Безъ языка.
Когда Сизую Спину выпустили изъ полиціи, онъ, лишившись друга, очутился чужимъ и безъ языка на улицахъ Одессы. Душевное состояніе его было вполнѣ подобно переживаніямъ собаки, внезапно потерявшей любимаго хозяина. "Вотъ, хозяинъ, былъ сейчасъ здѣсь, спокойно шелъ по троттуару въ толпѣ прохожихъ, но пока я съ интересомъ и полнымъ вниманіемъ обнюхивала фонарный столбъ, случилось что-то невѣроятное -- хозяинъ исчезъ!" Собака бѣгаетъ взадъ и впередъ, останавливается, взвизгиваетъ, опрометью кидается за обманчивымъ образомъ, и если она экспансивнаго характера, то быстро теряетъ голову и начинаетъ жалко и безпомощно метаться. Наружно Сизая Спина оставался каменно-спокойнымъ. Это вѣдь главный принципъ поведенія каждаго индѣйца -- ничему не удивляться, ничѣмъ не обнаруживать своего настроенія, ни тревоги, ни радости. Но въ душѣ онъ ощущалъ полное смятеніе, полную растерянность. Онъ пересталъ понимать что либо и двигался своимъ индѣйскимъ шагомъ совершенно механически. Потерю своего имущества, кошелька, "бумаги" онъ никакъ не ощущалъ, такъ какъ вообще не въ состояніи былъ придавать имъ какую либо цѣну -- до сихъ поръ за него вездѣ дѣйствовалъ Митя. Состояніе неопредѣленнаго страха, какое переживала душа индѣйца, постепенно однако смѣнилось другимъ: въ немъ выростало и становилось все сильнѣе одно желаніе -- уйти изъ этого скопища зданій, изъ толпы бѣлыхъ людей, вздохнуть воздухомъ преріи и лѣса. Онъ шелъ туда, гдѣ дома были ниже, стояли рѣже, гдѣ меньше двигалось людей, и къ ночи очутился за городомъ въ кукурузномъ полѣ. Вдали мерцали огни громаднаго города, глухо доносился гулъ оттуда, но кругомъ было тихо: мерцали звѣзды -- тѣ же, что надъ американской преріей, -- шелестели стебли маиса, еще зеленые и молодые. Чѣмъ-то роднымъ дохнуло на несчастнаго дикаря.
Сизая Спина сталъ думать. Въ душѣ его зарождалась злоба. Собственно, если не размышлять, то ему хотѣлось выйти на тропинку войны: сбросить одежду ненавистныхъ блѣднолицыхъ, раскраситься въ боевые цвѣта, протанцовать пляску смерти и съ томагавкомъ въ рукѣ, собравъ какъ можно больше скальповъ, отойти въ луга "далекаго запада" по слѣду всѣхъ великихъ героевъ, вождей племенъ. Но въ горѣвшемъ злобой сердцѣ Сизая Спина чувствовалъ присутствіе другого чуждаго чувства: тамъ струилась тоска по блѣднолицому брату. Его хотѣлось видѣть, найти его. Сизая Спина сидѣлъ и смотрѣлъ на звѣзды. Это не звѣзды, это души великихъ вождей, и съ ними Маниту, великій и благой духъ индѣйскаго народа. Пусть Маниту придетъ и скажетъ, что ему дѣлать.
И Маниту спустился и былъ съ Сизой Спиной всю ночь, а утромъ Сизая Спина зналъ, куда ему итти и что дѣлать. Эту ночь онъ провелъ въ столбнякѣ, все исчезло изъ окружающаго, былъ только Маниту кругомъ, какъ туманъ, и онъ, Сизая Спина. Они не бесѣдовали. Маниту не сказалъ ни слова, его не было видно, но онъ былъ кругомъ и все наполнилъ собою. Когда стало всходить солнце, Сизая Спина сказалъ себѣ: "надо отыскать прерію и лѣса, гдѣ нѣтъ блѣднолицыхъ. Тамъ Маниту скажетъ, гдѣ искать пропавшаго брата. А преріи и лѣса лежатъ на полночь". Туда и рѣшилъ направиться Сизая Спина.
