Бѣгство.
Островъ Сахалинъ, въ дебри котораго судьба такимъ несправедливымъ образомъ закинула героя этого разсказа, не всегда считался островомъ. Европейцы узнали о его существованіи въ XVII ст. отъ голландскаго капитана Мартинъ Герится де Фриза, судно котораго на пути къ Курильскимъ островамъ зашло въ заливъ Терпѣнія. Затѣмъ островъ посѣтили знаменитые мореплаватели, французскій -- Лаперузъ въ 1787 г. и русскій -- Крузенштернъ въ 1805 г. Оба они, хотя изслѣдовали берега его, но за мелководіемъ, туманами и бурной погодой не рѣшались пройти проливомъ, отдѣляющимъ Сахалинъ отъ Азіятскаго материка и называемымъ теперь Татарскимъ. По странному стеченію обстоятельствъ оба знаменитые мореплаватели сошлись въ томъ убѣжденіи, что Сахалинъ не островъ, а соединенъ съ материкомъ южнѣе устьевъ Амура низкой полосой суши. Вѣроятно, ихъ ввели въ заблужденіе разсказы туземцевъ о томъ, какъ они переволакиваютъ свои лодки съ Амура на берегъ пролива. Самый проливъ открылъ вскорѣ послѣ Крузенштерна японскій морякъ Маміа-Ринзо, который вошелъ въ устье Амура и составилъ первую карту этихъ мѣстъ. Но въ Европѣ объ этой картѣ, понятно, ничего не знали. На Сахалинъ долгое время не обращали вниманія, но когда 50 лѣтъ тому назадъ русскіе захватили Амуръ, капитанъ Невельскій вторично открылъ Татарскій проливъ. Открытіе его, оставшееся долгое время неизвѣстнымъ иностранцамъ, спасло въ Севастопольскую кампанію русскій тихоокеанскій флотъ отъ истребленія. Когда подъ конецъ кампаніи въ этихъ водахъ появилась соединенная англо-французская эскадра, она вошла въ Татарскій проливъ -- "заливъ" въ полной увѣренности, что найдетъ въ этомъ длинномъ мѣшкѣ русскія суда и пустить ихъ ко дну. Но судовъ тамъ не оказалось; они точно провалились въ воду, а на самомъ дѣлѣ спокойно прошли проливомъ и укрылись въ устьѣ Амура.
Въ это время на южномъ, болѣе тепломъ концѣ Сахалина уже существовали японскія поселенія. Предпріимчивые японцы ловили здѣсь рыбу и морскую капусту, рубили лѣсъ, торговали съ айнами, вымѣнивая у нихъ мѣха и снабжая ихъ издѣліями своей промышленности, словомъ, устроились, какъ дома. Русскіе, занявъ сосѣдній Уссурійскій берегъ, заявили притязаніе на владѣніе островомъ, и японцы принуждены были уступить, удовольствовавшись Курильскими островами, и ушли съ Сахалина, крайне недовольные такимъ исходомъ дѣла. Первыя же изслѣдованія острова Сахалина обнаружили на немъ значительныя природныя богатства, какъ, напр., каменный уголь, разныя руды, прекрасный лѣсъ, необыкновенное обиліе пушного звѣря въ тайгѣ и рыбы въ рѣкахъ, морского звѣря въ прибрежныхъ моряхъ, и все это, несмотря на холодный климатъ, могло бы обезпечить будущему населенію безбѣдное существованіе, какъ это было видно на примѣрѣ японскихъ колонистовъ.
