и газетахъ, но содержанія ихъ я не понималъ. Вниманіе мое привлекали болѣе всего незнакомыя, но красивыя слова: соціализмъ, пролетаріатъ, самодержаніе и т. п... Слова эти иногда съ цѣлыми предложеніями я заучивалъ наизусть и съ дѣтскимъ простодушіемъ повторялъ въ школѣ, на улицѣ и въ т. п. мѣстахъ. Книги и газеты, въ которыхъ были такія изумительныя слова, мнѣ въ руки не давались, и онѣ тѣмъ болѣе меня интересовали. Однажды я подкараулилъ отца, когда онъ пряталъ интересовавшую меня книгу подъ шкапъ. Я вытащилъ ее оттуда и на обложкѣ прочиталъ слѣдующій девизъ: "Если бы конь сознавалъ свою силу, то ни одинъ ѣздокъ не усидѣлъ бы на немъ". Истина этого девиза поразила меня и я началъ читать книгу дальше. Восхищенный ея содержаніемъ, я понесъ ее въ училище и читалъ ее вмѣстѣ съ товарищами. Слѣдствіемъ чтенія и разсужденія былъ обыскъ, на слѣдующій день произведенный учителемъ въ моемъ ранцѣ. Книги онъ тамъ не нашелъ, такъ какъ она была дома на старомъ мѣстѣ, но разспрашивалъ про нее, угрожая исключеніемъ изъ училища. Я не могъ сообразить, за что онъ угрожаетъ мнѣ исключеніемъ, и предположилъ, что ему хочется имѣть эту книгу. Поэтому я страшно лгалъ и онъ отсталъ. Спустя нѣкоторое время я нашелъ подъ шкапомъ газету, въ которой увлекъ меня стихъ революціоннаго марша. Я выучилъ этотъ стихъ, подобралъ какой-то дѣтскій мотивъ и распѣвалъ его на улицѣ. Однажды вечеромъ, когда я пѣлъ на улицѣ эту пѣсню, за мной погнался городовой. Я убѣжалъ отъ него въ лавку, но онъ пришелъ туда, взялъ меня за ухо и сказалъ, что онъ поведетъ меня въ участокъ, если я не скажу ему, кто меня выучилъ этой пѣснѣ. Я испугался, сталъ плакать и, поцѣловавъ его въ руку, просилъ отпустить меня, что онъ и сдѣлалъ, наставляя меня. Этотъ фактъ въ связи съ предыдущимъ далъ мнѣ понять, что соціализмъ есть запрещенная вещь. Я началъ разспрашивать отца о причинахъ этого, отецъ же посмотрѣлъ подъ шкапъ и, замѣтивъ, что книги кто-то трогалъ, не давая отвѣта, высѣкъ меня. Съ того момента я почувствовалъ глубокое отвращеніе къ соціализму и пр... 11-ти лѣтъ послѣ нѣкоторой подготовки я поступилъ на 1-ый спеціальный курсъ частнаго техническаго училища. Къ тому времени отецъ мой разбогатѣлъ и измѣнилъ свое общественное міровоззрѣніе, сталъ буржуа, порвавъ всякія сношенія съ упоминавшимся товарищемъ. Хотя онъ потомъ опять обѣднѣлъ, но остался до сихъ поръ человѣкомъ съ мѣщанскими взглядами, почему между нами произошелъ разрывъ, и отношенія наши стали натянутыми.
16-ти лѣтъ я кончилъ курсъ и поступилъ практикантомъ на фабрику. Черезъ 11 мѣсяцевъ мнѣ было предложено инженеромъ W. поступить на казенную службу на казенный винный складъ. Я принялъ предложеніе, сталъ карьеристомъ и по отношенію къ рабочимъ держался такъ, какъ диктовали мнѣ обязанности моей профессіи. Я видѣлъ, какъ всѣ вокругъ меня грабили рабочихъ и обкрадывали казну, и самъ дѣлалъ бы это, если бы не боялся уголовной отвѣтственности. Доходы свои я ограничивалъ невинными взятками, которыя я получалъ отъ разныхъ лицъ на складѣ. Мнѣ было всего 18 лѣтъ, денегъ у меня было много, и я жилъ безобразно, почему мнѣ было трудно исполнять свои обязанности. Ловкими пріемами я все-таки сумѣлъ такъ повести дѣло въ глазахъ начальства, что ко мнѣ опредѣлили помощницу г-жу X. По отношенію къ ней я чувствовалъ нѣчто странное, и чѣмъ больше думалъ о ней, тѣмъ болѣе убѣждался въ томъ, что жизнь моя безобразная и что надо посвятить ее чему-то лучшему. Я рѣшилъ посвятить себя искусству и поступилъ въ 1897 году въ Z. Драматическое Училище, а на слѣдующій годъ, по окончаніи его, поступилъ на сцену. Благодаря хорошей школѣ и тому, что сразу поступилъ на первоклассную сцену, гдѣ передо мной были примѣры хорошей игры, я быстро подвигался впередъ и, можетъ быть, былъ бы теперь хорошимъ артистомъ, если бы не слѣдующія обстоятельства.
