"Пятница".
Наступала весна. Таялъ снѣгъ въ тайгѣ. Вѣтеръ взломалъ ледъ на морѣ и угналъ разрозненныя льдины, какъ стаю бѣлыхъ лебедей, прочь отъ береговъ. Бывало сыро, и вѣтеръ-часто навѣвалъ густой туманъ съ океана, но скромная природа угрюмаго острова все же просыпалась для новой жизни.
И въ человѣкѣ пробуждалось что-то новое, Митя чувствовалъ это на себѣ. Въ немъ рождалось какое-то томное безпокойство, всплывали какія-то желанія, ожиданія, надежды. Онъ думалъ, что ему нельзя терять времени и этимъ лѣтомъ непремѣнно предстоитъ покинуть негостепріимный закоулокъ холоднаго острова, гдѣ онъ перенесъ эту ужасную зиму. Уже и такъ давался онъ диву какъ это никто, ни звѣрь, ни человѣкъ, до сихъ поръ ни разу не заглянулъ сюда.
Поглядывая на синѣющее море, Митя смутно чувствовалъ, что путь для бѣгства лежалъ въ этомъ направленіи. Нельзя было терять времени. Лѣто могло привести сюда рыболововъ. Митя боялся гиляковъ: они со своими винтовками, собаками непремѣнно отыщутъ его, и тогда его ждала жалкая участь или быть убитымъ, или въ качествѣ бѣглаго быть представленнымъ "по начальству" и вернуться на каторгу, гдѣ его ожидали плети и удлиненіе срока. Но какъ воспользоваться моремъ, Митя себѣ не представлялъ. Если бы сюда заглянули японскіе рыбаки, они, навѣрное, смилостивились бы надъ нимъ и увезли бы его въ свою страну, а оттуда онъ мечталъ снова вернуться въ Штаты. Но, повидимому, судя по пустынному характеру берега, который Митя изслѣдовалъ въ обѣ стороны, ни промысловыя японскія шкуны, ни американскія суда не заглядывали сюда. Построить лодку для плаванія по бурному океану Митя не смѣлъ и думать: онъ и не умѣлъ этого, и никакого матеріала для сооруженія хотя бы самаго утлаго судна, какого-нибудь долбленаго челна, у него не было заготовлено. Въ концѣ концовъ онъ рѣшилъ двинуться вдоль берега, въ какую сторону -- не могъ рѣшить. Чтобы добраться до Японіи, слѣдовало направиться на югъ, но тамъ вокругъ залива Терпѣнія лежали наиболѣе населенныя мѣстности Сахалина, чрезъ которыя Митя не надѣялся проскользнуть. Путь къ сѣверу приводилъ его къ сибирскому берегу Охотскаго моря. Тамъ и здѣсь въ концѣ концовъ предстояло переправиться черезъ море, а какъ -- Митя себѣ не представлялъ. Во всякомъ случаѣ, онъ началъ готовиться къ походу, т. е. запасать провизію, чинить вещи, шить обувь, въ которой нашъ Робинзонъ больше всего нуждался.
Однажды въ тихую погоду Митя съ "Бѣлкой" очутился на вершинѣ утеса. Въ часы размышленія онъ часто удалялся сюда, такъ какъ отсюда далеко было видно пустынное море и синѣющая на западѣ тайга. Усѣвшись, обхвативъ руками колѣни, Митя погрузился въ раздумье. Взоръ его скользилъ по синей глади, и легкій, ровный вѣтеръ, дувшій съ моря, шевелилъ его длинные, отросшіе волосы. Море слегка колебалось, и шорохъ слабаго прибоя мелодично раздавался гдѣ-то внизу, у невидимой подошвы скалы.
Митя замечтался. Онъ нескоро замѣтилъ, что глаза его упорно приковались къ какой-то черной точкѣ, маячившей далеко на юго-востокѣ. Когда сознаніе его вернулось къ дѣйствительности, Митя сталъ приглядываться къ заинтересовавшему его предмету. Китъ это или тюлень? Или это бревно, мачта потопленнаго судна? Пристально наблюдая загадочный предметъ, Митя скоро убѣдился, что его несло пассивно вѣтромъ и волною, и несло къ берегу, но съ медленностью, которая могла искусить всякое терпѣніе. Митя сошелъ внизъ, приготовилъ обѣдъ, занялся обычнымъ дѣломъ, но, спустя часа два, не утерпѣлъ: снова поднялся на утесъ, чтобы взглянуть, что сталось съ черной точкой. Темный предметъ былъ значительно ближе къ берегу, и теперь уже ясно было видно, что это лодка. Митя затрепеталъ отъ волненія. Лодка! То, чего онъ такъ страстно желалъ! Ключъ къ свободѣ, къ бѣгству, къ новой жизни! Но вѣтеръ, волны и самое время жестоко издѣвались надъ пробудившимися надеждами. И можно ли было питать ихъ! Вѣтеръ могъ перемѣниться и угнать лодку прочь въ море. Могло оказаться, что это судно -- жалкое, негодное старье, за полною ненадобностью отпихнутое чьей-либо презрительной ногой отъ пристани. Какъ бы тамъ ни было, но Митя уже не могъ успокоиться, Онъ забылъ обо всемъ и то ходилъ, то стоялъ на берегу, съ мольбой и надеждой наблюдая вѣтеръ. Волненіе его передалось и псу: Бѣлка тоже упорно смотрѣла на черный предметъ, лаяла на него, бѣгала по берегу, совалась въ воду и возвращалась, окачиваемая холодной волной.
