Обзаведеніе домомъ и хозяйствомъ.
У огня, въ ожиданіи, пока обуглится ярко горѣвшій валежникъ и можно будетъ испечь въ накаленной золѣ добычу, Митя вновь перебралъ въ умѣ всѣ выводы, которые вытекали изъ его положенія. Тѣло его, изломанное необычайнымъ походомъ по тайгѣ, еще хранило слѣды изнуренія и усталости, но уже заживали язвы на ногахъ, и въ душѣ было больше увѣренности и покоя. Жуткое чувство одиночества, которое не безпокоило его, пока онъ, стремясь къ завѣтной цѣли, продирался съ напряженіемъ всѣхъ силъ сквозь дикую чащу, и которое охватило его, когда онъ очутился, безсильный и оборванный, передъ могучей громадой океана, снова улеглось, такъ что жизнь казалось ему теперь на яркомъ свѣтѣ солнца достойной цѣны, какую онъ заплатилъ за нее. Зато заботы, звавшія къ дѣятельному труду и борьбѣ, обступили его со всѣхъ сторонъ. Объ чемъ онъ ни начиналъ думать, о постройкѣ жилья, о продранныхъ сапогахъ, о пищѣ, онъ всюду натыкался на непреодолимыя, какъ ему казалась, съ. перваго взгляда затрудненія. Только теперь, когда Митя очутился съ голыми руками предъ лицомъ дикой природы, онъ увидѣлъ, до какой степени всѣ привычки, всѣ мысли его приспособлены къ условіямъ культурной жизни, За что ни хватался онъ на первыхъ же порахъ чувствовалось отсутствіе самыхъ простыхъ вещей, помощи которыхъ мы не замѣчаемъ въ нашей обыденной жизни... А, между тѣмъ не видѣлъ ли онъ сегодня утромъ, какъ живое существо, которое во всемъ уступало ему, этотъ медвѣдь, ловившій рыбу, лакомившійся муравьями, спокойно и беззаботно жилъ среди пустыни, въ которой Митя боялся погибнуть, чувствуя себя какъ безъ рукъ. По крайней мѣрѣ примѣръ животнаго не остался безъ вліянія , и, воспоминая своего косолапаго сосѣда, Митя утѣшался мыслью, что тамъ, гдѣ благоденствуетъ медвѣдь, можетъ, быть, не пропадетъ онъ, человѣкъ, "вѣнецъ созданія". Тѣмъ не менѣе ему приходилось туго.
Митя было расположился починить свою обувь -- хвать -- иголки, съ помощью которыхъ онъ думалъ справиться съ. задачей, не годились. У него не было шила, и при попыткѣ согнуть одну изъ иголъ, чтобы превратить ее въ подобіе кривого сапожнаго шила, дрянная сталь сломалась, и Митя долго шарилъ въ пескѣ, чтобы не потерять отломившагося кончика, который при его скудномъ запасѣ желѣзныхъ вещей могъ еще пригодиться на что-нибудь.
Жилье, чтобы оно укрыло его отъ рѣзкаго морского вѣтра и дождя, Митя могъ сложить только временное изъ полугнилыхъ жердей валежника. За неимѣніемъ топора приходилось орудовать съ готовымъ матеріаломъ. Митя натаскалъ къ выбранной впадинѣ утеса, откуда открывался самый широкій видъ на море, на устье рѣчки и на лѣсъ, жердей, сучьевъ съ остатками пожелтѣвшей хвои, обломковъ коры и соорудилъ изъ этого матеріала хижину наподобіе индѣйскаго "вигвама" или ,,урасы" тунгусовъ. Нѣсколько разъ перегнившія жерди ломались подъ тяжестью наваленнаго на нихъ матеріала, потому что Митя хотѣлъ возмѣстить щелеватость стѣнокъ своего дома толщиною, и только къ вечеру ему наконецъ удалось построить сооруженіе, которое болѣе или менѣе отвѣчало намѣченному плану. Узкій входъ, обращенный въ открытому югу, Митя завѣсилъ продраннымъ бушлатомъ, который колебался отъ отъ всякаго дуновенія вѣтра. Небольшое отверстіе наверху должно было служить для выхода дыма, но когда Митя развелъ небольшой огонекъ посрединѣ хижины, густая масса дыма быстро выгнала его наружу. Для защиты отъ ночного визита медвѣдя или другого звѣря Митя не могъ придумать ничего, кромѣ огня, который онъ разложилъ передъ входомъ въ шалашъ во всю ширину расщелины, въ глубинѣ которой онъ поселился. Но валежникъ быстро перегоралъ, такъ что Митя нѣсколько разъ вставалъ въ теченіе ночи, чтобы подбрасывать въ костеръ новый горючій матеріалъ. Неудобство такого способа охраны заключалось еще въ томъ, что дымъ тянуло по расщелинѣ скалы вверхъ, и онь стлался черезъ шалашъ.
