На пустынномъ берегу.
Надъ моремъ дулъ рѣзкій вѣтеръ, и моросилъ мелкій, какъ тончайшая пыль, дождикъ. Сѣрыя, безотрадныя облака низко ползли изъ туманной дали, и въ нихъ, въ томъ мѣстѣ, гдѣ должно было быть солнце, сквозило едва замѣтное свѣтлое пятно. Сѣрое, угрюмое море колыхалось безъ конца, и его безпредѣльная скатерть была усѣяна частыми бѣляками. Волны густыми рядами бѣжали къ берегу. Одна за другой ударяли онѣ о глыбы мокрыхъ и слизлыхъ камней, отвалившихся нѣкогда отъ утеса, неподвижно отвѣсная грудь котораго упрямо выступала въ море. Волны прядали у подножія его, высоко взбрасывая звучные всплески, отскакивали, прядали снова, и бѣшеная игра ихъ, казалось, не имѣла ни конца, ни начала. Все было сѣро отъ насѣвшихъ всюду пылинокъ дождя; скопляясь въ капли, онѣ падали съ мокрой хвои, которою махалъ угрюмый лѣсъ. Все было сѣро и пусто, пока изъ-за утеса, въ томъ мѣстѣ, гдѣ глубокая сѣдловина отдѣляла его отъ крутого, поросшаго тайгой берега, не появилась сѣрая фигура.
Сѣрая фигура это былъ несомнѣнно человѣкъ, жалкій, утомленный человѣкъ. Вѣтеръ рвалъ полы его сѣраго халата и ежеминутно грозилъ свалить его тощее тѣло, подъ бременемъ котораго едва гнулись усталыя ноги. Человѣкъ съ трудомъ взобрался наверхъ и сталъ осторожно спускаться, опираясь на длинную кайлу. Это былъ Митя. Но врядъ ли кто изъ знавшихъ его сразу призналъ бы его въ этомъ тяжко изнуренномъ человѣкѣ. На потемнѣвшемъ лицѣ щеки ввалились, обтянувъ костлявыя скулы; глаза, въ которыхъ едва искрилась энергія жизни, впали и были красны, и во всемъ тѣлѣ кидались въ глаза признаки крайняго изнуренія, послѣдней степени утомленія. Это было видно изъ того, какъ медленно и осторожно онъ брелъ, спускаясь съ крутизны подъ утесъ, гдѣ нависшая стѣна укрывала отъ дождя и вѣтра.
Здѣсь онъ остановился и съ тяжелымъ вздохомъ свалилъ на песокъ свои легкій грузъ, казавшійся его ослабѣвшимъ плечамъ непосильной тяжестью. Затѣмъ онъ не сѣлъ, а скорѣе упалъ на земь и прислонился спиной къ холодному камню. Передъ взоромъ его, рябя въ глазахъ, бѣжали волны, а вдали широкой дугою лукоморья разстилался заливъ. На блѣдномъ и вяломъ пескѣ стлался кустарникъ, за полосой котораго тянулся обрывъ, а выше махали своими лапами-вѣтвями свѣтло-зеленыя, кудрявыя лиственницы. Несчастный Митя смертельно усталъ. Сегодня шелъ десятый день побѣга, день, въ который онъ, наконецъ, достигъ моря. И вотъ оно бурное и непріютное передъ его глазами. Это Тихій океанъ!
Усталость и дремота одолѣваютъ Митю. Ровный гулъ моря и шелковистый свистъ вѣтра въ скважинахъ скалы убаюкиваютъ его. Передъ смежающимися очами его, словно очарованіе, стелется розоватый верескъ, и Митѣ кажется, что онъ все еще бредетъ сквозь спутанную чащу его, съ трудомъ выдирая изъ густо сплетшихся кривыхъ стеблей усталыя ноги. Первый день побѣга онъ быстро шелъ сквозь тайгу. Спустившись въ пологую, топкую низину, гдѣ рѣдко росли чахлыя сосны, Митя наткнулся на ручей, струившійся каскадами по грудамъ чисто обмытыхъ валуновъ. Опасаясь съ одной стороны преслѣдованія конвойныхъ, съ другой, не желая наткнуться на другихъ, такихъ же бѣглецовъ, встрѣчи съ которыми онъ, на основаніи слышанныхъ имъ въ Сахалинской тюрьмѣ разсказовъ, рѣшилъ избѣгать, Митя нѣсколько часовъ шелъ вверхъ по ручью, стараясь не оставлять слѣдовъ своихъ ногъ.
