Жертвы халифа.
Тюрьма, въ которой страдалъ Нейфельдъ, была такое мѣсто, куда могъ попасть всякій. Въ пестрой толпѣ колодниковъ можно было встрѣтить бѣглыхъ рабовъ, фальшивыхъ монетчиковъ, воровъ, людей, подозрѣваемыхъ въ шпіонствѣ, военноплѣнныхъ, словомъ, людей, совершившихъ самыя разнообразныя преступленія. Но въ ихъ средѣ часто можно было встрѣтить и богатыхъ купцовъ, угодившихъ въ тюрьму только потому, что халифъ, позарившись на ихъ деньги, приказалъ своимъ кади засудить ихъ по какому-нибудь ложному доносу. Попадались здѣсь знатные шейхи арабскихъ племенъ, заподозрѣнныхъ въ измѣнѣ, и весьма нерѣдко въ тюрьму попадали самые знатные сановники и приближенные халифа, впавшіе въ немилость по проискамъ противниковъ. Иногда, если у нихъ была сильная заручка, имъ удавалось благополучно ускользнуть изъ этого царства скорби, страданія и смерти, но чаще всего ихъ постигала жалкая участь. Захвативъ власть благодаря своей холопской покорности Махди, халифъ старался удержать ее въ своихъ рукахъ, подобно всѣмъ мелкимъ восточнымъ деспотамъ, истребляя всѣхъ, кто могъ стать его соперникомъ. Онъ держалъ около себя много шпіоновъ и охотно выслушивалъ рѣчи людей, старавшихся въ своихъ видахъ очернить того или другого человѣка, стоявшаго поперекъ ихъ пути. Не было ничего проще, какъ навлечь на себя подозрѣніе деспота. Никакія достоинства и заслуги не спасали человѣка, на котораго пало подозрѣніе халифа. А такъ какъ этотъ тиранъ былъ хитеръ, то онъ всегда умѣлъ придать своимъ преслѣдованіямъ и казнямъ видъ справедливости. Онъ самъ не творилъ суда надъ арестованными; эту непріятную обязанность онъ взваливалъ на своихъ кади (судей), которыхъ выбиралъ изъ числа самыхъ подлыхъ, трусливыхъ и угодливыхъ людей. Кади до суда разузнавали у родственниковъ халифа, какое рѣшеніе было бы желательно ихъ повелителю и затѣмъ, конечно, поступали соотвѣтственно его волѣ, тѣмъ болѣе, что въ разныхъ лжесвидѣтеляхъ, шпіонахъ и доносчикахъ не было никогда недостатка.
Такимъ образомъ за 12 лѣтъ плѣна передъ Нейфельдомъ послѣдовательно промелькнулъ цѣлый рядъ лицъ, которые передъ казнью проводили нѣкоторое время въ ужасной тюрьмѣ халифа.
Изъ числа этихъ несчастныхъ особенно ужасна была участь главнаго казначея халифа -- Ибрагимъ Адлана. Жестокое и нелѣпое правленіе невѣжественнаго халифа (онъ былъ до того невѣжествененъ, что даже не умѣлъ читать и писать по-арабски) ввергло страну въ тысячи бѣдствій: земли пустѣли, люди разбѣгались, торговля упала почти совсѣмъ, и потому доходы халифа становились съ каждымъ годомъ все скуднѣе и скуднѣе. А между тѣмъ ему приходилось содержать большую армію и хранить всегда въ запасѣ громадное количество предметовъ военнаго снаряженія: пушки и ружья, снаряды къ нимъ, порохъ, свинецъ, листовую мѣдь для патроновъ и многое другое. Кромѣ внѣшнихъ враговъ: египтянъ, итальянцевъ, абессинцевъ и разныхъ арабскихъ племенъ, напиравшихъ на него со всѣхъ сторонъ, халифу постоянно грозили возстаніемъ внутренніе враги; честолюбивые, жадные шейхи, собственные эмиры, наконецъ, родственники Махди, которые считали его похитителемъ власти, принадлежавшей по всѣмъ правамъ имъ. При такомъ положеніи дѣлъ отсутствіе денегъ въ пустомъ казначействѣ представляло главную опасность. Халифъ скрѣплялъ всю свою, на живую нитку сотканную державу только деньгами: разсыпая подарки направо и налѣво. онъ подогрѣвалъ этимъ вѣрность своихъ приближенныхъ, на деньги содержалъ войско, деньгами же подкупалъ враговъ и умасливалъ непокорныхъ шейховъ, въ ожиданіи случая схватить ихъ и казнить. По этой причинѣ въ должности главнаго казначея, искусство котораго заключалось въ томъ, чтобы не давать изсякнуть золотой рѣкѣ, струившейся въ казну халифа, надо было держать человѣка умнаго и способнаго.
