Въ калейдоскопъ.
Съ какими только дѣлами не приходятъ на пріемъ?! Тутъ и слезы, и смѣхъ, и горе, и радость.... Когда теперь я оглядываюсь на всю эту вереницу людей, ищущихъ своего права, правды, справедливости -- то старыхъ, то молодыхъ, то мужчинъ, то женщинъ, то сильныхъ, мускулистыхъ, то больныхъ и хилыхъ,-- мнѣ кажется, что я гляжу въ калейдоскопъ русской жизни...
Конечно, у рабочихъ есть дѣла спеціально рабочія, по самому своему характеру присущія только имъ (увѣчныя, разсчетныя, стачки и нѣкоторые виды паспортныхъ), но и рабочимъ, не смотря на суженность будничныхъ интересовъ, свойственны всевозможные интересы -- и любовь, и честь, и борьба за существованіе... И со всѣми этими интересами они идутъ къ адвокату. Спрашиваютъ иногда о такомъ, что болѣе чѣмъ не имѣетъ отношенія къ адвокатурѣ...
-- Не можете-ли вы, господинъ повѣренный, порекомендовать хорошую акушерку: моя жена на сносяхъ.
-- Къ сожалѣнію, не знаю. У васъ еще что-нибудь?
-- Нѣтъ, ничего... Я собственно за этимъ.
-- Хотите я укажу вамъ просто по адресной книгѣ, какія поближе?
Я дѣлаю выписку, и онъ уходитъ съ горячей благодарностью.
Ткачиха Васильева убита горемъ: дворникъ дома, Иванъ, "зря" обвиняетъ ее у мирового въ клеветѣ за то, что она гадала на картахъ подругѣ, кто укралъ ея вещи, и сказала, что по картамъ выходитъ, будто укралъ именно дворникъ Иванъ. Она и сейчасъ убѣждена въ этомъ, такъ какъ вышелъ червонный валетъ, а Иванъ весь рыжій.
Я уговариваю ее повиниться передъ дворникомъ и попросить у него прощенія. Такой упрямой не только ткачихи, но и вообще женщины я не встрѣчалъ!
Около меня сидитъ молодой рабочій -- Ардашевъ. Онъ пришелъ на костыляхъ. Правая нога парня отрѣзана до колѣна и обмотана бѣлой, еще совершенно свѣжей марлей.
Три мѣсяца назадъ Ардашевъ пріѣхалъ впервые изъ деревни въ городъ и сразу-же поступилъ на электрическій заводъ чернорабочимъ. Въ первый же день работы ему вмѣстѣ съ другими товарищами пришлось перетаскивать въ мастерской на валькахъ чугунную колонну, вѣсившую около 500 пудовъ. Ее тащили за привязанные канаты. Команды никакой не было, дубинушки не пѣли, стоялъ шумъ, гамъ, трудно было что-нибудь разобрать... Оказалось, что колонну неправильно подкатили: валикъ не попалъ въ пролетъ дверей и зацѣпилъ за косякъ. Кто-то крикнулъ -- назадъ! Десятки рукъ схватились за колонну и дернули ее обратно. Ардашевъ ничего не разслышалъ и остановился около колонны. Валикъ накатился на его ногу!.. Ардашевъ упалъ. Пятисотпудовая колонна проѣхала по его ногѣ, раздробила на ней кости. И теперь, когда онъ разсказываетъ объ этой великой бѣдѣ, лицо его все передергивается, глаза красны отъ слезъ...
-- За 80 копѣекъ ногу отдалъ,-- говоритъ онъ дрожащимъ голосомъ,-- одинъ только день проработалъ, а ноги нѣтъ. Предлагали мнѣ копать огородъ, 60 копѣекъ тоже поденно давали, а на заводѣ 80 можно взять... Думаю,-- коня намъ надо купить, на заводѣ скорѣе... За 20 копѣекъ ногу свою я продалъ, пущай-бы на огородъ не предлагали!.. Ходилъ сегодня на заводъ... Ничего мы тебѣ не дадимъ, отвѣчаютъ, ты команды не слушалъ, самъ виноватъ, и передъ нами ничѣмъ не заслужилъ -- всего одинъ день работалъ... И какъ подумаю я, баринъ, что свою ногу я за 20 копѣекъ продалъ, такъ мнѣ тошно, холодно станетъ... Двадцать копѣекъ!.. За двадцать копѣекъ я у барина-помѣщика вагонъ за полъ-дня поправилъ, за двадцать копѣекъ къ батюшкѣ учительку возилъ... А за всѣ восемьдесятъ на вокзалъ ѣздилъ -- выѣдешь засвѣтло, а къ обѣду вернешься... за восемьдесятъ копѣекъ...