Достигнувъ перевала, Митя увидалъ впереди себя нѣсколько низкихъ, поросшихъ хмурой тайгой хребтовъ, которые тянулись съ сѣвера на югъ. Путь его лежалъ поперекъ нихъ къ востоку, туда, гдѣ должно было лежать море. И бѣглецъ пошелъ туда, слабый отъ только что пережитыхъ волненій, но бодрый и гордый завоеванной свободой. У берега ручья, который онъ наконецъ рѣшился покинуть, Митя крѣпкимъ кремнемъ съ помощью кайлы сбилъ съ ногъ тяжелые оковы и облегченными шагами углубился въ тайгу. Скуднаго запаса пищи ему при всей экономіи хватило всего на три дня, а дальше Митя питался одной только грубой и костистой ягодой и изрѣдка голубицей; но ягода была сухая, сморщенная, перезимовавшая подъ снѣгомъ съ прошлаго года. Ни людей, ни звѣря онъ не встрѣтилъ на пути, такъ что грозное оружіе, захваченное имъ съ бою, моталось за спиной, не принося пользы, а только обременяя его. Когда на землю спускалась темная ночь, Митя останавливался и, пока были спички, быстро разводилъ огонь, а потомъ, когда онѣ вышли, съ трудомъ добывалъ мелкія искры изъ своего дрянного огнива. Голодъ и ночной холодъ постепенно изнурили его. Съ каждымъ днемъ Митя двигался медленнѣе и медленнѣе, а между тѣмъ путь становился труднѣе. Непроходимая чаща тайги, въ которой лежали поваленныя бурей, поросшія мхомъ деревья и груды валежника, принуждала его итти извилистой тропой.
Временами лѣсъ рѣдѣлъ, и обнажалось тощее болото. Опасаясь увязнуть въ топкой почвѣ, Митя дѣлалъ далекіе обходы и иногда, благодаря имъ, почти не подвигался впередъ по намѣченному направленію. На перевалахъ пологихъ хребтовъ груды камня были скрыты подъ мощнымъ слоемъ мягкаго, какъ пухъ, моха, въ которомъ ноги вязли по колѣно, и порой ущемлялись въ невидно скрытой коварнымъ покровомъ трещинѣ. Зачастую рѣзкій вѣтеръ съ дождемъ тянулъ съ востока, сѣрый бушлатъ намокалъ, становился тяжелымъ, и тогда Митѣ казалось, что тѣло его облекаетъ не одежда, а тяжелая кольчуга. Сколько разъ соблазняла его мысль бросить всю свою ношу и итти налегкѣ, но Митя не поддавался искушенію. Онъ имѣлъ благоразуміе сохранить все свое снаряженіе и даже не бросилъ тяжелую кайлу, въ чемъ впослѣдствіи не раскаялся.