Такимъ человѣкомъ и былъ чрезвычайно даровитый, но на свое несчастіе честолюбивый Ибрагимъ Адланъ. Онъ былъ очень богатъ, имѣлъ много помѣстій, рабовъ, много вліятельныхъ родственниковъ и отлично зналъ Суданъ. Въ короткое время онъ принялъ цѣлый рядъ разумныхъ мѣръ и, вѣроятно, привелъ бы дѣла въ порядокъ, если бы халифъ и его родня не погубили его. Чувствуя свою силу и, зная, какъ нуждался въ немъ халифъ, Ибрагимъ Адланъ сталъ слишкомъ гордиться своимъ положеніемъ: онъ считалъ себя вторымъ лицомъ въ странѣ послѣ халифа. Тому это кололо глаза и, по наущенію своего брата Якуба, ненавидѣвшаго Адлана, халифъ рѣшилъ покончить съ этимъ опаснымъ человѣкомъ.
Ибрагимъ Адланъ обладалъ открытымъ, честнымъ характеромъ, неохотно соглашался съ жестокими мѣрами халифа, и не одинъ несчастный избѣгъ гибели, благодаря его вліятельному заступничеству. Кромѣ того онъ былъ щедръ, а потому слава о его добротѣ и справедливости шла по всему Судану. Воспользовавшись его отсутствіемъ, враги успѣли нашептать халифу, будто бы Ибрагимъ Адланъ нажилъ свое состояніе тѣмъ, что въ качествѣ главнаго казначея умѣлъ удерживать часть налоговъ въ свою пользу и такимъ образомъ грабилъ самого халифа. Они указывали, что благодаря богатству, вліяніе его въ странѣ усилилось до того, что грозитъ затмить личность халифа. Къ несчастію, порученіе, данное въ это время Адлану, было такого рода, что не вызвало въ немъ сочувствія, и потому онъ выполнилъ его небрежно.
Но хитрый деспотъ не далъ замѣтить Ибрагиму свое неудовольствіе и первые дни не трогалъ его. Однажды утромъ, пригласивъ Ибрагимъ Адлана къ себѣ, халифъ сталъ въ самыхъ грубыхъ словахъ упрекать его въ измѣнѣ и злоупотребленіи его, халифа, довѣріемъ. Ничего не подозрѣвая и полагаясь на свое вліятельное положеніе, Ибрагимъ Адланъ забылъ, что въ странѣ халифа всякій подданный не болѣе какъ рабъ, котораго можно раздавить однимъ ударомъ пяты, и сталъ оправдываться въ самыхъ гордыхъ выраженіяхъ:
-- Халифъ, ты меня упрекаешь? Много лѣтъ служилъ я тебѣ вѣрно и покорно, но сегодня выскажу всю правду въ глаза! Ты отвратилъ отъ себя сердца поданныхъ тѣмъ, что осыпалъ особыми милостями своихъ родственниковъ и свое племя и наполнилъ всю страну неправдою. До сего дня я старался объ успѣхѣ твоихъ дѣлъ, но такъ какъ ты склонилъ слухъ свой рѣчамъ моихъ враговъ и особенно брата своего Якуба, моего злѣйшаго врага, преслѣдующаго меня клеветою, то я объявляю тебѣ, что не могу больше служитьтвоей державѣ!
Въ первое мгновеніе халифъ просто остолбенѣлъ, а затѣмъ сильно испугался. Вѣдь еще никто и никогда не смѣлъ говорить ему такія дерзости. Значитъ, Адланъ имѣетъ много приверженцевъ; можетъ быть, онъ уже подготовилъ все, чтобы свергнуть его, халифа! Подавивъ свои чувства, халифъ сказалъ:
-- Я слышалъ твои слова и хочу подумать объ этомъ, иди поэтому, а завтра я дамъ тебѣ отвѣтъ.
Ибрагимъ Адланъ удалился, но еще прежде чѣмъ нога его переступила порогъ комнаты, халифъ про себя изрекъ ему смертный приговоръ.
Еще въ тотъ же день вечеромъ халифъ пригласилъ на тайное совѣщаніе обоихъ подчиненныхъ халифовъ, всѣхъ своихъ кади и своего брата Якуба, и спустя нѣсколько минутъ гонецъ бѣжалъ уже за Ибрагимъ Адланомъ.