Однако случилось иначе. Нѣкоторое время островъ пустовалъ, а потомъ его рѣшили превратить въ колонію ссыльно-каторжныхъ. Люди, въ руки которыхъ попадаетъ участь людей, называемыхъ "преступниками", еще въ двадцатомъ вѣкѣ наивно вѣрятъ въ исправительную силу тюремныхъ колоній, гдѣ ссыльные подчинены строгимъ правиламъ и живутъ подъ угрозой безчеловѣчно-жестокихъ и нелѣпыхъ наказаній, гдѣ трудъ, дѣятельность, всякій шагъ ихъ должны согласоваться съ указаніями, которыя выработали для нихъ чиновники, живущіе за тысячи верстъ, незнакомые съ природой и условіями мѣстности и въ добавокъ совершенно безучастные къ судьбѣ злополучныхъ людей, которыхъ плохіе законы и небрежные суды обрекаютъ слишкомъ часто на рядъ незаслуженныхъ мученій. Положеніе становится еще болѣе горькимъ и часто совершенно невыносимымъ отъ того, что надзоръ за ними ввѣряется чиновникамъ, которые соглашаются ѣхать въ этотъ край свѣта на службу только соблазняемые особо выгодными условіями службы. Подъ ихъ началомъ находятся тюремные надзиратели, которые привыкли относиться къ заключеннымъ и ссыльнымъ съ грубой жестокостью, съ безотвѣтнымъ произволомъ попирать въ нихъ всякую человѣческую личность, наживаться около нихъ и нерѣдко предаваться всѣмъ необузданностямъ дикаго начальственнаго нрава, всегда увѣреннаго въ собственной безнаказанности. Безсмысленныя, никому не нужныя и совершенно безполезныя мученія, невѣроятныя преступленія, совершаемыя тамъ и ссыльными и надъ ними, страшная распущенность, безнаказанность, и недобросовѣстность не разъ уже описывались. Колонія ссыльныхъ, отъ которой наивные устроители ожидали исправленія нравовъ, превратилась въ самое гнусное гнѣздо пороковъ, въ скопище проклинающихъ жизнь людей, изъ которыхъ одни влачатъ подневольное существованіе въ ожиданіи мгновенія, когда для нихъ пробьетъ часъ освобожденія отъ узъ, а другіе, -- ихъ сторожа, -- ожесточаемые вздорной безцѣльностью своей дѣятельности, топятъ скуку и тоску жизни въ винѣ. А громадныя деньги, которыя тратились изъ году въ годъ на устройство поселеній, усовершенствованныхъ тюремъ, на рудники, шахты, дороги, склады продовольствія, на крупныя жалованья, проваливались какъ сквозь рѣшето на этомъ проклятомъ островѣ, про который обитатели его говорятъ: "кругомъ море, а въ серединѣ горе", "кругомъ вода, въ серединѣ бѣда".
Окруженный водою, островъ подымается изъ холоднаго моря мрачный, угрюмый, непріютный. И долгое время каждый годъ къ нему приставали пароходы, которые выгружали на его повитые туманомъ берега грузъ преступности, толпы людей, отъ которыхъ хотятъ освободиться этимъ простымъ способомъ, вмѣсто, того, чтобы заглянуть внутрь себя и посмотрѣть, отчего этихъ преступниковъ такъ много, и они ли одни виноваты въ этомъ,
Наступила весна. Какъ ни бѣдна, какъ ни сурова природа "проклятаго острова", на которомъ, кромѣ ссыльныхъ, каторжныхъ съ ихъ сторожами, и нѣсколькихъ несчастныхъ дикарей, нѣтъ иныхъ людей, но и здѣсь первое дыханіе тепла съ солнечнымъ припекомъ въ полдень, развертывающіяся въ душистые листочки почки деревьевъ и сизая мгла, стелющаяся по далекимъ сопкамъ, пробуждаютъ въ душахъ людей новыя и неясныя желанія. Тѣмъ тяжелѣе становилась жизнь осужденныхъ. Утромъ они должны были уходить съ яркаго свѣта дня въ темное подземелье, гдѣ по слизлымъ стѣнамъ сочилась вода, и стоялъ сырой, пронизывающій мракъ, который слабо освѣщали желтые огоньки лампочекъ, при каждомъ ударѣ по сверлу, долбившему крѣпкій