Въ тюрьмѣ.
Тюрьма, въ которой Нейфельду предстояло протомиться нѣсколько лѣтъ, представляла низкое помѣщеніе въ 30 квадратныхъ футовъ. Крыша поддерживалась толстыми каменными столбами, стѣснявшими и безъ того ничтожное помѣщеніе. На дворѣ Нейфельду наложили на ноги тяжелыя цѣпи, позволявшія ему передвигаться только мелкими шагами и то съ большимъ трудомъ. На шею снова повѣсили большое тяжелое кольцо, отъ котораго на грудь спускался обрывокъ громадной цѣпи. Затѣмъ его толкнули подъ низкіе своды и указали мѣсто у задней стѣны между двумя истощенными, какъ скелеты, заключенными. Они, оказалось, были больны оспой и лежали на грязномъ полу, повидимому, безъ признаковъ сознанія. Кромѣ нихъ, на грязномъ полу топталось и валялось еще около 30 человѣкъ. Въ крышѣ было сдѣлано нѣсколько отверстій, должно быть для провѣтриванія, но воздухъ въ этомъ ужасномъ помѣщеніи обновлялся хоть нѣсколько, лишь когда на мгновеніе отпиралась тяжелая желѣзная дверь.
Въ тюрьмѣ стояла такая невыносимая вонь и духота, что Нейфельдъ вскорѣ почти лишился сознанія и видѣлъ и помнилъ только какъ сквозь сонъ, что вечеромъ къ нимъ втолкнули еще цѣлую толпу, послѣ чего въ тюрьмѣ на всю ночь воцарился страшный шумъ: гремѣли и звенѣли цѣпи, стоны больныхъ и умирающихъ сливались съ бормотаньемъ молившихся, но всѣ эти звуки покрывали страшныя ругательства и проклятія. Мѣста для заключенныхъ было такъ мало, всѣ такъ жаждали протискаться къ стѣнѣ или столбу, гдѣ можно было, по крайней мѣрѣ, прислониться спиной къ опорѣ, что всю ночь въ тюрьмѣ шла глухая " борьба". Сильныя со страшными проклятьями отталкивали слабыхъ, били. цѣпями направо и налѣво, топтали упавшихъ и больныхъ; упавшіе кусались и царапались, хватали шагавшихъ за ноги, валили ихъ, стонали, кричали. О снѣ нечего было и думать. Духота достигла такой степени, что когда утромъ струя свѣжаго воздуха ворвалась въ открытыя ворота. Нейфельдъ лишился чувствъ. Его вынесли на дворъ, но едва онъ пришелъ въ себя, какъ сторожа загнали его обратно въ тюрьму, "чтобы онъ привыкъ къ ней". Первые три. дня прошли для него въ состояніи какого-то лихорадочнаго безумія, и руки и ноги болѣли отъ тяжести цѣпей. На четвертый день къ нему прислали Хассину, чтобы она приготовила ему пищу и омыла ему тѣло. Всѣ эти дни Нейфельдъ не ѣлъ ничего, не выпилъ даже глотка воды.