-- Ты обвинялъ брата Якуба, -- торжественно началъ свою рѣчь халифъ, -- въ томъ, что онъ клевещетъ на тебя, ты осмѣлился утверждать, будто я отвратилъ сердца поданныхъ отъ себя. Но знаешь ли ты, несчастный, что Якубъ моя правая рука и мое правое око? Знаешь ли ты, что не я, а ты, измѣнникъ, ожесточалъ моихъ друзей и поданныхъ противъ меня, и теперь, вдобавокъ ко всему, хочешь погубить моего брата? Но Богъ справедливъ, и ты не избѣгнешь его праведнаго гнѣва!
Съ этими словами халифъ подалъ знакъ стражѣ, заранѣе поставленной за дверьми, схватить Ибрагимъ Адлана и отвести его въ тюрьму.
Не промолвивъ ни одного слова въ свою защиту, Ибрагимъ Адланъ, съ гордо поднятой головой, твердымъ шагомъ удалился изъ собранія. Онъ не хотѣлъ доставить своимъ врагамъ удовольствія прочесть на своемъ лицѣ страхъ или хоть тѣнь смущенія.
Немедленно затѣмъ халифъ приказалъ своимъ писцамъ обыскать домъ Ибрагимъ Адлана и провѣрить казну. Въ карманѣ платья у Ибрагимъ Адлана нашли бумажный свитокъ, покрытый какими то іероглифическими надписями, сдѣланными сокомъ шафрана -- жидкостью, которой суданцы приписываютъ какую-то таинственную силу. Это былъ просто амулетъ, потому что Ибрагимъ Адланъ былъ такъ же суевѣренъ, какъ послѣдній погонщикъ верблюдовъ. Но такъ какъ Махди строго запретилъ колдовство и сверхъ того въ этой надписи какимъ-то образомъ прочли его имя рядомъ съ именемъ халифа, то судьи обвинили Ибрагимъ Адлана въ злыхъ чарахъ противъ ихъ повелителя.
Судьи, послушныя орудія халифа, обвинили несчастнаго министра финансовъ въ трехъ преступленіяхъ: въ ослушаніи, измѣнѣ и колдовствѣ, и, конечно, приговорили его къ смерти.
Передъ казнью Ибрагимъ Адлана, обремененнаго тяжелыми цѣпями, привели въ темницу и кинули въ одну изъ низкихъ глинобитныхъ хижинъ. Всѣмъ колодникамъ было строжайше запрещено заговаривать съ нимъ. Но Нейфельду удалось ночью пробраться къ нему. Раздвинувъ широко ноги, чтобы звяканье цѣпей не выдало его сторожамъ, Нейфельдъ вползъ въ хижину Ибрагима.
-- Что случилось?-- шепотомъ спросилъ онъ несчастнаго узника.
-- Уходи, уходи, -- послышался ему въ отвѣтъ тихій шепотъ Ибрагима, -- не разговаривай со мной; меня схватилъ большой песъ, и если ты не уйдешь, то онъ хватитъ за ногу и тебя!
Больше онъ не сказалъ ни слова, какъ ни старался Нейфельдъ выразить ему свое сочувствіе. Утромъ мальчикъ, слуга Адлана, проходя мимо хижины Нейфельда снова шепнулъ ему: "Не говори съ моимъ господиномъ, не то ты услышишь звуки умбая!" Цѣлый день мальчикъ ходилъ отъ Адлана домой и обратно.
-- Что ты дѣлаешь? -- спросилъ его Нейфельдъ.
-- Я жгу бумаги, не говори съ моимъ господиномъ, -- былъ отвѣтъ.
Дѣйствительно, всякіе разговоры съ осужденнымъ повели бы къ тому, что шпіоны халифа обратили бы на это вниманіе и заподозрили бы какое-нибудь сообщничество.
На четвертый день утромъ заключенные увидали Адлана, скованнаго по рукамъ и ногамъ, выходящимъ изъ хижины. Сторожа подвели его къ наковальнѣ, гдѣ кузнецъ снялъ съ него цѣпи. Всѣмъ было ясно, что это означало: цѣпи снимались съ осужденнаго въ день казни. Увидѣвъ ихъ, Ибрагимъ Адланъ крикнулъ громкимъ голосомъ:
-- Вотъ насталъ мой день! Но не бойтесь, я мужчина и не скажу и не сдѣлаю ничего такого, чего я долженъ былъ бы стыдиться. Прощайте!