камень дюймъ за дюймомъ, ударѣ, при которомъ изъ груди узниковъ вмѣстѣ со вздохами вырывались сдавленные стоны, они все сильнѣе чувствовали громаду горы, придавившую ихъ и скрывавшую отъ взоровъ солнце, волю и просторъ яснаго. дня. Вечеромъ они возвращались въ вонючую казарму подъ гремящій запоръ, возлѣ котораго до утра сторожилъ ихъ вооруженный часовой. Даже самые смирные и вялые дѣлались нервными; споры, драки и неистовства учащались, и скоро уже по камерамъ прокатились первые разсказы о свѣжихъ, то удачныхъ, то неудачныхъ побѣгахъ, совершавшихся на другихъ рудникахъ и работахъ. Митя тоже чувствовалъ на себѣ общее повышенное и въ тоже время давящее настроеніе. Онъ плохо спалъ, сильно уставалъ на работѣ и съ тревогой ждалъ приближенія момента, когда все то, о чемъ онъ думалъ и передумывалъ сотни разъ, изъ мечты должно было превратиться въ дѣйствительность. Много силы воли и напряженія мысли надо ему было, чтобы не давать разыгрываться воображенію, которое рисовало ему картины бѣгства; вотъ онъ крадется, вотъ раздался выстрѣлъ, и пѣвучая пуля несется надъ его головой, а онъ съ раскрытыми отъ ужаса глазами пробирается сквозь густой кустарникъ и гибнетъ потомъ голодной смертью въ безлюдной тайгѣ. Онъ уже началъ копить сухія корки, которыя осторожно пряталъ отъ любопытныхъ и подозрительныхъ взоровъ, вещь за вещью перенесъ изъ своего сундучка въ укромный уголъ шахты разные приготовленные имъ предметы, которыми съ немалымъ трудомъ запасался въ теченіи долгой зимы: обломокъ стали, который долженъ былъ служить огнивомъ, нѣсколько гвоздей, веревочки, тряпки, обрывокъ кожи, и небольшой, полусточенный, скверный ножъ. Его крайне безпокоило, что запасы пищи, которыя онъ копилъ въ шахтѣ, быстро плесневѣли отъ сырости, и онъ боялся, какъ бы желѣзные предметы также не пострадали отъ нея. Шахту онъ изучалъ въ теченіи всей зимы, также какъ мѣстность, которая разстилалась передъ входомъ въ нее. Онъ намѣтилъ камни, которые могли служить временнымъ укрытіемъ, изслѣдовалъ взоромъ чащу кустарника, разстилавшагося къ востоку вплоть до рѣчки, гдѣ за полосой тальника начиналась угрюмая тайга. Если ему удастся добраться до опушки ея, онъ почти спасенъ, по крайней мѣрѣ отъ пули и поимки. Раздумывая о направленіи, Митя рѣшилъ бѣжать къ востоку или сѣверо-востоку. къ берегу океана, такъ какъ тамъ не было поселеній и дорогъ. Онъ не зналъ, сколько до берега, но предполагалъ, что не болѣе 200 верстъ. Разстояніе это ужасало его, потому что Митя не могъ себѣ представить, какъ и чѣмъ онъ будетъ поддерживать свои падающія силы въ пустынной тайгѣ. Вообще предпріятіе представлялось по временамъ до того безумнымъ, что одна лишь неугасимо горѣвшая въ немъ жажда воли могла преодолѣть всѣ сомнѣнія, сломить послѣднія колебанія.
Митя ждалъ, когда подсохнетъ и потеплѣетъ.
Медленно или быстро течетъ время, все-таки рано или поздно наступаетъ срокъ, когда задуманное должно стать дѣйствительностью, и вотъ въ одинъ день, когда усталая артель, покончивъ работу, брела къ выходу по темной галлерейкѣ, Митя незамѣтно отсталъ. Кольцо свѣта, которое оставлялъ на стѣнахъ и потолкѣ шахты слабый и колеблющійся свѣтъ лампочки, удалялось и меркло, шаги и голоса исчезавшихъ во мракѣ людей постепенно замирали.
Въ сыромъ мракѣ Митя стоялъ, смотрѣлъ, и можно ли передать ту острую боль разлуки, какую онъ испыталъ, пока въ воздухѣ еще дрожали звуки, -- говоръ и шорохъ шаговъ людей, съ которыми у Мити было такъ мало общаго!