Когда Нейфельду было, наконецъ, позволено; сидѣть на дворѣ, онъ понемногу познакомился со своими сотоварищами по несчастью, но это знакомство требовало большой осторожности, потому что заключеннымъ подъ страхомъ наказанія плетьми запрещалось болтать другъ съ другомъ. Обыкновенно заключенные жадно накидывались на всякаго вновь прибывшаго, въ надеждѣ получить отъ него свѣдѣнія, но отвѣчать имъ надо было весьма осторожно: между ними было не мало шпіоновъ, нарочно посаженныхъ сюда халифомъ, и всякій ропотъ на тюремныя порядки, на правленіе, на халифа или надежда бѣжать, прорвавшаяся въ разговорѣ, или, что еще хуже, упованія на египетское правительство и его войска немедленно передавались халифу и вызывали казни и наказанія. Были между заключенными и добровольные шпіоны, которые надѣялись облегчить этимъ способомъ собственную участь. Въ числѣ содержавшихся въ тюрьмѣ было много солдатъ, захваченныхъ въ плѣнъ при взятіи Хартума. Они проводили здѣсь день за днемъ, недѣля за недѣлей, годъ за годомъ, уповая на выручку правительства, за которое они проливали кровь; но время проходило, и большая часть ихъ погибли на висѣлицѣ, или сгнили въ этой темницѣ. Въ пестрой толпѣ сновали на дворѣ темницы рабы, сосланные сюда своими господами за какую-нибудь продѣлку, всякіе преступники, ждавшіе казни, плѣнные, какъ Нейфельдъ, или же люди, часто богатые и знатные, впавшіе въ немилость у халифа; этихъ послѣднихъ, библейскихъ хлѣбодара и виночерпія, ожидала либо казнь, либо возвращеніе милости халифа, смотря по тому, какъ вспомнитъ о нихъ этотъ деспотъ -- въ минуту гнѣва или подъ веселую руку; у нихъ были родственники и друзья, но были и враги, и интриги тѣхъ и другихъ, пересѣкаясь, приносили имъ либо смерть, либо свободу. Такъ между другими въ тюрьмѣ сидѣлъ шейхъ Хамадъ энъ Нилъ, извѣстный по всему Голубому Нилу проповѣдникъ. Онъ попалъ въ тюрьму за то, что пользовался большимъ вліяніемъ въ народѣ и былъ тѣмъ страшенъ халифу. Онъ не вмѣшивался въ дѣла правленія и зналъ только свой коранъ, такъ что противъ него трудно было поднять какое-либо обвиненіе. Тѣмъ не менѣе халифъ, которому непремѣнно хотѣлося упечь этого человѣка въ тюрьму, нашелъ выходъ: онъ подослалъ людей, которые тайно зарыли въ домѣ шейха табакъ, куреніе котораго было запрещено Махди, а потомъ донесли на него. Судьи, бывшіе слѣпымъ орудіемъ въ рукахъ халифа, конечно, осудили его, а его большое имущество было взято въ казну. Спустя полгода жизни въ этой смрадной темницѣ, шейхъ до такой степени ослабѣлъ, что халифъ выпустилъ его на волю, но едва онъ оправился, какъ былъ снова схваченъ и умеръ въ тюрьмѣ.
Нерѣдко Нейфельда, покрытаго ранами и язвами, опухшаго и почти безъ сознанія отъ приступовъ лихорадки, сажали на осла или верблюда и возили по городу на показъ прибывавшимъ къ халифу арабскимъ племенамъ. Глашатаи кричали на распѣвъ: "вотъ большой турецкій паша, котораго прислали, чтобы отнять у халифа его владѣнія, взгляните, правовѣрные, какъ Богъ наказываетъ враговъ халифа!" Эта комедія должна была внушить союзникамъ халифа, высокое мнѣніе о его могуществѣ и подкрѣпить ихъ вѣрность. Однажды его взгромоздили на верблюда и повезли на площадь. Заключенные, полагая, что его везутъ на казнь, прощались съ нимъ и увѣщевали молиться Богу и быть мужественнымъ.
Тяжелыя цѣпи отъ неровнаго хода верблюда качались и били плѣнника по ногамъ, вскрывшіяся раны разболѣлись, такъ что, когда, наконецъ, Нейфельда привезли на площадь, онъ безпомощно склонился съ верблюда, не слыша и не видя, что происходитъ кругомъ. На площади происходилъ парадъ. Самъ халифъ въ блестящемъ вооруженіи присутствовалъ тутъ же. Онъ подскакалъ къ Нейфельду и спросилъ, что съ нимъ. Узнавъ, въ чемъ дѣло, онъ милостиво приказалъ снять на эту ночь съ плѣннаго тяжелыя цѣпи и замѣнить ихъ легкими.
Въ дѣтской наивности этотъ деспотъ хотѣлъ съ одной стороны поразить "пашу" видомъ своихъ готовыхъ къ бою полчищъ, а съ другой -- показать своимъ воинамъ знатнаго плѣнника. Желая знать мнѣніе Нейфельда о своемъ войскѣ, халифъ послалъ къ нему съ этимъ порученіемъ одного изъ своихъ приближенныхъ. "Много людей, но мало дисциплины", сказалъ Нейфельдъ, рискуя поплатиться за такой отвѣтъ головой.