Силы Мити таяли съ каждымъ днемъ, а между тѣмъ тайгѣ не было. конца. Бѣглецъ перешелъ уже нѣсколько довольно широкихъ, но мелкихъ и заваленныхъ галькой рѣкъ съ ледяной водой, перевалилъ, ужъ онъ не помнилъ, сколько хребтовъ, а моря все не было. Вмѣстѣ съ упадкомъ физическихъ силъ гасла духовная энергія, и порой помутившемуся сознанію Мити казалось, что онъ идетъ совсѣмъ не туда, что солнце, восходящее на востокѣ, просто вздоръ, и что никакого моря на свѣтѣ не существуетъ, а есть только онъ, голодный, больной, да эта безжалостная, безпросвѣтная тайга. Надежда на время оживила его: тайга стала рѣдѣть, и, казалось, открывшееся впереди пространство и есть море. Но когда Митя выбрался на волю, онъ увидалъ хмурую тундру, еще болѣе однообразную, чѣмъ лѣсъ. Послѣдніе дни онъ едва тащился. Наконецъ кончился жалкій, низкій лѣсъ, которымъ поросла кочковатая тундра, и передъ бѣглецомъ развернулось безконечное море, съ котораго въ лицо ему задулъ крѣпкій, свѣжій вѣтеръ. Митя не ощутилъ при видѣ моря никакой радости. Онъ равнодушно побрелъ вдоль берега, наугадъ, на сѣверъ. И вотъ онъ лежитъ теперь подъ скалой, умирающій, больной, и равнодушный взоръ его тупо смотритъ въ пространство. Несмотря на щемящій голодъ и смертельную усталость Митя не замѣтилъ, какъ уснулъ. Море убаюкало его.
Когда онъ очнулся и открылъ глаза, передъ нимъ разстилалась другая картина. Море, которое метало волны на прибрежный песокъ въ десяти шагахъ отъ его ногъ, было теперь далеко. Между нимъ и берегомъ разстилалась мокрая пелена суши, усѣянная рядами длинныхъ и широкихъ лужъ, которыя вѣтеръ покрывалъ частою сѣткой ряби. Митя не сразу понялъ, что такое случилось, не перенесла ли его невѣдомая сила куда-то въ другое мѣсто. Но надъ головой его вздымался тотъ же темный утесъ, и тѣ же камни лежали вокругъ. "Отливъ, вотъ что!" сообразилъ, наконецъ, Митя. Онъ смотрѣлъ на обнажившееся дно моря, и вдругъ въ мозгу его мелькнула мысль: но въ этихъ лужахъ должна быть пища -- рыба, краббы, молюски... Митя вскочилъ, точно его подвинула отъ земли какая-то сила. Да, въ лужахъ нашлась обильная пища, и не въ однѣхъ лужахъ: плотно закрытыя раковины лежали прямо на мокромъ пескѣ. Митя подбиралъ ихъ, вскрывалъ ножомъ и жадно поѣдалъ, выковыривая кончикомъ ножа приросшее къ створкамъ холодное тѣло слизня. Въ лужахъ съ быстротой молніи метались при его приближеніи мелкія и крупныя рыбы; большіе безхвостые и пузатые краббы лежали, разложивъ свои громадныя клешни.
Митя вернулся подъ утесъ къ своимъ необдуманно брошеннымъ вещамъ съ двумя большими краббами, висѣвшими на его рукахъ, точно двѣ пудовыя гири. Недолго повозился онъ. какъ развелъ по близости берега большой костеръ, дымъ котораго кривымъ столбомъ долго метался по вѣтру, и когда куча угля покрылась налетомъ золы, Митя испекъ на ней свою добычу. О какое это было наслажденіе ломать еще горячую скорлупу и поглощать сочное мясо, такъ легко выскальзывавшее изъ толстой, бугристой оболочки. Отъ обильной пищи, отъ тепла костра на рѣзкомъ вѣтрѣ Митя замлѣлъ. Его неодолимо клонило ко сну. Желудокъ былъ удовлетворенъ, но все тѣло казалось разломаннымъ, и сбитыя ноги ныли. Однако страхъ опасности не дремалъ. Митя не зналъ, кого ему опасаться: дикаго ли звѣря, медвѣдя или тигра, дикаго гиляка или айно или бѣглыхъ, которыхъ могъ привлечь его огонь.
Одного только можно было не страшиться -- погони.
Митя навалилъ на горячую золу песку, натащилъ хворосту и залѣзъ подъ него. Это была плохая защита отъ дождя и вѣтра, но зато тепло, проникавшее снизу сквозь слой песка, грѣло, какъ печка, а трескъ, который издалъ бы валежникъ при приближеніи врага, долженъ былъ разбудить спящаго. Митя заснулъ, какъ убитый.