И онъ вспоминаетъ, когда и какъ онъ зарабатывалъ 80 копѣекъ, не теряя ноги.-- Восемьдесятъ копѣекъ... восемьдесятъ...-- задумавшись, тихо твердитъ онъ и вздрагиваетъ, задѣвъ рукой бѣлую марлю.
Приходитъ молодая швея.
-- Моя бабушка составила на меня духовное завѣщаніе; мнѣ нужны деньги. Нельзя-ли утвердиться въ правахъ наслѣдства... Вотъ и духовная.
Я разсматриваю завѣщаніе и нахожу его правильнымъ: оно на цѣломъ листѣ, подписи свидѣтелей, переписчика и рукоприкладчика въ порядкѣ...
-- Можно,-- говорю я увѣренно,-- а метрическая выпись о смерти у васъ уже есть?
-- Не понимаю.
-- Ну, такъ давно умерла ваша бабушка?
-- Что-о вы?! Нѣтъ, она еще слава Богу жива!
Предо мной молодой рабочій. Лицо очень интеллигентное руки корявыя, въ мозоляхъ.
-- Я дворянинъ, нельзя ли мнѣ перейти въ другое званіе, пониже?-- заявляетъ онъ рѣшительно.
-- Вы шутите?-- недоумѣваю я,-- вѣдь такъ вамъ удобнѣе, и съ паспортомъ никакихъ безпокойствъ.
-- Да, но за то я прикованъ къ Лимбергскому заводу. Попалъ на него три года назадъ, работаю хуже вола, а плату все не хотятъ прибавить. Не на что одежду справить. Пробовалъ перемѣнить заводъ,-- взять новое мѣсто,-- никакъ невозможно. Куда ни приду: "вы, должно быть, студентъ"?-- спрашиваютъ. Никакъ нѣтъ,-- отвѣчаю.-- "Ну, все равно, идите съ Богомъ, намъ такихъ не надо". Позвольте,-- говорю,-- вѣдь я уже три года на Лимбергскомъ заводѣ работаю. "Ну это ихъ дѣло. Значитъ пропустили, раньше и у насъ можно было, а теперь бунты пошли... Нельзя"... А то придешь иной разъ... Совсѣмъ уже готовы принять... "Какъ ваше званіе"?-- Дворянинъ такой-то.-- "Полякъ"?-- Нѣтъ,-- говорю,-- русскій. "Ну, русскаго дворянина намъ не надо. У васъ должно быть въ карманахъ книжки, можете по грамотѣ идти"... Чѣмъ же я виноватъ, что у насъ въ деревнѣ много мужиковъ-дворянъ... Посовѣтуйте мнѣ, баринъ, какъ бы отъ дворянства избавиться, а то никакой карьеры нѣтъ... Самъ я неграмотенъ... Бѣда и только... Дворянство это только мнѣ всякую ваканцію перебиваетъ...
Приходятъ два мальчика, на видъ лѣтъ 14-ти, исхудалые, блѣдные, съ синяками подъ глазами. Оба они все поглядываютъ другъ на друга. Наконецъ, меньшій изъ нихъ начинаетъ разсказывать, и я узнаю слѣдующее:
На одной изъ главныхъ улицъ города недавно открылся новый "Американскій Магазинъ" г. Цяпкина. На магазинѣ самая длинная городѣ вывѣска, съ крупными золотыми буквами. Магазинъ блестящій; въ немъ роскошный выборъ вещей; самъ хозяинъ -- привѣтливъ и ласковъ; въ окнахъ магазина, съ большими Зеркальными стеклами, по ночамъ обворожительно горятъ двѣ красныя печи; но, подъ всѣмъ этимъ блескомъ, въ темномъ подвальномъ помѣщеніи, два маленькія, мутныя окна котораго едва замѣтны проходящимъ мимо красныхъ огней, находится механическая мастерская того-же владѣльца г. Цяпкина.