И все же бѣглецъ чувствовалъ себя во вторую ночь куда уютнѣе. Скудный багажъ его лежалъ въ порядкѣ, а самъ онъ расположился за грудой тускло свѣтившихъ, перегоравшихъ углей, накрывшись бушлатомъ, положивъ возлѣ заряженное ружье и кайлу. Ночь мерцала въ расщелину двери яркими звѣздами, ночной холодъ врывался порой въ шалашъ; иногда снизу, изъ заволокшейся туманомъ лѣсистой ложбины доносился звучный среди ночной тишины хрустъ ломавшейся и падавшей вѣтки, а Митя лежалъ, и грустно-задумчивый взоръ его глазъ не могъ оторваться отъ мерцавшихъ угольковъ, жаръ которыхъ понемногу прятался подъ толстымъ, но пушистымъ налетомъ золы. О чемъ думалъ бѣглецъ, прежде чѣмъ сонъ смежилъ его очи? Онъ думалъ о своемъ одиночествѣ, о томъ, что уже двѣнадцатый день, почти двѣ недѣли, какъ онъ не слыхалъ голоса человѣческой рѣчи и когда услишитъ, неизвѣстно. Понемногу его мысли, цѣпляясь за прихотливый рядъ восиоминаній, вернулись къ прошлому, сперва къ перипетіямъ бѣгства, потомъ къ жизни въ гнилой и душной тюрьмѣ, подъ громыханье кандаловъ, злобныя рѣчи и дикія проклятія, потомъ передъ нимъ развернулся городъ, огоньки на пристани, на судахъ въ теплую южную ночь, когда говоръ и смѣхъ, шарканье ногъ и восклицанія звучатъ въ темной листвѣ бульваровъ, и вдали отъ эстрады несутся звуки военнаго оркестра, играющаго попури изъ оперъ... Боже, съ какою живою силой охватило его это воспоминаніе! Митя приподнялся на локоть и расширенными глазами смотрѣлъ виередъ себя. Да, нѣтъ сомнѣнія! То -- прошлое! Онъ не тамъ... онь здѣсь, бѣглый, одинокій каторжникъ на пустынномъ берегу океана. Слезы, одиночныя и тяжелыя, медленно капали иа холодную землю. Митя откинулся на изголовье и закрылъ глаза. Онъ лежалъ нѣкоторое время въ черномъ мракѣ. жалость къ себѣ боролась съ отчаяніемъ и злобой, а когда открылъ глаза, то увидѣлъ двѣ яркихъ звѣэды и нѣсколько болѣе гусклыхъ, которыя свѣтили ему въ отверстіе крыши искристыми лучами, какъ Виѳлеемская звѣзда. Тишина и переливчатое сіяніе ихъ успокоили несчастнаго, и онъ не замѣтилъ, какъ уснулъ. Ночью онъ въ просонкахъ подымался, подбрасывалъ хворостъ въ потухавшій костеръ, а утромъ заснулъ крѣпко и проснулся, ему казалось, оттого; что его кто-то разбудилъ. Но никто не будилъ его, онъ былъ одинокъ.
И потянулись дни новой жизни, въ которой собственныя мысли замѣняли Митѣ звуки человѣческой рѣчи, а образы -- живыхъ людей и ихъ дѣла. Понемногу онъ пересталъ различать самого себя. Ему казалось, что все, что онъ думаетъ и чувствуетъ, нечувствительно сливается съ окружающимъ -- съ шумомъ моря, шорохомъ тайги, свистомъ вѣтра въ расщелинахъ скалъ, съ криками морскихъ птицъ, которыя гнѣздились въ утесѣ надъ моремъ, что самь онъ -- маленькій кусочекъ гигантской природы и живетъ, повинуясь тѣмъ же скрытымъ въ ней непреодолимымъ и невыразимымъ ничѣмъ велѣніямъ, по волѣ которыхъ волнуется вода, скрипитъ и качается дерево, ходитъ въ глубинѣ рѣки рыба.