Этими словами онъ успокоивалъ тѣхъ изъ заключенныхъ, которыхъ подозрѣвали въ связяхъ и знакомствѣ съ нимъ.
Подъ глухой ревъ умбаевъ шагалъ Ибрагимъ Адланъ впереди громадной сбѣжавшейся толпы на базарную площадь. Спокойно поднялся онъ на ангаребъ, самъ надѣлъ петлю себѣ на шею и, отказавшись отъ предложеннаго ему палачами питья, оттолкнулъ ногой скамью и повисъ на воздухѣ, какъ каменное изваяніе, не двинувъ ни однимъ мускуломъ, пока душа не отлетѣла отъ тѣла. Только поднятый палецъ правой руки показывалъ, что онъ скончался, какъ правовѣрный мусульманинъ, съ мыслью о Богѣ и его пророкѣ.
Толпа, втайнѣ сочувствовавшая казненному, долго не расходилась, и, несмотря на строгій запретъ халифа, въ городѣ во многихъ домахъ раздавались вопли и причитанія надъ умершимъ. Халифъ отдѣлался, какъ онъ думалъ, отъ опаснаго врага; на самомъ же дѣлѣ среди поданныхъ стало однимъ способнымъ человѣкомъ меньше, и чѣмъ больше избивалъ халифъ такихъ людей, тѣмъ неизбѣжнѣе приближалъ онъ къ себѣ часъ собственной гибели.
Рядомъ съ зданіемъ Умъ-Хагара помѣщалось другое небольшое сооруженіе, которое заключенные прозвали Бинтъ-Умъ-Хагаръ, т. е. "дочь Умъ-Хагара". Эта клѣтка предназначалась для осужденныхъ на голодную смерть. Много людей окончило свою жизнь въ этой кельѣ. Въ числѣ ихъ былъ храбрый и очень даровитый полководецъ халифа Цеки Тамель. Цеки выигралъ ему не одно сраженіе, но халифъ, опасаясь, какъ бы Цеки съ преданными ему солдатами не возсталъ противъ него, послушался враговъ полководца и вызвалъ его въ столицу. Посовѣтовавшись со своимъ братомъ Якубомъ, халифъ рѣшилъ избавиться отъ Цеки. Однажды утромъ Якубъ пригласилъ къ себѣ для совѣщанія ничего дурного не ожидавшаго Цеки. Едва Цеки переступилъ порогъ его дома, какъ на него кинулись четыре вооруженныхъ дервиша, свалили его послѣ ожесточенной борьбы на земь и, вырвавъ изъ рукъ его мечъ, связали по рукамъ и ногамъ. Въ такомъ видѣ его вытащили на дворъ, гдѣ стояли два ожесточенныхъ врага, завидовавшихъ его славѣ, -- самъ Якубъ и Ахметъ Воледъ-Али.
-- Ну ты, герой, -- нагло крикнулъ ему Якубъ, -- гдѣ жъ твоя хваленая храбрость?
-- Я возвысилъ тебя своею рукою, -- добавилъ съ своей стороны Ахметъ, -- и я же теперь буду тебя судить. Я благодарю Бога за этотъ день, когда вижу тебя передъ собой!
Скрипя отъ злобы зубами, Цеки хрипло отвѣтилъ имъ:
-- Меня предали, на меня напали врасплохъ, измѣннически; но если бы вы попались мнѣ въ открытомъ полѣ, я бы изрубилъ сотню такихъ трусовъ, какъ вы. Я знаю, что меня ждетъ смерть, но когда я умру, вы съ своимъ халифомъ станете съ огнемъ искать людей, которые могли бы замѣнить меня, и не найдете!
По знаку Якуба солдаты съ ругательствами и побоями повлекли Цеки въ тюрьму, гдѣ на него наложили столько цѣпей, что онъ не могъ шевельнуться. Затѣмъ его бросили въ Бинтъ-Умъ-Хагаръ, замуравили отверстіе и предоставили его голодной смерти. Такой же участи подверглись всѣ близкіе къ Цеки начальники и эмиры.