Лодка, колеблясь, медленно приближалась къ берегу, но такъ медленно, что можно было истерзаться отъ нетерпѣнія. Если бы вода не была ледяной, Митя рискнулъ бы, вооружившись какимъ-нибудь плавучимъ предметомъ, обрубкомъ дерева, бревномъ, плыть ей навстрѣчу, чтобы овладѣть драгоцѣнной добычей, вырвать ее изъ рукъ коварнаго зефира, который въ послѣднюю минуту могъ отнять свой даръ. Но объ этомъ нельзя было и мечтать. Митя переживалъ часы тяжкаго нетерпѣнія. Но вѣтеръ, къ счастью, не мѣнялъ своего направленія, и лодка медленно приближалась. Послѣ цѣлаго дня ожиданія наступалъ вечеръ. Нельзя было допустить, чтобы ночь пришла, не разрѣшивъ ужаснаго напряженія. Да и вѣтеръ легко могъ перемѣниться за ночь въ этомъ непостоянномъ климатѣ. Митя уже не могъ ждать. Какая-нибудь полуверста отдѣляла его отъ желаннаго предмета. Внезапно рѣшившись, онъ быстро сбросилъ одежду, и дрожа отъ холода и лихорадки, быстро помчался по мелководью, разбрызгивая во всѣ стороны брызги. Бѣлка бѣжала за нимъ. Къ счастью что мѣсто дѣйствія находилось противъ устья рѣчки, гдѣ наносы ея образовали далекую отмель. По колѣно, по поясъ въ ледяной водѣ Митя быстро приблизился къ лодкѣ. Вотъ вода уже по горло. Подпрыгивая при приближеніи волны, Митя по-саженному, для быстроты и чтобъ согрѣться, пустился вплавь. Онъ не помнилъ, какъ добрался до нея, какъ вскарабкался за бортъ. страшная дрожь охватила его. Ноги едва держали тѣло, зубы стучали, какъ бѣшеные. Бѣлка, царапаясь, плавала кругомъ. Бѣдный песъ едва не погибъ отъ ледяной воды. Съ трудомъ втащилъ его Митя слабѣющей рукой внутрь лодки. Едва тепло прилило къ тѣлу, Митя оглянулся. Лодка была почти новая, бочковатая корабельная шлюпка. Въ кормовой части что-то лежало, прикрытое парусиной. Митя поднялъ ее, и -- въ ужасѣ уронилъ снова. Тамъ лежалъ... трупъ: истощенное лицо съ ввалившимися щеками было обращено вверхъ, стеклянные глаза безучастно холодно смотрѣли въ небо. Митя отскочилъ прочь.