Митя двинулся назадъ, ощупывая мокрую, холодную стѣну, которая привела его въ намѣченное убѣжище. Но связь съ міромъ не порвалась еще. Внезапно Митя услыхалъ крики, доносившіеся къ нему слабо и протяжно, какъ тихое дуновеніе. Крики повторились нѣсколько разъ съ перерывами, и Митя прислушивался къ нимъ, почти изнемогая подъ гнетомъ соблазнительныхъ колебаній. Очевидно, это надзиратель послѣ повѣрки вернулся въ шахту и кричалъ, предполагая, что ввѣренный ему арестантъ заблудился и откликнется.;, Нѣтъ", -- прошепталъ, наконецъ, бѣглецъ -- "будь, что будетъ!" -- Онъ осторожно залѣзъ внутрь подпорки, сложенной изъ бревенъ наподобіе штабели. Гнилое дерево, мягкое, какъ губка, отваливалось кусками подъ его рукой и испускало нѣжный слабый свѣтъ. Митя съ замираніемъ сердца ожидалъ, что это старье рухнетъ, рухнутъ и своды, придавивъ подъ безобразной грудой обломковъ его бренное тѣло. Митя пожевалъ свои горьковатые, уже заплѣснѣвшіе сухари, свернулся калачикомъ, накрылся бушлатомъ и замеръ. Влажная и промозглая тишина, душный холодъ обнимали его со всѣхъ сторонъ. Иногда только гулко звучала падавшая съ потолка капля. Фантазія противъ воли рисовала во мракѣ страшные узоры, сердце стучало въ груди отъ волненія и неизвѣстности, Время струилось медленнымъ, холодѣющимъ потокомъ. О, какая это была ужасная ночь! Сырой холодъ пропитывалъ все, и вызываемыя имъ мученія вскорѣ изгнали изъ головы Мити всѣ другія мысли кромѣ ожиданія утра. Но онъ забылъ, что здѣсь въ шахтѣ утро не принесетъ ни свѣта, ни тепла. Временами онъ забывался, но просыпался опять, потому что коченѣли колѣни, локти, плечи, онъ кутался и шевелился, забывался опять и въ мукахъ кошмара напрягался понять, кто такой и за что истязуетъ его. Онъ не могъ мѣрять времени и не зналъ, когда наступитъ утро, но развѣ оно принесетъ ему облегченіе, развѣ горячій, розовый лучъ солнца заглянетъ сюда, въ глубь земли, чтобы оживить это дрожащее, скорченное тѣло?
О томъ, что наступилъ день, несчастный бѣглецъ догадался по шуму. До него стали доноситься глухіе, слабые крики, удары молотовъ, звучавшіе какъ тиканье кузнечиковъ, раскатистый, но замирающій грохотъ взрывовъ. Митя вылѣзъ изъ своей норы, подвигался, поѣлъ немного и выпилъ воды изъ лужи, которая стояла во впадинѣ пола. Это нѣсколько согрѣло и оживило его.