Другой жертвой халифа, погибшей въ Бинтъ-Умъ-Хагарѣ, былъ кади Ахметъ. Покорно и раболѣпно исполнялъ онъ всѣ приказанія халифа, хладнокровно приговаривалъ всѣхъ неугодныхъ халифу къ казни, лишенію имущества или изгнанію, лицемѣрно толковалъ и извращалъ въ его пользу всѣ божескіе и человѣческіе законы. Но такія низкія и холопскія души, какъ Ахметъ кади бываютъ преданы своимъ повелителямъ лишь ради собственныхъ выгодъ или изъ страха. Черная совѣсть ихъ и лукавый умъ направлены только на собственныя выгоды, и они при первой возможности, если это можно сдѣлать безъ опасности для себя, готовы совершить всякое гнусное преступленіе, могущее обогатить или возвысить ихъ. Зная о желаніи халифа избавиться отъ Цеки, кади Ахметъ, по совѣту Якуба, не мигнувъ глазомъ, осудилъ того на страшную казнь голодной смерти. По какой то непонятной случайности самъ онъ, спустя короткое время, погибъ такой же жалкой смертью. Поводомъ къ тому послужило мошенничество этого судьи: онъ вошелъ въ тайныя сношенія съ фальшивыми монетчиками и пользовался значительной выгодой отъ ихъ продѣлокъ. Узнавъ объ этомъ, халифъ страшно разсердился, но не на то, что Ахметъ совершилъ такое преступленіе, а на то, что онъ обкрадывалъ его, халифа. Внѣ себя отъ гнѣва деспотъ крикнулъ:
-- Пусть его накажутъ, какъ наказали Цеки!
И вотъ закованнаго въ цѣпи Ахмета втолкнули въ Бинтъ-Умъ-Хагаръ. Сперва ему подавали въ отверстіе, слабо освѣщавшее эту "пещеру смерти" хмурымъ свѣтомъ, скудную пищу, но спустя десять мѣсяцевъ стража поставила возлѣ узника, уныло скорчившагося въ углу своей темницы, кувшинъ воды, и затѣмъ его. замуровали, какъ Цеки. Въ теченіе долгихъ дней изъ этой гробницы не слышно было ни одного звука. Страшное безмолвіе царило въ зловѣщемъ зданіи. Когда, спустя 43 дня, сторожа отвалили камни отверстія въ полной увѣренности найти внутри склепа высохшій, какъ мумія, трупъ Ахмета, когда они подошли къ распростертому на землѣ мертвому, они въ ужасѣ отскочили прочь и кинулись вонъ: Ахметъ былъ еще живъ! Истощенныя мышцы вмѣстѣ съ кожей тѣсно облипали кости несчастнаго, вполнѣ напоминавшаго скелетъ. Онъ лежалъ безъ сознанія, открывъ глаза, которые ничего не видѣли. Слабо бившійся пульсъ и едва замѣтное дыханіе показывали, что послѣднія искры жизни еще тлѣли въ этомъ трупѣ.
Когда объ этомъ случаѣ донесли халифу, его охватилъ какой-то суевѣрный страхъ, и онъ приказалъ вернуть Ахмета къ жизни, давая ему пищу и воду малыми порціями. Однако, несмотря на тщательный уходъ, тѣло Ахмета не могло выдержать этого возврата къ жизни и, спустя нѣсколько дней, его не стало.
Но Бинтъ-Умъ-Хагаръ недолго стояла пустой. Уже вскорѣ въ ней поселился новый узникъ. Это былъ тоже кади -- Хуссейнъ Водъ Зарахъ, который угодилъ сюда по совершенно другой причинѣ: онъ отказался приговаривать къ смерти людей, руководствуясь однимъ желаніемъ халифа или Якуба. Вначалѣ ему также изрѣдка подавали въ оконце пищу и воду, затѣмъ замуровали, и, такъ какъ онъ не обладалъ богатырскимъ сложеніемъ и живучестью Ахмета, то скончался уже на 22 день своего голоднаго заключенія.
Звѣрская злоба халифа, питаемая подозрительнымъ страхомъ, обрушивалась не только на отдѣльныхъ людей, но на цѣлыя племена. Такъ племя арабовъ Батахинъ навлекло на себя его гнѣвъ тѣмъ, что, разоренное налогами и безцѣльными переходами, отказалось исполнить новое подобное приказаніе. Эта непокорность такъ разгнѣвала его, что онъ немедленно приказалъ перехватать ихъ и привести къ себѣ. Дѣйствительно, вскорѣ 67 несчастныхъ арабовъ съ женами и дѣтьми были приведены въ Омъ-Дерманъ и брошены въ тюрьму въ ожиданіи суда. Созвавъ своихъ кади, которыхъ халифъ предварительно увѣдомилъ о своихъ желаніяхъ, онъ изложилъ имъ обстоятельства дѣла. Конечно, всѣ кади, какъ одинъ человѣкъ, осудили несчастныхъ.