Да и было ли оно иначе? Только вечеромъ, когда мракъ загонялъ его въ узкую щель скалы, въ немъ просыпался человѣкъ иного міра, иного прошлаго, и тогда душа его мучительио страстно просилась вдаль, жаждала, искала чего-то иного, рвалась и тосковала. Но что бы ни копошилось въ душѣ, тѣло и голова дѣятельно работали.
Утромъ, въ первый день осѣдлой жизни, Митя устроилъ временный календарь.
Онъ набралъ мелкихъ, округленныхъ камешковъ по числу будней, прибавилъ къ нимъ крупныя -- воскресныя, и сложилъ кучкой въ хижинѣ, рѣшивъ начинать свой день съ того, чтобы прибавлять къ ней ежедневно соотвѣтствующій камешекъ. Затѣмъ, махнувъ пока рукой на рваные сапоги, онъ сдѣлалъ удочку. Крючекъ, которымъ застегивался воротъ бушлата, былъ выпоротъ, осторожно разогнутъ съ помощью ножа, отточенъ на камнѣ и такимъ образомъ превращенъ въ рыболовный. Лесу Митя скрутилъ изъ нитокъ, сдѣлавъ ее покрѣнче. Рѣчка до такой степени кишѣла рыбой, что незатѣйливый снарядъ прекрасно выполнялъ свое назначеніе. Но печеная рыба, краббы и сырые, холодные слизни скоро стали противны, особенно когда вышелъ запасъ соли. Надо было устроить соляной заводъ. Но какъ? Частые дожди и сырая погода не давали высыхать водѣ во впадинѣ утеса, куда Митя натаскалъ ее въ своей арестантской шапкѣ изъ моря. Не помогъ и навѣсъ изъ коры, который Митя устроилъ надъ лужей -- онъ еще болѣе замедлялъ испареніе тѣмъ, что затѣнялъ впадину. Тогда Митя спустился въ лѣсъ, куда ходилъ неохотно, помня встрѣчу съ медвѣдемъ, и нарѣзалъ съ деревьевъ широкія полосы бересты. Изъ нея онъ послѣ долгихъ неудачъ смастерилъ одинъ большой и одинъ маленькій буракъ, которые съ грѣхомъ пополамъ держали воду, служа какъ ведерко и кружка. Изъ большого четырехугольнаго куска бересты онъ смастерилъ подобіе сковороды, вымочилъ ее въ водѣ и въ ней на угляхъ выпаривалъ морскую воду. Счастье его было, что вода Тихаго океана близъ этихъ береговъ содержала большое количество солей; благодаря этому обстоятельству, его соляная варница въ теченіе цѣлаго дня выпариванія доставляла ему небольшой запасъ соли, только берестяную сковороду приходилось часто возобновлять, потому что она скоро портилась на огнѣ. Тамъ же въ лѣсу онъ набиралъ ягоду, какая доспѣвала, пугливо оглядываясь и прислушиваясь, дергалъ корни, изслѣдуя ихъ съѣдобность, жевалъ стебли разныхъ травъ, рискуя отравиться. И въ этомъ дѣлѣ ему пришелъ на помощь косолапый пріятель, у котораго Митя въ первый день своего пребыванія воспринялъ идею рыбной ловли. Тотъ ли это медвѣдь, или другой, Митя не зналъ, потому что судя по многочисленнымъ слѣдамъ въ таежной каймѣ рѣчки, въ округѣ жилъ не одинъ, а нѣсколько медвѣдей. Разъ какъ-то на полянѣ Митя наткнулся на мѣсто, гдѣ трава была измята на большомъ пространствѣ, точно здѣсь валялся медвѣдь. Тутъ же вмѣстѣ со слѣдами пребыванія звѣря Митя увидалъ нѣсколько обгрызанныхъ медвѣжьими зубами корней съ остатками листвы. "Что ѣстъ медвѣдь, можетъ годиться и для человѣка", -- подумалъ Митя и не ошибся. Корень неизвѣстнаго растенія былъ бѣлый, хрустѣлъ на зубахъ, какъ рѣдька или морковь, имѣлъ сладковато-горькій вкусъ и отлично дѣйствовалъ на желудокъ. Митя потомъ легко находилъ его и употреблялъ въ пищу какъ овощъ къ рыбѣ. Когда вопросъ о пищѣ оказался разрѣшеннымъ болѣе или менѣе удовлетворительно, Митя принялся за изготовленіе необходимыхъ орудій. Больше всего онъ нуждался въ топорѣ, замѣнить который не могли ни ножъ, ни кайла, хотя онъ работалъ ею, какъ топоромъ. Но сдѣлать топоръ было рѣшительно