Должно быть его все-таки искали, потому что звуки шаговъ и голоса одно время раздавались близко отъ него, но что говорили, и кто были говорившіе, Митя не могъ распознать, какъ ни прислушивался. Время тянулось въ теченіе дня не такъ медленно: звуки отдаленной дѣятельности развлекали добровольнаго узника; кромѣ того, онъ ощупью шилъ изъ своихъ лоскутьевъ сумку. Мысль, что онъ каждое мгновеніе можетъ присоединиться къ прежнимъ товарищамъ, объяснивъ свое отсутствіе припадкомъ слабости и обморокомъ, также способствовала тому, что Митя терпѣливо сносилъ мракъ и непрекращавшійся холодъ. Но когда люди ушли, все затихло подъ землей, и наступившая ночь, какъ нѣмое чудовище, снова схватила его въ свои объятія, Митя не выдержалъ. Онъ рѣшилъ выбраться изъ шахты еще въ эту ночь, или если не бѣжать, то по крайней мѣрѣ послушать у выхода, что дѣлается снаружи. Пробираясь ощупью вдоль стѣны, онъ осторожно переходилъ и считалъ отвѣтвлявшіяся отъ его галлереи штреки, какъ вдругъ на одномъ перекресткѣ запнулся ногами обо что-то мягкое и упалъ. Паденіе было совершенно неожиданное. Испуганный бѣглецъ, приподнялся, сѣлъ, потирая ушибленную грудь... и протянулъ руку, чтобы изслѣдовать причину катастрофы. Концы его. пальцевъ ощутили ворсистое, шерстистое и мягкое. Митя въ ужасѣ отдернулъ руку. Казалось, у ногъ его лежитъ что-то живое и страшное въ своей неподвижности и молчаливости. Преодолѣвъ испугъ, онъ снова осторожно ощупалъ то, что возбудило въ немъ ужасъ, и съ удивленіемъ догадался, что это, нѣчто -- какая-то суконная матерія. Онъ притянулъ ее, развернулъ, ощупалъ... Это, несомнѣнно, былъ арестантскій бушлатъ. Но какъ попалъ онъ.сюда? Неужели кто-нибудь могъ забыть, обронить его? Митя недоумѣвалъ. Однако находка совершенно измѣняла его планы и вмѣсто того, чтобы ползти къ выходу и бѣжать сквозь подстерегавшую его стражу, Митя пробрался назадъ въ свое убѣжище. Ночью, лежа подъ теплой, двойной покрышкой онъ испытывалъ одинокое счастье. Одно, что нарушало его покой, это шорохи и какой-то шелестъ, долетавшій по временамъ издалека. Митя нѣсколько разъ приподнималъ голову и подолгу прислушивался, но разгадать причину не могъ. Былъ ли это звѣрь, человѣкъ, или просто воображеніе его разстроилось въ долгомъ мракѣ среди страданій отъ холода, одиночества и неизвѣстности -- онъ не зналъ. Митя переждалъ эту ночь, слѣдующій день, еще одну ночь и день и рѣшилъ выползти вонъ на четвертую ночь. Ему казалось, что больше двухъ, самое большее, трехъ ночей его не станутъ караулить. Ночью покой его опять смущали подозрительные звуки. Выспавшись за день, онъ рѣшилъ не спать ночь, а чтобы знать время, онъ сосчиталъ, черезъ сколько минутъ падаетъ самая звучная изъ всѣхъ капель, нарушавшихъ тишину, и шлепанье которыхъ онъ научился различать. По воцарившемуся въ шахтѣ безмолвію Митя отгадалъ время окончанія работъ, а потомъ оставалось только считать капли, которыя падали достаточно рѣдко.
Изъ шахты надо было выбраться до разсвѣта, въ первые часы утра, когда кругомъ лежитъ еще туманъ, и утомленная засада могла поддаться соблазнительной дремотѣ. Передъ отверстіемъ выхода Митя удвоилъ осторожность и ползъ, задерживая даже дыханіе. Когда онъ останавливался и прислушивался, то среди частыхъ и глухихъ ударовъ колотившагося въ его груди сердца ему казалось, онъ слышитъ шорохъ крадущихся за нимъ людей. Трое сутокъ, проведенныхъ во мракѣ и холодѣ, на скудной пищѣ, въ состояніи тревожнаго ожиданія могли разстроить самое крѣпкое воображеніе, и Митѣ казалось, что ему мерещится то, чего на самомъ дѣлѣ нѣтъ. Но онъ не могъ стряхнуть со своей души невольный и тягостный страхъ. Вотъ подуло свѣжимъ воздухомъ. Близокъ выходъ. Что ждетъ его впереди? Митя осторожно подобрался къ выходу. Онъ долго лежалъ, приглядываясь, прислушиваясь со страхомъ и въ то же время съ наслажденіемъ вдыхая свѣжій и, какъ ему казалось, душистый воздухъ, струишійся навстрѣчу.