Вскорѣ вся исторія съ Нейфельдомъ перестала представлять новинку, халифъ почти забылъ о плѣнномъ, занявшись другими дѣлами, и жизнь въ тюрьмѣ потянулась съ утомительнымъ однообразіемъ постоянныхъ страданій.
Дворъ тюрьмы, называвшейся Умъ-Хагаръ, былъ обнесенъ колючей изгородью въ 6 футовъ высоты. По нему разгуливало 30 сторожей, вооруженныхъ курбачами. Во главѣ ихъ стоялъ черный суданецъ, Идрисъ-эль-Сайеръ. Въ прежнія времена этотъ Идрисъ былъ извѣстнымъ разбойникомъ и воромъ. Онъ любилъ разсказывать о своихъ былыхъ злодѣйствахъ въ поучительныхъ цѣляхъ: вотъ, дескать, какого злодѣя Махди сумѣлъ обратить на истинный путь, и не только обратилъ, но вручилъ ему ключи отъ тюрьмы, гдѣ содержались воры, убійцы и разбойники!
Обыкновенно онъ являлся въ тюрьму, садился съ ногами на ангаребъ и гнусавымъ голосомъ разсказывалъ лицемѣрную. повѣсть своего обращенія. Эту повѣсть онъ обыкновенно заканчивалъ жалобами на собственную бѣдность, что было ничѣмъ инымъ, какъ скрытымъ призывомъ къ пожертвованію ему болѣе или менѣе значительныхъ суммъ.
Выжимая соки изъ заключенныхъ, Идрисъ эль-Сайеръ тратилъ эти деньги на разныхъ знахарей и на подкупъ приближенныхъ халифа, заботясь о томъ, какъ бы не потерять свое доходное мѣсто. Этотъ Идрисъ, такъ же, какъ и всѣ суданцы съ халифомъ во главѣ, былъ страшно суевѣренъ. Онъ сдѣлалъ 30 досокъ и каждый день писалъ на нихъ по стиху изъ корана особыми чернилами, которыя составлялъ изъ смѣси угля или сажи съ гумми-арабикомъ и благовонной водой. Какъ только молитва была написана, Идрисъ тщательно вымывалъ руки, бралъ большой сосудъ и старательно смывалъ въ него съ доски слова молитвы, а затѣмъ выпивалъ эту грязь. Если при этой операціи на землю упадала хоть одна капля, въ которой сидѣло имя Аллаха или что-нибудь прикосновенное къ нему, Идрисъ производилъ операцію сначала. На домъ къ нему ходили всякіе прорицатели, въ руки которыхъ въ концѣ-концовъ переходили деньги заключенныхъ.
Много ловкости и много денегъ надо было имѣть Идрису, чтобы усидѣть на своей должности. Какъ строго не охранялъ онъ заключенныхъ, но они то и дѣло убѣгали изъ тюрьмы. Происходило это слѣдующимъ образомъ.
Тюремщики жили со своими семьями, рабами и рабынями въ домахъ возлѣ тюрьмы, которые они выстроили себѣ руками заключенныхъ. Большинство этихъ господъ составили себѣ вымогательствами у заключенныхъ кругленькое состояніе, а потому держали нѣсколько женъ и не мало рабовъ. Но такъ какъ подъ руками у нихъ были еще даровые рабочіе въ видѣ ввѣренныхъ ихъ надзору заключенныхъ, то они забирали неважныхъ изъ нихъ къ себѣ домой, гдѣ тѣ принимали. участіе въ домашнихъ работахъ.
Какъ всегда въ мусульманскихъ домахъ, гдѣ рядомъ живетъ нѣсколько женъ, изъ которыхъ каждая старается занять первое мѣсто, семейная жизнь состояла изъ постоянныхъ ссоръ, дракъ и перебранокъ. На этомъ заключенные и строили свои планы бѣгства. Замѣтивъ, что какая-нибудь изъ женъ терпитъ угнетеніе или побои отъ другихъ, заключенный, работавшій въ домѣ, старался особенно угодить ей: онъ таскалъ ея котлы и горшки, приносилъ ей воду, сколько бы разъ его ни посылали за ней, словомъ, дѣлалъ все возможное, чтобы обратить на себя вниманіе и заслужить ея состраданіе; затѣмъ онъ выкладывалъ ей свои жалобы, но при этомъ старался дать понять ей, что ея положеніе въ сущности гораздо хуже его. Понемногу хитрецу удавалось склонить угнетенную женщину къ бѣгству съ нимъ вмѣстѣ. Обыкновенно она изыскивала средства къ тому, и въ одинъ прекрасный день оба исчезали: преступникъ изъ тюрьмы, а жена изъ дома тюремщика-мужа. Но этимъ дѣло не кончалось. За бѣгство колодника тюремщикъ былъ въ отвѣтѣ, и вотъ какъ онъ выходилъ изъ этого затрудненія.