Ничего больше не было въ лодкѣ: ни весла, ни багра или какой-нибудь палки. И, къ ужасу своему, Митя замѣтилъ, что ладья, попавъ въ струю рѣчного теченія, медленно стала отдаляться отъ берега. Положеніе становилось ужаснымъ. Тщетно оглядывался Митя за какимъ-либо предметомъ, которымъ можно было бы работать, какъ весломъ. Ничего подъ руками! Онъ попытался, напрягая всѣ силы, оторвать скамью. Тщетно! Крѣпко стояли прочныя доски. Неужели же его безъ одежды, безъ пищи унесетъ въ море вмѣстѣ со страшнымъ пассажиромъ, судьба котораго уготована и ему?! Нѣтъ, что другое, но не это! И вотъ Митя снова бросается въ ледяную воду. Онъ плыветъ, держась за корму, изо всей силы толкаетъ тяжелый баркасъ. Выскакиваетъ, дрожитъ, согрѣвается движеніями, снова бросается въ воду, работаетъ ногами изо-всѣхъ силъ. Нечеловѣческія усилія его увѣнчиваются успѣхомъ. Подъ ногами уже песокъ.. Еще нѣсколько толчковъ, прыжковъ въ леденящей влагѣ, и уже можно тащить лодку за носъ. Коченѣя, но не выпуская изъ рукъ дорогую добычу, Митя добирается до берега. Онъ вытаскиваетъ ее подальше на песокъ и мчится въ сумасшедшей радости къ мѣсту, гдѣ лежала его одежда. Синій, дрожащій, возвращается онъ назадъ, втаскиваетъ тяжелую лодку еще выше, и только теперь рѣшается приступить къ страшной клади. Скинувъ брезентъ, Митя внимательнѣе всматривается въ мертвеца. И вдругъ его охватываютъ сомнѣнія. Онъ касается щекъ трупа, избѣгая неподвижнаго взора его. Ему кажется, будто отъ щекъ вѣетъ слабымъ тепломъ. Или онъ самъ такъ обмерзъ, или, или... Со страннымъ предчувствіемъ влѣзаетъ Митя въ лодку, разстегиваетъ сѣрый бушлатъ и приникаетъ ухомъ къ обнаженной, волосатой груди рослаго брюнета, попрежнему неподвижно лежащаго на днѣ. Нѣтъ сомнѣнія! И тѣло хранитъ остатки тепла, и можно еще уловить слабыя біенія сердца. Тѣло страшно истощено, но человѣкъ живъ. Это былъ, несомнѣнно, бѣглый каторжникъ, какимъ выглядѣлъ самъ Митя годъ тому назадъ, въ бушлатѣ, грубомъ, грязномъ бѣльѣ.
Двое сутокъ возился Митя съ мнимымъ мертвецомъ, прежде чѣмъ тотъ обнаружилъ признаки сознанія. Митя отвелъ шлюпку въ рѣчку и переселился на время въ нее самъ. Онъ варилъ изъ рыбы уху, разжимая стиснутые зубы ножомъ, вливалъ ее въ ротъ несчастному, пока не вернулъ его къ жизни. Несомнѣнно, не жажда, а именно голодъ довелъ бѣглеца, -- а что это былъ бѣглецъ, въ томъ Митя не сомнѣвался -- до такого состоянія: въ лодкѣ, когда Митя въ нее забрался, находилось много воды, оказавшейся почти прѣсной, стало быть дождевой.
Черезъ два дня "покойникъ", поддерживаемый Митей, могъ добрести до хижины. Недѣлю спустя, онъ оправился вовсе.
Новый, посланный. Митѣ судьбою товарищъ оказался очень непріятнымъ субъектомъ. Сбивчиво, хвастливо и, безъ сомнѣнія, жестоко привирая, разсказалъ онъ Митѣ о своемъ бѣгствѣ. Изъ всего повѣствованія его Митя понялъ только, что при какой-то разгрузкѣ парохода партіей каторжанъ ему удалось спрятаться подъ брезентомъ въ шлюпкѣ, ночью отвязать ее и предоставить себя на волю вѣтра. Послѣдующее онъ помнилъ плохо. Онъ разсказалъ, что, мучимый голодомъ, грызъ кожу сапогъ, потомъ ослабѣлъ до того, что не могъ двигаться и, конечно, погибъ бы вскорѣ, если бы его не спасъ Митя такимъ чудеснымъ образомъ. Назвался онъ Михаиломъ Рыбченко. Вскорѣ уже Митя долженъ былъ жалѣть о своемъ быломъ уединеніи и одиночествѣ. Михаилъ, несмотря на свой ростъ и силу, былъ неисправимый лѣнтяй. Этотъ необразованный, грубый, въ корень развращенный прежней жизнью и каторгой человѣкъ, мало того, что слонялся цѣлый день, притворяясь, будто помогаетъ Митѣ, безпощадно донималъ его хвастливыми разсказами, пересыпая рѣчь самой отвратительной, отборной руганью и сквернословіемъ. Къ Митѣ онъ, несомнѣнно, чувствовалъ вначалѣ кое-какую признательность за спасеніе жизни, но серьезность, дѣятельность, интеллигентность Мити, то, что Митя, не тревожа его, работалъ одинъ и съ вѣжливымъ молчаніемъ выслушивалъ росказни Михаила о его прежнихъ подвигахъ, вскорѣ внушили тому презрительное благоволеніе къ негаданному сожителю. Бѣлка, та сразу возненавидѣла Михаила. Была ли тому причина ревность, вызванная тѣмъ вниманіемъ, какое Митя удѣлялъ въ первые дни уходу за полумертвымъ человѣкомъ, или то была инстинктивная ненависть благороднаго пса къ низменной натурѣ, но только оба другъ друга не выносили. Бѣлка держалась вдали отъ Михаила, рычала на него, а тотъ, ругая ее послѣдними словами, въ сердцахъ нерѣдко швырялъ въ нее чѣмъ попало, рискуя переломить ногу, а то и на смерть зашибить Митинаго четырехногаго друга.