Съ этого момента началось удивительное путешествіе индѣйца. Въ теченіе мѣсяцевъ онъ скользилъ сквозь Россію на сѣверъ. Онъ пустилъ въ ходъ всѣ уловки, накопленныя вѣковымъ опытомъ его племени, чтобы скрываться отъ людскихъ взоровъ. За время, пока Сизая Спина двигался по южной и средней Россіи, ни одинъ человѣкъ ни разу не видѣлъ его. Казалось, индѣецъ нырнулъ въ землю и подъ ея поверхностью, какъ кротъ или земляной червь, крался на сѣверъ. Его видѣли лишь ястреба, плавно кружившіе въ небѣ въ полуденные часы, когда индѣецъ заползалъ для чуткаго сна въ середину пшеничнаго поля, тщательно поднявъ за собой всѣ стебли, примятые его ногою. Его видѣли ночью кони, пасшіеся въ полѣ. Часто онъ ласково хваталъ одного изъ нихъ за челку и мчался на немъ въ ночномъ мракѣ, руководясь звѣздами, бросая коня на зарѣ въ мѣстѣ, гдѣ можно было безопасно укрыться на день. Ни разу не голодалъ онъ. Курицы, выходившія за околицу деревни въ рожь или пшеницу, не всегда всѣ возвращались домой; степные суслики, свистѣвшіе у входа въ норку, бывали внезапно повергаемы мѣткимъ швыркомъ камня. Иной деревенскій котъ, слишкомъ отдалявшійся отъ селенія ради охоты на полевыхъ мышей и кровожаднаго опустошенія птичьихъ гнѣздъ, погибалъ, пронзенный стрѣлой изъ самодѣльнаго лука, и мясо и шкурка его шли въ дѣло. Зерна пшеницы, картофель въ поляхъ, садовые плоды разнообразили мясной столъ Сизой Спины. По ночамъ въ уединенныхъ мѣстахъ переплывалъ онъ рѣки, отряхиваясь, какъ волкъ, на томъ берегу. Обходилъ селенія и города далеко кругомъ. Когда истрепалась одежда, и по ночамъ становилось холодно къ росистому утру, одежда зазѣвавшихся жнецовъ и пастуховъ, камнетесовъ при дорогѣ, доставляла Сизой Спинѣ новую. Онъ не вышелъ на тропинку войны, но порвалъ всѣ отношенія съ блѣднолицыми. Онъ не смѣлъ и не хотѣлъ воевать, но изъ глуби овраговъ, изъ чащи кустовъ и заросшихъ канавъ взиралъ на многолюдство страны, какъ смотритъ дикій звѣрь, какъ волкъ: все, что могу добыть безъ опаски для шкуры, все -- мое.
Понемногу измѣнился самый обликъ его: волосы отростали, взоръ дѣлался дикимъ, чувства дѣлались острѣе, и, соотвѣтственно тому, движенія пріобрѣтали крадущуюся гибкость, осторожность. Замѣняемыя части одежды Сизая Спина кроилъ по индѣйскому фасону изъ случайнаго матеріала, изъ шкурокъ убитыхъ животныхъ, изъ перьевъ птицъ. Въ мѣшечкѣ накоплялось имущество: самодѣльныя иголки, жилки, нитки, кремень, лоскутья кожи, какія то тряпки. Понемногу онъ обзавелся и оружіемъ. Изъ сломанной подковы Сизая Спина сдѣлалъ томагаукъ -- небольшой топорикъ, который онъ даже украсилъ цвѣтнымъ тряпьемъ, небольшой лукъ со стрѣлами, наконечниками для которыхъ служили подобранные на дорогѣ гвозди, ножъ въ ножнахъ, обшитыхъ кошачьимъ мѣхомъ, болтался на поясѣ, и тутъ же висѣло лассо, веревку для котораго Сизая Спина сплелъ изъ волосъ, выдернутыхъ изъ лошадиныхъ хвостовъ. Жестянка изъ подъ консервовъ служила котелкомъ. Появилась у него даже трубка съ длиннымъ чубучкомъ, искусно украшеннымъ птичьими перышками. Онъ курилъ въ ней сперва вяленыя листья разныхъ растеній, тщетно испытуя, какое изъ .нихъ. подобно табаку, пока не попалъ на табачныя плантаціи. Въ долгіе часы бездѣлья, которые Сизая Спина проводилъ чаще всего днемъ въ безопасныхъ убѣжищахъ, онъ понемногу налаживалъ свое первобытное хозяйство.
Чуткая наблюдательность, терпѣливая осторожность, постоянное напряженіе всѣхъ членовъ, всѣхъ органовъ вернули его душѣ самообладаніе и самоувѣренность дикаря. Сизая Спина жилъ, какъ звѣрь, умный, ловкій звѣрь, который понимаетъ всѣ опасности, встрѣчаемыя на пути.
Временами, однако, на него находили. темныя и неясныя сомнѣнія. Появлялись колебанія, туда ли онъ идетъ, то ли онъ дѣлаетъ, что нужно для достиженія цѣли. Тогда онъ останавливался, долго и крѣпко курилъ, пока не погружался въ знакомое оцѣпенѣніе. Понемногу внѣшній міръ исчезалъ для его чувствъ, все расплывалось кругомъ, обволакивалось мглою, и тогда приходилъ Маниту.