Шерохъ и шепотъ, которые смущали его воображеніе въ теченіе долгихъ, проведенныхъ въ подземельи часовъ, продолжали смущать его. Слабые звуки эти слышались гдѣ-то въ дали темной пасти, изъ которой выползалъ Митя, и ему казалось, что этотъ шепотъ и ропотъ -- вздохи и жалобныя рѣчи тѣхъ душъ несчастныхъ, которыхъ задавило нѣкогда въ шахтѣ. Но часы бѣжали, приближался разсвѣтъ, и надо было выходить наружу. Слабый свѣтъ казался яркимъ. Свѣжій морозный воздухъ и роса, покрывавшая сѣдымъ налетомъ вихрастую траву и камни -- вотъ что встрѣтило Митю, когда онъ выползъ. Вмѣстѣ со свѣтомъ и воздухомъ къ душѣ возвращались ея силы, но долгое томленіе во тьмѣ отозвалось таки тѣмъ, что на мгновеніе Митя почувствовалъ сильное головокруженіе. Когда слабость прошла, Митя сталъ пристально озираться. Онъ лежалъ, прижавшись, какъ бы прилипнувъ къ каменистой почвѣ, и его сѣрый арестантскій бушлатъ помогалъ ему укрываться среди обломковъ подобно тому, какъ опереніе спасаетъ отъ взора охотника лѣсную птицу, прильнувшую къ болотной кочкѣ.
Туманъ одѣвалъ окрестность. Сквозь неподвижную мглу его слабо обрисовывались группы кустовъ, гдѣ могла скрываться засада, Митя осторожно и медленно поползъ вправо отъ шахты, стараясь не шевельнуть ни одинъ камешекъ, не колыхнуть ни одной высокой травинки, не ударить кайлой, которую онъ захватилъ изъ шахты для обороны отъ людей и звѣрей, о какой либо выступъ скалы. Сколько времени онъ ползъ, Митя не помнитъ, помнитъ только, что онъ благополучно достигъ кустовъ, гдѣ и залегъ.
Все по прежнему было безмолвно и недвижимо кругомъ. Небо наверху, разгораясь розовымъ и золотымъ, становилось свѣтлѣе, уже тамъ и сямъ черезъ покровъ туманной мглы сквозила нѣжная синь его, и края высокихъ облаковъ, подрумяненныхъ восходящимъ солнцемъ, неподвижно рдѣли въ вышинѣ. Туманъ таялъ, и вскорѣ Митя, котораго страшно трясло отъ холода и сознанія опасности, различилъ вдали темную полосу лѣса. Еще нѣкоторое время онъ осторожно пробирался сквозь чащу кустарника, а когда ему показалось, что опасный поясъ остался позади, онъ поднялся и пошелъ, опираясь на длинную кайлу, какъ на посохъ.
И вдругъ позади ахнулъ выстрѣлъ, словно кто ударилъ хлыстомъ по воздуху. Митя инстинктивно обернулся. Вправо отъ него, колебля и ломая встрѣчный кустарникъ и мелькая сѣрымъ пятномъ на полянахъ, бѣжалъ человѣкъ, за нимъ бѣжалъ другой съ ружьемъ на перевѣсъ, и стальной штыкъ его оружія сверкалъ порой розовымъ. отблескомъ. Одно только мгновеніе Митя стоялъ неподвижно. Затѣмъ онъ повернулся и опрометью, что было силы, ринулся по направленію къ лѣсу. Это былъ бѣгъ за жизнь. Прежде, когда Митѣ приходилось иногда переходить рельсы передъ самымъ носомъ надвигающагося локомотива, онъ старался не думать объ его громыхающей массѣ и быстро вертящихся колесахъ, а тщательно смотрѣлъ себѣ подъ ноги, чтобы не спотыкнуться и не упасть, и такая медлительность была разумна. И теперь, улепетывая во всю легкость своихъ ногъ, Митя старался не думать о солдатѣ, который, можетъ быть, несется за нимъ или, припавъ на колѣно, уже цѣлитъ по немъ, и черезъ мгновеніе свистящая пуля