Двѣ недѣли спустя положеніе стало уже невыносимымъ. Спасенный, всѣмъ обязанный Митѣ негодяй сталъ проявлять требовательность. Онъ уже не только нимало не смущался тѣмъ, что слонялся безъ дѣла или лежалъ, спалъ и невыносимо надоѣдалъ Митѣ своими росказнями, бахвальствомъ самаго дурного, каторжнаго тона, но съ наглостью отъявленнаго негодяя дѣлалъ по пытки установить отношенія къ Митѣ, какъ къ работнику, какъ къ слугѣ, который обязанъ трудомъ своимъ и послушаніемъ угождать своему властелину. Полагался ли онъ на свой ростъ и силу, которая прибывала съ каждымъ днемъ при вольной жизни на всемъ готовомъ, или то была врожденная наглость, но только жизнь съ нимъ становилась Митѣ невыносимой. Онъ безъ церемоніи бралъ и носилъ Митины вещи, поѣдалъ заготовленные припасы, грубо ворчалъ вечеромъ, что-де мало дровъ заготовлено. Какъ-то въ отсутствіе Мити онъ взялъ винтовку и ушелъ въ лѣсъ, Митя страшно испугался, когда услыхалъ внезапные выстрѣлы въ лѣсу. Когда выяснилось, въ чемъ дѣло, и Митя упрекнулъ бѣглаго каторжника въ легкомысленной тратѣ драгоцѣнныхъ зарядовъ, Михаилъ грубо отвѣтилъ, что-де "начальство ему надоѣло и на каторгѣ", а здѣсь "что хочу, то и дѣлаю".
Этотъ случай серьезно заставилъ Митю подумать, какъ избавиться отъ компаніи нахала. Какъ- то вечеромъ они сидѣли у очага въ хижинѣ. Каторжникъ разболтался! Изъ всѣхъ разсказовъ его вообще трудно было уловить, что правда, что вранье. То онъ сообщалъ о какихъ-то подвигахъ своихъ въ качествѣ члена шайки громилъ, то выходило, точно онъ служилъ чуть не въ полиціи, то оказывался надзирателемъ, едва ли не главнымъ начальникомъ тюрьмы, въ Дуэ или еще гдѣ-то. Митя давно пересталъ прислушиваться къ его грязнымъ сообщеніямъ.
Въ этотъ вечеръ Михаилъ что-то много болталъ и все объ Одессѣ. Митя невольно вспомнилъ, что всѣ злоключенія его начались съ этого города. Онъ сдѣлалъ нѣсколько вопросовъ объ этомъ городѣ и въ заключеніе вкратцѣ разсказалъ, какъ-его съ индѣйцемъ внезапно арестовали и несправедливо осудили, принявъ очевидно за кого-то другого. Поглощенный этими печальными воспоминаніями, Митя задумался надъ судьбой своего друга и не замѣтилъ, какъ внезапно измѣнилась физіономія его собесѣдника. Михаилъ нѣсколько разъ пристально всматривался въ его, переспросилъ что-то относительно индѣйца и затѣмъ угрюмо замолчалъ. Это былъ первый вечеръ, что Митя легъ спать, не смущаемый циничной болтовней своего товарища. Онъ даже съ удивленіемъ взглянулъ на хмурую физіономію того, удивляясь внезапному припадку его скромности, но, поглощенный мыслями о Сизой Спинѣ, заснулъ, не обращая вниманія на товарища.
Ночью внезапно Митю разбудила Бѣлка, всегда спавшая, свернувшись калачикомъ возлѣ самаго изголовья. Съ просонковъ Митя въ темнотѣ, озаряемой потухавшими угольями очага, увидѣлъ два глаза, блестяще устремленные на него". Онъ спросилъ, въ чемъ дѣло, но Михаилъ, отвѣтивъ: "ничего", поворочался и снова улегся.
Утромъ Митя, какъ ни былъ поглощенъ мыслями о ближайшемъ будущемъ, не могъ не замѣтить перемѣны, происшедшей въ его товарищѣ. Михаилъ былъ точно не въ духѣ или боленъ, молчалъ, хмурился, уединялся, отвѣчалъ на вопросы грубо и злобно. Ночью Митю опять разбудило тревожное рычаніе Бѣлки, опять онъ увидѣлъ пару пристальныхъ, горѣвшихъ недобрымъ огнемъ глазъ. Эти новости начали тревожить его. Но заботы дня отвлекли мысли Мити въ другую сторону. Онъ ушелъ внизъ къ рѣчкѣ, гдѣ уже нѣсколько дней готовилъ весла и мачту къ лодкѣ.