-- Какое же наказаніе полагается за ослушаніе?-- спросилъ халифъ.
-- Смерть!-- отвѣтили судьи.
Отпустивъ вѣрныхъ исполнителей своей воли, халифъ лично занялся приготовленіями къ казни.
На базарной площади были поставлены три висѣлицы, и не успѣли правовѣрные окончить свою послѣобѣденную молитву, какъ зазвучали умбаи и большой боевой барабанъ -- знакъ, служившій гвардіи халифа сигналомъ къ выступленію. Окруженный многочисленной свитой, халифъ выѣхалъ на площадь, сѣлъ на низкомъ ангаребѣ, а кругомъ него справа и слѣва расположились его приближенные.
Вскорѣ появились и осужденные, всѣ со связанными назади руками, въ сопровожденіи стражи. Жены и дѣти ихъ съ воплями и криками бѣжали сзади и по бокамъ, но халифъ приказалъ отогнать ихъ въ сторону, и, призвавъ главнаго палача, шепотомъ отдалъ ему свои приказанія. Несчастныхъ раздѣлили на три партіи: людей первой партіи повѣсили, второй партіи палачи рубили головы, а третья почему то была пощажена -- каждому изъ этой партіи отрубили правую руку и лѣвую ногу.
Халифъ спокойно остановился подъ висѣлицей, грозившей рухнуть подъ тяжестью несчастныхъ казненныхъ. Близъ него копошились въ лужѣ собственной крови несчастные съ отрубленными руками и ногами. Но ни одинъ изъ нихъ не издавалъ ни стоновъ, ни звука жалобы. Призвавъ одного изъ своихъ кади, принадлежавшаго къ этому несчастному племени, халифъ сказалъ ему, показывая рукой съ зловѣщей улыбкой на кучку несчастныхъ:
-- Можешь взять своихъ соплеменниковъ къ себѣ домой.
Кади отъ страха трепеталъ и не могъ вымолвить ни слова. А халифъ спокойно поскакалъ дальше, объѣхалъ висѣлицы и остановился передъ рядомъ неподвижно распростертыхъ тѣлъ, обезглавленныхъ рукою палача. Всѣ они встрѣтили смерть мужественно, не жалуясь на неизбѣжную участь. Многіе изъ нихъ, не желая показать себя трусами, умирали съ какимъ нибудь изреченіемъ на устахъ: "Смерть суждена всякому!" "Смотрите, сегодня насталъ для меня праздникъ!" "Кто не видалъ смерти храбраго, смотри на меня", и т. д.
Довольный зрѣлищемъ своего правосудія, ѣхалъ халифъ къ себѣ во дворецъ и по дорогѣ послалъ гонца объявить женамъ и дѣтямъ казненныхъ свободу.
Можетъ быть, кто нибудь подумаетъ, что этотъ халифъ былъ какой-нибудь исключительный, жаждавшій крови злодѣй; что царство его было царствомъ особеннымъ, гдѣ поданные особенно страдали отъ неправосудія судей, своеволія сильныхъ и произвола господина? Нѣтъ, государство халифа было обыкновенное восточное государство, и порядки въ немъ представляли обычное теченіе дѣлъ для всякой мусульманской державы. Не нѣсколько лѣтъ, какъ въ странѣ дервишей, а десятки и сотни лѣтъ все, подобное описанному, творилось въ Марокко и Алжирѣ, въ Турціи, Персіи, въ Хивѣ и Бухарѣ, въ Индостанѣ, пока европейцы, завоевавъ или хотя бы проникнувъ въ эти страны, не останавливали явныя злодѣянія правителей. Жители Востока имѣютъ свои понятія о законѣ и правленіи, и ихъ нисколько не возмущаютъ эти сцены дикаго произвола и кровопролитія, они не знаютъ лучшаго и хладнокровно, покорно судьбѣ ожидаютъ свою участь. Царство, основанное Махди, могло бы просуществовать сотни лѣтъ, еслибъ халифъ не ввергнулъ своихъ жителей въ разореніе, не предалъ ихъ голоду, и еслибы рядомъ не было египетскаго правительства, отъ котораго жители восточнаго Судана видѣли въ прежніе годы больше справедливости и законности. Чѣмъ далѣе царствовалъ халифъ, тѣмъ сильнѣе росло въ сердцахъ его поданныхъ желаніе, чтобы египетское правительство снова овладѣло Суданомъ.