не изъ чего. Одно время Митя думалъ, не сдѣлать ли изъ осколковъ кремня каменный топоръ на подобіе тѣхъ топоровъ, какіе онъ, помнится, видѣлъ въ музеяхъ, гдѣ были собраны орудія человѣка каменнаго вѣка. Но въ этомъ видѣ задача представляла безконечныя трудности, и, не имѣя опыта дикаря, Митя рисковалъ потратить много драгоцѣннаго времени. Всего проще было бы перековать кайлу въ топоръ. Она представляла, длинную, изогнутую въ видѣ лука четырехгранную полосу желѣза съ заостренными концами и расширеніемъ посерединѣ, въ дыру котораго вставлялась ручка. Одну половину, если ее накаливать на угляхъ, можно было сплющить ударами подходящаго камня въ широкую пластинку, которую оставалось только отточить. Митя принялся за дѣло, но потерпѣлъ неудачу на первыхъ же порахъ. Конецъ кайлы не накалялся въ кучѣ углей до такой мягкости, чтобы уступать слабымъ ударамъ каменнаго кругляка, которымъ Митя билъ, зажавъ его въ рукѣ. Очевидно, недоставало мѣха или поддувала, и необходимо было увеличить силу молота. Послѣднее Митѣ удалось достигнуть легче, чѣмъ первое. Упорно работая камнями, какъ напилками, онъ протеръ въ своемъ камнѣ-молотѣ широкія параллельныя ложбины съ каждой стороны его и вставилъ затѣмъ его утонченною частью въ расщепъ выструганной ножемъ толстой ручки, которую онъ туго перевязалъ выше и ниже зажима тонкими, вырѣзанными изъ погона винтовки ремешками. Получился довольно основательный каменный молотъ, который въ случаѣ чего могъ даже служить орудіемъ защиты. Митя съ чувствомъ удовлетворенія помахивалъ имъ въ воздухѣ, представляя себѣ, какъ онъ будетъ бить имъ по раскаленному ковкому желѣзу. Труднѣе было устроить мѣхъ. Маханье полой снятаго бушлата мало помогало дѣлу. Правда, угли разгорались ярко при каждомъ взмахѣ, но только съ поверхности, въ глубинѣ же, куда былъ засунутъ конецъ кайлы, температура, очевидно, измѣнялась очень мало. Долго размышлялъ Митя, придумывая разные способы, оглядываясь кругомъ въ поискахъ матеріала или въ надеждѣ увидѣть предметъ, который навелъ бы его на удачную мысль. Въ концѣ концовъ онъ остановился на мысли устроить мѣха такъ какъ онъ видѣлъ на одной картинкѣ въ "Исторіи культуры".
Тамъ были изображены африканскіе кузнецы негры: одинъ, сидя на корточкахъ, колотилъ наконечникъ копья на каменной наковальнѣ, а другой въ двухъ шагахъ отъ него дулъ въ маленькіе мѣхи, сдѣланные изъ глины въ видѣ суживающихся къ концу горшковъ. Горшки были вкопаны узкими концами въ землю, и отъ нихъ въ ней шелъ ходъ къ огню. Ихъ широкіе концы были обтянуты кусками кожи съ привязанными къ нимъ ручками; вытягивая и вдавливая поперемѣнно обѣими руками кожу, помощникъ кузнеца вдувалъ снизу изъ подъ земли въ кучу накаленныхъ углей непрерывную струю воздуха. Для устройства такихъ мѣховъ необходима была глина; изъ бересты, единственнаго матеріала, которымъ пользовался пока Митя, ихъ невозможно было сдѣлать. Кожу могла замѣнить рыбья кожа, тонкая до прозрачности, но гибкая, какъ бычачій пузырь. Глину Митя долго искалъ на рѣчкѣ, рискуя ежеминутно встрѣтиться съ медвѣдемъ. Такъ какъ онъ выбиралъ для своихъ экспедицій жаркіе часы дня, когда Мишка лежитъ гдѣ-нибудь въ прохладной чащѣ лѣса, изнывая отъ жары въ своей мѣховой одеждѣ, то встрѣчи съ нимъ нашъ поселенецъ удачно избѣгалъ, и послѣ долгихъ и упорныхъ поисковъ нашелъ, наконецъ, залежь довольно плохой глины въ полуторы верстахъ отъ дому. Онъ выковырялъ большую, по возможности равномѣрную глыбу величиной съ большую тыкву и съ трудомъ дотащилъ ее къ себѣ.