Въ мастерской съ нависшимъ потолкомъ, болѣе всего похожей на склепъ, работаютъ 7 человѣкъ: одинъ мастеръ и шестъ учениковъ-мальчиковъ. Рабочій день начинается отъ 6 часовъ утра и тянется до 7 часовъ вечера. Въ теченіе этого времени на обѣдъ дается одинъ часъ, а на завтракъ -- полчаса, ѣдятъ тутъ-же. Въ помѣщеніи вентиляціи никакой, открывать же форточку г. Цяпкинъ не позволяетъ, говоря: "настудите мастерскую, а потомъ дрова будете жечь"! За малѣйшую оплошность они подвергаются побоямъ, какъ самого хозяина, спускающагося время отъ времени изъ своего блестящаго "Американскаго магазина" въ мрачное подземелье и здѣсь "перемѣняющагося", такъ и отъ подмастерья, полагающаго, что шесть битыхъ стоютъ 36-ти небитыхъ. Дѣти не знаютъ отдыха и въ воскресенье: въ этотъ день рано утромъ они выходятъ изъ подвала (тутъ они остаются ночевать въ субботу) въ чарующій магазинъ, увы!-- не для тoго, чтобъ насладиться его зрѣлищемъ, а чтобъ натереть своевременно паркеты, приготовивъ ихъ до 12 часовъ. Послѣ 12-ти часовъ ребята переходятъ изъ магазина... въ комнаты г. Цяпкина натирать и въ нихъ полы. Мальчики работаютъ безплатно. Но, если на лампѣ лопается стекло, г. Цяпкинъ заставляетъ мальчика, зажегшаго лампу, купить стекло "на свои деньги". И мальчики плачутъ, вынимая послѣдній пятакъ.
Впрочемъ, однажды г. Цяпкинъ самъ заплатилъ за разбитое, мальчикомъ стекло. "Сашка, дай лампу"!-- раздался грозный голосъ хозяина въ коридорѣ, ведущемъ въ подвалъ. Ученикъ, кинулся искать лампу. Она стояла около него, а онъ не замѣчалъ ея. Наконецъ, мальчикъ схватилъ лампу, зажегъ ее и подалъ хозяину. Медленность Сашки возмутила г. Цяпкина. Онъ размахнулся и ударилъ со всей силы своего ученика.
Голова Сашки попала на стекло лампы и вмѣстѣ со стекломъ, шарахнулась о стѣну. На головѣ выступила гуля, стекло не выдержало и разлетѣлось въ дребезги. На этотъ разъ г. Цяпкинъ не сказалъ ни слова о стеклѣ.
Въ наукѣ г. Цяпкина мальчики находятся въ теченіе отъ 4-хъ до 5-ти лѣтъ. Для того, чтобы придти съ фабричной слободы (они живутъ у родителей) на работу, мальчики должны встать въ 5 часовъ утра. По окончаніи работы, въ 7 часовъ вечера, они обязаны убрать мастерскую, на что уходитъ не менѣе 1/2 часа. Для того же, чтобъ добраться домой, имъ нужно потратить около часа. Итого они заняты съ 5-ти часовъ утра до половины девятаго, или 15 1/2 часовъ! За это время мальчики не ѣдятъ горячей пищи, довольствуясь селедкой, обрѣзками колбасы, чаемъ въ прикуску и хлѣбомъ. Даже простой каши они никогда не видятъ.
И вотъ теперь Сашка, подъ вліяніемъ меньшого Петра, рѣшилъ наказать г. Цяпкина,-- Пусть отецъ меня выпоретъ -- говоритъ Сашка,-- а на судъ подавайте.
-- Не бойся, Сашка,-- замѣчаетъ меньшой,-- онъ тебя не запоретъ, съ тобой, что ни дѣлай, ничего не станется: ты луженый... Этакъ его махнулъ о стѣну, и голова не разлетѣлась! Вѣдь правда, господинъ,-- обращается онъ уже ко мнѣ,-- мертвая рыба всегда плыветъ по водѣ, а живая идетъ противъ воды?