Главный тюремщикъ подавалъ халифу ежемѣсячный отчетъ о поведеніи колодниковъ; при этомъ, ссылаясь на доброе поведеніе и замѣтное исправленіе такихъ-то и такихъ то, Идрисъ замолвливалъ за нихъ словечко, и халифъ, очень заботившійся, чтобы въ народѣ шла слава о его добротѣ, давалъ такому заключенному помилованіе. Какъ только изъ тюрьмы исчезалъ колодникъ, а изъ дому одного изъ тюремщиковъ которая-либо изъ женъ, тюремщикъ уже зналъ, что ему дѣлать. Онъ докладывалъ халифу о добромъ поведеніи бѣжавшаго и исхлопатывалъ ему свободу, которою тотъ уже давно самовольно пользовался. Боже упаси, если бы халифъ узналъ о бѣгствѣ заключеннаго -- не сносить тюремщику головы, и тюремщику оставался одинъ этотъ исходъ. Какъ только помилованіе оглашалось, бѣжавшій выходилъ на Божій свѣтъ вмѣстѣ со своей сообщницей, шелъ къ первому кади и вѣнчался съ нею. Такимъ образомъ онъ пріобрѣталъ свободу и жену, а угнетенная женщина -- новаго, болѣе добраго мужа. Тюремщикъ, отъ котораго она бѣжала, скрѣпя сердце долженъ былъ молчать, ибо еслибы онъ поднялъ исторію, то бѣглецъ обвинилъ бы его въ обманѣ халифа, а за это полагалась смерть, потому что халифъ разъ навсегда объявилъ, что его нельзя обмануть, такъ какъ онъ постоянно видится съ пророкомъ Магометомъ и умершимъ Махди, которые открываютъ ему все.
Если нельзя было бѣжать такимъ способомъ, то выдумывали другое. Каждый день на восходѣ солнца ворота тюрьмы отворялись, и тюремщики гнали стадо заключенныхъ къ ближнему берегу Нила. Тамъ несчастные колодники заходили въ воду, кто по колѣно, кто по грудь, и обмывали свои раны. Въ это же время на берегъ собирался всякій народъ -- одни, чтобы помыться, другіе за водой или съ цѣлью переправиться на другой берегъ. Заключенный, намѣревавшійся бѣжать, старался незамѣтно отъ зазѣвавшейся стражи вмѣшаться въ такую толпу, и такъ какъ онъ по одеждѣ и по цѣпямъ не отличался отъ обыкновенныхъ рабовъ, которыхъ ихъ господа за какой нибудь проступокъ заковывали въ цѣпи и въ такомъ видѣ посылали съ порученіями, то онъ своимъ видомъ ни въ комъ не возбуждалъ подозрѣнія. Втеревшисъ въ уличную толпу, онъ старался улизнуть въ какой нибудь переулокъ и шелъ къ ближнему кузнецу, который, польстившись на желѣзо его цѣпей, снималъ ихъ съ него и оставлялъ себѣ. Стража, по небрежности даже не пересчитывавшая заключенныхъ, загоняла ватагу ихъ обратно въ тюрьму и хваталась бѣглеца, когда уже слѣдъ его простылъ, Чтобы не отвѣчать за бѣгство, Идрису оставалось только дать о бѣжавшемъ добрый отзывъ и выпросить ему прощеніе, а какъ только это совершалось, бѣглецъ выходилъ изъ убѣжища и спокойно разгуливалъ по улицамъ передъ самымъ носомъ своихъ недавнихъ мучителей.