Удача окрылила его, и, не давая себѣ отдыха и сроку, Митя усѣлся близъ входа въ свое жилищѣ подъ тѣнистымъ свѣсомъ утеса и превратился въ гончара. Долго возился онъ. Сперва промялъ глину, потомъ вылѣпилъ съ трудомъ потребные конусы, смачивая и приглаживая глину водой. Чтобы они не спадались и не теряли форму, онъ набилъ ихъ плотно мелкимъ влажнымъ пескомъ, а затѣмъ возложилъ надежду на солнце, разсчитывая, что, высохнувъ, конусы станутъ достаточно твердыми. Но частые дожди и туманы съ моря разрушили его разсчеты -- глина почти не сохла. Тогда самоучка гончаръ принялся осторожно обжигать ихъ, прогрѣвая сперва на горячей золѣ, а потомъ на пылающихъ угольяхъ. Терпѣніе и осторожность одержали верхъ. Если глина трескалась, Митя внимательно замазывалъ трещины и обжигалъ починенныя мѣста, пока не добился успѣха. Дальше дѣло пошло гораздо быстрѣе и, спустя два дня неутомимой дѣятельности, въ горячкѣ которой Митя забывалъ все на свѣтѣ, кромѣ предмета своихъ стремленій, импровизированная кузница была готова: конусы, обвязанные рыбьей кожей, вкопаны въ землю, отъ нихъ проведенъ выложенный глиной ходъ къ углямъ, тяжелый плоскій камень-наковальня, доставленный съ большимъ усиліемъ наверхъ, лежалъ возлѣ, и на ней покоился каменный молотъ. Увы! когда Митя, взявшись за ручки, принялся работать мѣхами, вмѣсто равномѣрнаго шипѣнія воздушной струи и разгорающихся углей произошло нѣчто совсѣмъ другое: мѣхи не дѣйствовали, точно кто закупорилъ выходное отверстіе. Митя разгребъ угли въ горнѣ, отыскалъ дыру поддувала... она оказалась забитой пескомъ и золой. И только тутъ самозванный кузнецъ вспомнилъ, что онъ совсѣмъ забылъ снабдить свои мѣхи клапанами. Досада и огорченіе были такъ велики. Что Митя чуть не заплакалъ. Въ этотъ день онъ уже не работалъ, -- не могъ, такъ разстроила его неудача. Съ отчаянія и огорченія ему страстно захотѣлось, чтобы случилось нѣчто необычайное: чтобы въ морѣ появился дымокъ; затѣмъ на горизонтѣ обрисовывается рангоутъ и очертаніе парохода. Вотъ отъ него отвалила къ берегу шлюпка за прѣсной водой или чѣмъ инымъ. Онъ воображалъ себя на берегу бѣгающимъ отъ нетерпѣнія взадъ и впередъ, машущимъ, дико кричащимъ. Онъ представлялъ себѣ изумленныя лица незнакомыхъ людей, которые, не переставая поспѣшно грести, съ изумленіемъ смотрятъ, повернувъ съ усиліемъ головы, на одиноко неистовствующаго оборваннаго человѣка... Ничего подобнаго! Волны моря, которыя бѣжали ровными грядами къ берегу и разбивались тамъ съ ласковымъ журчанъемъ, пѣли ту же заунывную пѣсню -- пѣсню одиночества, пѣсню неволи.