Его разбудилъ утренній холодъ. Когда онъ выползъ изъ своей норы, солнце восходило. По небу медленно плыли пушистыя, розовыя по краямъ облака, и между ними просвѣчивали куски блѣдно-синяго неба. Все розовѣло кругомъ: стѣна утеса, обращенные къ солнцу выступы камней, побѣлѣвшіе корявые стволы плавника, выброшеннаго моремъ и похожаго на причудливо изгнутые клыки какихъ-то невѣдомыхъ звѣрей, вѣтви и стволы деревьевъ. Далеко въ морѣ на сѣверо-востокѣ стлался туманъ. Митя разгребъ костеръ и добылъ уголья, которые быстро затлѣлись, едва ихъ коснулся воздухъ. Вскорѣ уже на берегу на старомъ пепелищѣ трещалъ огонекъ, надъ которымъ озябшій одинокій человѣкъ грѣлъ окостенѣвшіе пальцы, въ то время какъ взоръ его съ, жадностью изучалъ окрестность.
Многіе, именно тѣ, кто испытывалъ бѣдствія въ странствіяхъ, -- охотники, промышленники и бродяги, знаютъ тѣ теплыя чувства признательной близости, какія испытываетъ человѣкь къ уголкамъ природы, гдѣ почему-либо лишенія его прекратились, и ему ненадолго улыбнулись покой, довольство или безопасность. Такъ и Митѣ разстилавшееся предъ нимъ море и пустынный берегъ, гдѣ онъ нашелъ пріютъ, отдыхъ и пищу, казались очаровательнымъ мѣстомъ. И онъ задумался надъ близкимъ будущимъ. Теперь, когда то, что казалось труднѣйшимъ, -- побѣгъ, осталось позади, передъ нимъ возникала новая, гораздо болѣе сложная задача. Но какіе заботы и страхи ни таило будущее, они не казались безъисходными: онъ былъ на свободѣ, онъ вольный, какъ волна, какъ облако, какъ вѣтеръ, и эти ощущенія въ состояніи оцѣнитъ только тотъ, кто долго жилъ въ сжатомъ кругу тюрьмы, въ цѣпяхъ ненавистнаго и грубаго порядка, блѣднѣя и тоскуя отъ жажды вольнаго воздуха.
Какъ бы тамъ ни было, но Митя рѣшилъ не трогаться съ мѣста, пока не отдохнетъ. Море обезпечивало ему пищу, возлѣ широкой струей вливалась въ океанъ рѣчка прѣсной воды, почти рѣка, по берегамъ которой, за кряжистой стѣной утеса укрывалась отъ мертвящихъ порывовъ сѣверо-восточнаго холода кой-какая лѣсная поросль. Наслаждаясь тепломъ и бездѣльемъ, далекій отъ ночныхъ страховъ, которые разогнали свѣтлые лучи солнца, Митя бодро обдумывалъ свое положеніе.
Вначалѣ онъ предполагалъ еще этимъ лѣтомъ пройти вдоль берега на сѣверъ, обогнуть сѣверный конецъ острова и перебраться черезъ узкій Татарскій проливъ на материкъ, какъ то удавалось рѣдкимъ счастливцамъ изъ бѣглыхъ сахалинцевъ. Говорили въ тюрьмѣ, что этотъ подвигъ удалось совершить немногимъ хорошо подобраннымъ партіямъ отчаянныхъ и опытныхъ бродягъ и то лишь въ первые годы сахалинской ссылки. Но тогда бѣглецы пробирались къ мѣсту переправы вдоль западнаго, еще незаселеннаго берега. Гиляки еще не были возстановлены противъ бѣглыхъ, не охотѣлись на нихъ, не было и селеній, которыя представлялось труднымъ обойти, и единственной угрозой являлись только рѣдкіе посты стражи. Про восточный берегъ на каторгѣ говорили худо. Много ходило тамъ страшныхъ разсказовъ про бѣглыхъ, плутавшихъ и поѣдавшихъ другъ друга въ тайгѣ, про гиляковъ, которые сторожатъ на рѣчкахъ и безжалостно пронзаютъ одинокаго бродягу охотничьимъ копьемъ своимъ или догоняютъ маленькой пулькой изъ мѣткой винтовки. Надежды бѣглецовъ, искавшихъ воли на этомъ пути, основывались только на счастливой возможности попасть на какую-нибудь японскую шкуну или на американскій китобой. Но у восточныхъ береговъ Сахалина суда показывались рѣдко.