Такъ какъ, изъ тюрьмы стали бѣгать ужъ слишкомъ часто, то Идрисъ придумалъ выстроить кругомъ ея каменную стѣну и не пускать заключенныхъ на рѣку. За все время этой постройки жизнь въ тюрьмѣ была еще сносна. Утромъ колодники читали, согласно уставу Махди, общую молитву -- ратисъ. Всѣ послѣдователи Махди должны были заучить эту длинную молитву наизусть и имѣть при себѣ писаный экземпляръ ея. Махди и его послѣдователи возлагали на эту молитву особенное упованіе; они утверждали, что въ бояхъ съ врагомъ падали только тѣ дервиши, которые позабыли прочесть ее или же не имѣли при себѣ списка ея въ качествѣ талисмана. Затѣмъ въ теченіе дня читались еще три молитвы, за которыми при наступленіи ночи должна была слѣдовать еще молитва, но такъ какъ тюремщики загоняли въ это время свое стадо въ Умъ-Хагаръ, то воздухъ потрясали не звуки молитвы, а разнообразныя ругательства и проклятія, вой, крики и звуки бича. Загнавъ толпу въ тюрьму, сторожа запирали ворота и переставали совершенно заботиться о томъ, что тамъ происходило. А то, что тамъ творилось, не поддается никакому описанію. 250--280 человѣкъ, скованныхъ цѣпями, топтались на тѣсномъ пространствѣ нѣсколькихъ десятковъ квадратныхъ футовъ. Тюрьму никогда не чистили, и потому скопище грязи, разнообразныхъ человѣческихъ отбросовъ и множество разгоряченныхъ въ душномъ пространствѣ человѣческихъ тѣлъ, покрытыхъ грязными лохмотьями, съ тысячами кишѣвшихъ въ нихъ насѣкомыхъ, создавали такую зловонную духоту и тѣсноту, что о снѣ нечего было и думать. Люди, которые днемъ чувствовали себя хоть нѣсколько людьми, которыхъ сближало общее несчастіе, превращались ночью въ ярыхъ звѣрей, и эта ужасная тюрьма становилась ночью ареной самыхъ дикихъ и безчеловѣчныхъ преступленій. Всякій, кто не былъ такъ слабъ, что могъ еще шевельнуть рукой, злобно толкалъ своихъ сосѣдей, стараясь сохранить свое мѣсто. И что это было за мѣсто! Обѣими руками сгребалъ онъ кругомъ себя грязь и швырялъ ее отъ себя, другіе дѣлали тоже самое, боролись, кусались, царапались, били цѣпями, направо и налѣво, и эта невообразимая свалка длилась всю ночь, сопровождаясь криками избиваемыхъ, стонами и бредомъ больныхъ и умирающихъ, да дикимъ рычаньемъ и проклятіями доведенныхъ до безумія. Кто падалъ и попадалъ подъ ноги толпѣ, уже не вставалъ живымъ: жалобный крикъ его о помощи замиралъ среди адскаго шума, звона цѣпей и проклятій, а еслибы и нашелся еще человѣкъ, готовый помочь ему, то и этотъ рисковалъ быть раздавленнымъ толпой. Утромъ, когда двери растворялись, пропуская первыя лучи дневного свѣта, на полу темницы тамъ и сямъ были видны растоптанные и до неузнаваемости обезображенные трупы несчастныхъ, погибшихъ въ эту ночь. Если шумъ становился слишкомъ адскимъ, то сторожа растворяли двери и, стоя въ нихъ, били заключенныхъ плетьми по головамъ съ такой силой, что число жертвъ, забитыхъ до смерти, доходило въ такую ночь до 7--8 человѣкъ. Или же эти негодяи брали пукъ соломы, зажигали ее и кидали въ густую толпу, и затѣмъ быстро запирали двери, не заботясь о томъ, что происходитъ за ними. Эти ужасныя ночи въ тюрьмѣ представляли настоящій адъ: безъ сна, безъ покоя, въ дикой злобѣ и безуміи люди проводили много часовъ и считали мгновенія въ ожиданіи наступленія дня, когда можно будетъ дохнуть свѣжимъ воздухомъ и вздремнуть гдѣ нибудь въ уголкѣ двора.