Въ 1899 г. городъ Лодзь переживалъ ужасный промышленный кризисъ. Десятки тысячъ рабочихъ голодали отъ безработицы. Полиція массами высылала ихъ на родину, чтобы они тамъ помирали отъ голода. Легальная пресса мѣстная и иногородняя выступала съ различными благотворительными проектами. Но все это не могло накормить, не могло заглушить стоновъ несчастной массы. Я безстрастно наблюдалъ тысячи голодающихъ, но они интересовали меня только какъ артиста. У знакомаго фабриканта я спрашивалъ о причинѣ этихъ бѣдствій. Его отвѣты и разсужденія не удовлетворяли меня; тогда только, когда я съ нимъ посѣтилъ нѣсколько фабрикъ, поражающихъ своими ужасами, когда я увидѣлъ у входа ихъ тысячи исхудалыхъ и оборванныхъ, молящихъ о работѣ, когда я увидѣлъ рабочую демонстрацію и, наконецъ, когда вспомнилъ то, что когда-то читалъ въ нелегальной печати, я догадался, въ чемъ тутъ дѣло и рѣшилъ познакомиться съ нимъ ближе. "Ищите и найдете".
Я нашелъ и вскорѣ началъ работать въ нѣсколькихъ кружкахъ партіи.
Такую дѣятельность я продолжалъ до весны 1901 года, когда только рѣшилъ отдохнуть отъ сцены и посвятить лѣтній сезонъ пропагандѣ. Въ концѣ апрѣля я пріѣхалъ въ Z. и, познакомившись съ рабочими, принялъ участіе въ майской демонстраціи. Спустя нѣкоторое время, я попалъ въ массовое собраніе, гдѣ услышалъ рабочихъ ораторовъ. Я замѣтилъ, что они не соотвѣтствуютъ своему назначенію, и пришелъ къ заключенію, что я, какъ актеръ, могу принести въ подобныхъ случаяхъ кое-какую пользу и рѣшилъ сейчасъ попробовать. По окончаніи рѣчей я продекламировалъ одно стихотвореніе, которое произвело хорошее впечатлѣніе. Я убѣдился въ правдивости своего предположенія.
Вскорѣ я вступилъ въ организацію, но, не желая разбираться въ партійныхъ программахъ (хотя работалъ исключительно въ С. Д.), я сталъ массовымъ "агитаторомъ"; произнося рѣчи вездѣ, гдѣ были рабочіе, я говорилъ то, что диктовало мнѣ сердце и небольшія политическія познанія. Вмѣстѣ съ тѣмъ я исполнялъ все, что можно было исполнять въ организаціи.
Въ концѣ 1901 г. меня арестовали въ Z. и посадили въ крѣпость. Меня обвиняли по тремъ дѣламъ и слѣдствіе длилось 22 1/2 мѣсяца. Въ августѣ 1903 г. я женился въ Z-кой тюрьмѣ на упоминавшейся X. X...
Затѣмъ я "уѣхалъ" въ Сибирь...
-----
Таковъ скромный разсказъ ссыльнаго о себѣ самомъ. Мнѣ пришлось много бесѣдовать съ нимъ, пришлось видѣть его даже въ судѣ и потому хочется, хотя однимъ штрихомъ, дополнить его черезчуръ краткую повѣсть...
Это былъ высокій, красивый юноша съ сильнымъ взглядомъ... Онъ больше молчалъ; а если "въ жизни" начиналъ говорить, то даже слегка заикался... И, глядя на него, я иногда думалъ,-- да какъ же онъ могъ быть актеромъ!..
Но однажды я увидѣлъ его въ минуту вдохновенія, подъема, и тогда понялъ, на какую высоту красоты и силы человѣческаго слова могъ подниматься онъ...
Его съ товарищами судили по политическому дѣлу. Грозила каторга. Прокуроръ произносилъ уже рѣчь... Въ это время съ улицы чрезъ толстыя стѣны суда донеслось громкое, сотенъ голосовъ, пѣніе революціонной пѣсни...
-- Вставай, подымайся рабочій народъ!.. Очевидно, на улицѣ происходила демонстрація...
Заканчивая свою рѣчь и указывая на единственно возможный для подсудимыхъ приговоръ,-- каторжный приговоръ,-- прокуроръ предложилъ суду, по собственной иниціативѣ, возбудить ходатайство предъ Величествомъ о помилованіи обвиняемыхъ...
Тогда N поднялся и попросилъ разрѣшеніе сдѣлать заявленіе...
И онъ произнесъ только нѣсколько словъ.
-- Намъ не надо помилованія,-- говорилъ онъ, задыхаясь отъ волненія, твердымъ и рѣшительнымъ голосомъ.-- Намъ не нужно помилованія! Мы желаемъ свободы! А свободу намъ дастъ тотъ народъ, который сейчасъ за стѣнами этого суда грозно кричитъ "долой самодержаніе!"... Въ залѣ поднялся страшный шумъ... Остальные подсудимые и вся присутствовавшая публика вскочили съ мѣстъ и подхватили возгласы N!-- Такова была сила его рѣчи.