Маниту оставался съ нимъ, навѣвалъ какія то темныя воспоминанія, вздымалъ какія то крѣпкія старинныя чувства и звалъ въ лѣса, гдѣ ходитъ лось, скачетъ куница, и нѣтъ блѣднолицыхъ. Очнувшись отъ столбняка, Сизая Спина снова бодро, словно змѣя, скользилъ своимъ извилистымъ путемъ, избѣгая людей, на сѣверъ.
Глубокой осенью, въ темную сентябрьскую мочь Сизая Спина очутился на берегу громадной рѣки. По ней медленно плыли плоты. Иногда шумѣло вдали, и плавно сквозь мракъ проносился пароходъ, осыпанный разноцвѣтными огнями. Сизой Спинѣ казалось, что предъ нимъ великая рѣка сѣвера, отецъ водъ Мисиссипи. Но это не могла быть она, такъ какъ вѣдь они съ Митей переплыли большую соленую воду, которая отдѣляла индѣйскую землю отъ этой, чужой.
Ночью Сизая Спина переплылъ Волгу, великую русскую рѣку -- это она катила предъ нимъ свои мутныя волны. Продолжая свой путь къ сѣверу по ту сторону ея, Сизая Спина вскорѣ замѣтилъ близость великаго сѣвернаго лѣса, куда онъ такъ упорно стремился. Дѣйствительно, полей становилось меньше, селенія рѣже попадались въ пути, лѣсъ густѣлъ, чаще встрѣчалась сосна, ель, осина и береза. Пропитываться готовымъ Сизой Спинѣ становилось труднѣе, донималъ его и холодъ и дождь. Но онъ не тужилъ, скорѣе радовался, потому что безопасно могъ разводить огонь въ лѣсной чащѣ и замѣчалъ всюду присутствіе звѣря. Лѣсъ и звѣри были нѣсколько иные, чѣмъ въ Америкѣ, но различія были незначительны, и Сизая Спина чувствовалъ, что охотничья сноровка, его опытъ въ выслѣживаніи и добычѣ звѣря вполнѣ пригодны въ этой неизвѣстной ему сѣверной странѣ. Онъ переправился еще черезъ одну большую рѣку -- это была Вычегда, притокъ сѣверной Двины, и очутился въ глухомъ лѣсу, гдѣ въ теченіе дней пути можно было не наткнуться на слѣды человѣка.
Здѣсь, въ безлюдьи лѣса, освободившись отъ напряженнаго состоянія постоянныхъ опасеній встрѣчи съ людьми, Сизая Спина началъ ощущать душевную пустоту, его донимали приступы тоски и тревоги. Развѣ не внушилъ ему Маниту, что здѣсь онъ укажетъ ему путь найти блѣднолицаго друга? Но Маниту не приходилъ, голосъ его не звучалъ въ душѣ Сизой Спины, никакія примѣты не давали знать о его близости, о его руководствѣ. Можетъ быть, Маниту недоволенъ имъ или ушелъ далеко, такъ далеко, что не видитъ Сизую Спину? Можетъ быть, забылъ о немъ? Тогда Сизая Спина сталъ готовиться.
Онъ отыскалъ незадубленный еще холодомъ мухоморъ, наготовилъ вяленаго листа березы и построилъ небольшой шалашъ. Въ этомъ шалашѣ индѣецъ постился три дня, курилъ священную трубку, по кусочкамъ жевалъ мухоморъ. На третью ночь, когда онъ ослабѣлъ настолько, что не могъ сидѣть, не прислонившись, оцѣпенѣніе охватило его: земля поплыла прочь; исчезли изъ зрѣнія огонь, шалашъ, его собственное тѣло. Великая пустота колебалась кругомъ него. Казалось, передъ тлѣвшими угольями лежалъ трупъ, неподвижный и холодѣвшій. Маниту не являлся. Но въ страшномъ угасаніи всѣхъ силъ, въ потускнѣломъ состояніи всѣхъ способностей. невыносимо росло напряженное желаніе. И вдругъ омертвѣлое тѣло вздрогнуло. Сизая Спина медленно приподнялся, оперся рукой о землю и сталъ прислушаться, повернувъ голову вправо. Ни одинъ звукъ не нарушалъ морозной тишины. Сизая Спина слушалъ. Со всѣхъ сторонъ было одинаково, но съ той, куда онъ вперилъ затуманенный, слегка безумный взоръ свой, чуялось слабое, съ трудомъ уловимое влеченіе. Сизая Спина очнулся. Онъ выползъ изъ шалаша и сталъ разсматривать звѣздное небо. На востокѣ, не мигая, ровнымъ свѣтомъ горѣла яркая звѣзда.
На утро Сизая Спина измѣнилъ направленіе своего пути. Онъ двинулся на востокъ.