Собирая передъ побѣгомъ разныя свѣдѣнія объ островѣ, Митя узналъ, что на восточномъ берегу обитаютъ инородцы, гиляки, ороки и айны. Разсказывали, что они держатся у береговъ лишь временно для боя тюленей, что есть полоса берега пустынная, такъ какъ гиляки не спускаются далеко на югъ, а айны не заходятъ на сѣверъ, и что мѣсто это лежитъ къ югу отъ устьёвъ рѣки Тыми. У Мити былъ грубый набросокъ карты Сахалина, но на пути онъ не могъ своимъ самодѣльнымъ компасомъ точно опредѣлять направленіе и потому не зналъ, въ какой точкѣ берега онъ находится. Ему казалось, что укрывшій его утесъ есть мысъ де-Лиль-де-Кроанера, но такъ ли это, Митя не былъ увѣренъ. Во всякомъ случаѣ, обдумывая на свободѣ свое положеніе, Митя не могъ не придти къ заключенію, что онъ, въ сущности, сидѣлъ въ западнѣ. На пути къ сѣверу онъ неизбѣжно долженъ былъ выйти къ стойбищамъ гиляковъ, на югѣ его ждала гибель или плѣненіе въ селеніяхъ айновъ, позади лежала тюрьма, т.-е. наказаніе плетьми и прибавка 10 лѣтъ каторги къ тѣмъ 12, къ которымъ его присудили въ Россіи. Единственный свободный путь это было море, на голубой синевѣ котораго взоръ Митя останавливался съ ласковымъ покоемъ. Онъ любилъ море. Но какъ бѣжать по морю, когда не только судна, -- челна нѣтъ и нѣтъ орудій, чтобы соорудить его. Митя не могъ не оцѣнить всѣхъ трудностей, вѣрнѣе, невозможности такого предпріятія. И онъ задумчиво смотрѣлъ на море, которое стало теперь его тюремщикомъ.
Солнце уже поднялось надъ горизонтомъ, въ воздухѣ теплѣло, и вспѣненные ряды волнъ, безъ конца порождаемые морскою синевой, съ немолчнымъ рокотомъ и журчаньемъ разбивались о берегъ. Вдругъ недалеко, за желтовато-зеленой полосой, которой обозначалась сквозившая сквозь воду песчаная мель, взоръ Мити привлекло странное явленіе. Казалось, точно тамъ вдоль берега плыла на сѣверъ гигантская бѣлая змѣя. Тѣло ея тремя послѣдовательными изгибами волнообразно подымалось и изчезало въ водѣ. Митя даже привсталъ отъ изумленія. Но заблужденіе длилось лишь мгновеніе, и загадка разъяснилась очень просто -- это, играя и ныряя, плыли бѣлухи, бѣлые сѣверные дельфины. Митя съ наслажденіемъ смотрѣлъ на граціозныя движенія этихъ первыхъ встрѣченныхъ имъ живыхъ существъ. Еще дальше въ морѣ зоркій глазъ его уловилъ два бѣловатыхъ фонтана, которыя появлялись то въ одномъ, то въ другомъ мѣстѣ. Это, несомнѣнно, были киты. Итакъ море не было пустынно. Возможно, что сюда приходили за добычей какія-нибудь промысловыя суда изъ Японіи или Америки, возможно, и то, что одно изъ нихъ подберетъ его. Эта мысль окончательно убѣдила Митю остаться на мѣстѣ.