Долго сидѣлъ Митя на краю утеса, обхвативъ руками согнутыя колѣни, устремивъ взоръ. въ синюю даль. Вѣтеръ шевелилъ ему волосы, обдувалъ лицо, чайки кричали и дрались за добычу у подножія утеса. Сумерки загнали его домой, А утромъ Митя вскочилъ бодрый и сильный, съ новой вѣрой въ себя, съ новыми затѣями въ головѣ. Онъ провозился за устройствомъ новаго горна два дня, работая съ лихорадочной энергіей, забывая о пищѣ, о морѣ, на которое онъ часто прежде глядѣлъ съ тайной надеждой, и всего только два раза отлучился отъ своего жилья: разъ сходилъ за глиной, другой разъ на рыбную ловлю. Много труда стоило ему устройство клапановъ, которые онъ сдѣлалъ въ видѣ шариковъ, запиравшихъ и отпиравшихъ отверстія дѣйствіемъ воздушнаго напора. Съ вечеру второго дня Митя могъ испытать свое сооруженіе. Оно дѣйствовало не блестяще, но удовлетворительно. Эта удача, третья, послѣ придуманнаго имъ соляного завода и устройства удочки, необыкновенно приподняла настроеніе новаго Робинзона, Въ немъ все сильнѣе и сильнѣе росла увѣренность, что такъ или иначе, рано или поздно, но ему удастся выбраться изъ западни, въ которую онъ попалъ послѣ бѣгства съ каторги.
Рано утромъ, едва выглянуло солнце, какъ Митя уже бродилъ по берегу, собирая сухой плавникъ, который давалъ уголь лучшаго качества. Не обращая вниманія на дождикъ, который засѣялъ вскорѣ мелкой пылью съ посѣрѣвшаго отъ ненастья неба, Митя развелъ большой костеръ и, когда дерево перегорѣло въ уголь, принялся за работу. Онъ работалъ поперемѣнно то въ роли раздувальщика, то въ роли кузнеца, крѣпко схвативъ обернутый въ бересту конецъ кайлы, лѣвой рукой и отбивая своимъ самодѣльнымъ молотомъ ярко-красный, быстро покрывавшійся окалиной накаленный конецъ. Звонкій стукъ несся изъ расщелины скалы и катился въ тайгу, гдѣ къ неслыханнымъ звукамъ прислушивался, вѣроятно, бродяга-медвѣдь. Искры сыпались во всѣ стороны, и мягкое желѣзо постепенно принимало желаемую форму. Митя работалъ съ увлеченіемъ. Онъ не думалъ раньше, что перековка кайлы окажется такой легкой работой, и теперь съ восхищеніемъ слѣдилъ, какъ длинный заостренный стержень превращался въ широкую пластину. Въ серединѣ работы каменный молотъ выскочилъ отъ сильнаго удара изъ расщепа ручки, но Митя легко закрѣпилъ его вновь.
Только великій художникъ, творецъ необыкновеннаго произведенія искусства, созданнаго порывомъ высокаго вдохновенія, могъ такъ любоваться своимъ твореніемъ, какъ любовался .Митя неуклюжимъ лезвеемъ, носившимъ на себѣ слѣды грубой и неумѣлой обдѣлки. Онъ долго вертѣлъ измѣнившую свой внѣшній видъ кайлу передъ глазами, насадилъ ее на ручку, примѣривалъ, ловко ли рубить, и когда вдоволь насладился первымъ издѣліемъ своей кузницы, вспомнилъ, что лезвее надо отточить. Но и эта скучная, однообразная работа, которая отняла у него остатокъ дня, протекла легко, потому что Митя въ это время думалъ о томъ, что онъ сдѣлаетъ своимъ топоромъ. Прирѣчная тайга казалась ему теперь данницей, готовой отдать своему властелину лучшее, что въ ней таилось. Напряженная дѣятельность изнуряла Митю. Но, заставляя работать мысль, она позволяла ему забывать окружающее, прогоняла страхи, которые, какъ невидимыя, а лишь ощущаемыя чудовища, таились прежде въ его воображеніи вездѣ кругомъ -- въ нелюдимой тайгѣ, въ молчаливыхъ впадинахъ утеса-горы, въ синей мглѣ моря и въ дальнихъ горахъ. Митя уже пересталъ прислушиваться, не крадется ли кто нибудь, не ползетъ ли, онъ не обертывался внезапно и боязливо, чтобы взглянуть, не стоитъ ли кто нибудь неизвѣстный и страшный за его спиной. Окрестность со всѣми ея перемѣнчивыми звуками и шумами казалась ему уже близко знакомой, почти родной, и онъ довѣрчиво-спокойнымъ взоромъ смотрѣлъ на то, что еще недавно будило въ немъ тайныя тревоги.