уложитъ, его тамъ, гдѣ онъ думалъ уже быть свободнымъ. Митя бѣжалъ, избѣгая топкихъ мѣстъ, грудъ камней, выбирая извилистый путь сквозь чащу, гдѣ она росла гуще. Но два надѣтыхъ бушлата, оковы, кайла и мѣшечекъ обременяли его, и скоро, чтобы не задохнуться, онъ смѣнилъ бѣгъ; на торопливый шагъ. Пока Митя бѣжалъ, раздался еще выстрѣлъ и еще, но не было слышно криковъ. Уже бѣглецу казалось, что онъ благополучно избѣгнулъ внезапно выросшей опасности, какъ впереди изъ-за куста, къ которому торопился Митя, вынырнула сѣрая шинель. Въ то самое время, какъ Митя сталъ, словно вкопанный, застывъ отъ изумленія и испуга, сверкнулъ тонкимъ снопомъ длинный огонь, и въ воздухѣ у самаго уха Мити что-то сильно визгнуло. Митя какъ во снѣ понялъ, что это свистнула пуля, что смерть его промчалась мимо, и что если онъ не сдѣлаетъ чего-то, то она сейчасъ вернется, потому что уже звякаетъ замокъ отпираемаго ружья. Что-то громадное и ужасное поднялось въ душѣ Мити, что-то такое, отъ чего волосы на головѣ его шевельнулись, отъ чего грудь его широко расперло, какъ кузнечный мѣхъ, и онъ, взмахнувъ кайлой, издавая не человѣческій, а звѣриный, полный безграничной ярости ревъ, ринулся впередъ. Должно быть видъ его былъ дѣйствительно исполненъ ужаса, потому что мелкорослый солдатикъ, выронилъ ружье и, пятясь, смотрѣлъ на приближавшагося врага страшно расширенными голубыми глазами, въ которыхъ, какъ двѣ неподвижныхъ точки, чернѣли остановившіеся зрачки. Пятясь, онъ, какъ заяцъ лапками, махалъ передними руками и вдругъ споткнулся о кочку и повалился на спину. Еще мгновеніе и тяжелая, силой отчаянія поднятая кайла ушла бы до ручки въ мягкое тѣло. Но этого не произошло! Голубые, расширенные ужасомъ глаза съ бѣлобрысыми рѣсницами и неподвижные зрачки остановили Митю. Вѣдь передъ нимъ лежалъ испуганный и жалкій человѣкъ! Могла ли подняться его рука на безоружнаго? Митя мгновенно отрезвѣлъ. Въ кустахъ могли быть еще солдаты, да и этотъ блѣдный и почти мертвый отъ испуга могъ оправиться. Каждая минута была дорога. Митя быстрымъ движеніемъ подобралъ ружье и окинулъ бѣглымъ, пронзительнымъ взглядомъ конвойнаго, который сидѣлъ теперь на землѣ, вцѣпившись въ болотистую почву руками. Револьверъ и сумка съ патронами кинулись первыми въ глаза. Недолго думая, Митя однимъ взмахомъ сорвалъ оружіе, а снять сумку помогли ему блѣдные, дрожащіе пальцы солдата. Кинувъ взглядъ кругомъ себя, Митя, словно тигръ, уходящій широкими прыжками отъ охотниковъ, бросился впередъ, и рука его, сжимавшая холодный, стальной стволъ, казалась ему такой же твердой и безпощадной, какъ сталь. Онъ чувствовалъ теперь, что бѣжитъ не какъ звѣрь, пригнувшій отъ страха уши и мчащійся стрѣлой впередъ, не разбирая дороги, а какъ смѣлый воинъ, который каждое мгновеніе готовъ обернуться и дать жестокій отпоръ. Что-то увѣренное, широкое и яркое играло въ его душѣ, и все, что, разстилалось кругомъ, казалось, свѣтилось тѣмъ же торжествомъ и шептало ласково и привѣтливо: "свобода, свобода!"
Но опасность еще не миновала. Митя стремительно шелъ впередъ, туда, гдѣ сверкало восходившее солнце и чернѣла тайга.