-- Кто это вамъ сказалъ?
-- Такъ, одинъ человѣкъ, замѣчательный, настоящій... Онъ всѣ заводы обошелъ, объѣхалъ весь свѣтъ, а теперь на якорѣ стоитъ: занимается половыми швабрами. Ты,-- говоритъ ко мнѣ,-- грязный носъ, не спи и котелкомъ своимъ работай, да поглядывай кругомъ... Онъ намъ и адресъ вашъ далъ.
-- Не знаю я такого...
-- А онъ и другимъ вашъ адресъ указываетъ... Гдѣ только говоритъ, хоть какой пожаръ въ бочкѣ съ водой займется, тутъ я его адресокъ и сую.
Я берусь за дѣло Сашки и рѣшаю сходить къ его отцу, такъ какъ самъ Сашка дѣла возбудить не можетъ, да нужно и договоръ объ ученичествѣ превратить...
-- Видишь, Сашка,-- шепчетъ, просіявъ, меньш о й,-- твое дѣло выгораетъ... Погоди, придетъ и мое время...
Сѣдой старикъ, въ очкахъ, молча садится на стулъ и степенно лѣзетъ рукою въ карманъ; онъ протягиваетъ мнѣ четвертушку исписанной бумаги и пронзительно смотритъ поверхъ очковъ.
И я читаю:
"Знаки поврежденія Петра Иванова.
1886 года 11 октября Придавленъ посажирскимъ колесомъ къ Центры безымянной палецъ имею Знакъ,
1888 года 20 февраля Ушибленъ Гласъ Струшкой во время действія резала и отскочила,
1889 года 22 марта Грудъ ушипъ объ Цупартъ и правое плече, Соскочилъ ключь съ гайки,
1890 года 17 декабря, Котили таварное колесо и накатили помяло Ступню и три пальца чуствую ужасную боль,
1892 году 16, іюня Билитенъ No 204. Получилъ Грыжу отъ тежелова подема и надорвался,
1892 года 7 августа, Полученъ Бандажъ отъ Доктора г-на Яковлева,
1898 года 26 августа Лопнули зубья въ Шестярнѣ и отскочилъ Зубъ Мне въ бокъ, у доктора неявлено,
1898 года 30 сентября, Съ Голдареи въ дыру наждачного тачила упалъ Медной кранъ весу 5 фунтовъ ударилъ въ правое плечо имею боль у доктора небыл Мастеру Заявлено,
1899 года Съ 23. Декабря имею Болшую Хроническую кашель посне время и болшую Слабость Слепой глухой руки болятъ поесница подорвана вногахъ болшая боль и голова круженія. Петръ Ивановъ".
-- Двадцать лѣтъ служилъ въ вагонныхъ мастерскихъ,-- говоритъ старикъ,-- теперь отставленъ, неужели ничего нельзя?..
-- Да, старикъ, знаковъ отличія много, словно подъ Шипкой побывалъ, а пенсіи не заслужилъ!..
Кочаловъ обвиняется въ кражѣ... Работалъ на казенномъ выводѣ много лѣтъ. Въ проклятый день принесъ съ собой на работу сороковку и нализался. Будучи совершенно пьянъ, укралъ на заводѣ 2 шрапнели (вродѣ ядра для пушки),-- для чего, и самъ не знаетъ, и съ ними въ безчувственномъ состояніи упалъ за воротами завода. Городовой поднялъ его и составилъ протоколъ о шрапнеляхъ. Начальникъ мастерской говоритъ, что радъ за него похлопотать и даже ходилъ къ мировому судьѣ, но тотъ только руками машетъ: пьянство отъ наказанія не освобождаетъ. Все начальство мастерскихъ его жалѣетъ и говорятъ, что напрасно городовой не спросилъ ихъ прежде составленія протокола. Къ судьѣ онъ самъ и подойти боится: тотъ реветъ, какъ протодіаконъ: "помолчите", ничего не говоритъ и только пальцемъ показываетъ -- вонъ уходи. Что теперь дѣлать, никто не знаетъ.
Я обѣщаю защищать Кочалова и пишу ему прошеніе о вызовѣ въ качествѣ свидѣтеля начальника мастерской...