СВИНОЙ ГОРОДЪ.
Митя очутился на улицѣ громаднаго дымнаго города. Такъ же, какъ и въ Нью-Іоркѣ, толпы людей, экипажи, электрическія конки заполняли своимъ грохотомъ и движеніемъ пространство, пронизанное густою сѣтью проволочныхъ проводовъ. Прокатившись на крышѣ вагона въ холодную ночь, нажарившись на солнцѣ, Митя чувствовалъ себя очень плохо. Ему хотѣлось помыться, почиститься, поѣсть и придти въ себя, а между тѣмъ въ этой ужасной сутолокѣ среди тысячи мелькавшихъ на мгновеніе и быстро исчезавшихъ лицъ онъ не встрѣчалъ ни одного, на которомъ онъ могъ бы прочесть участіе или хоть интересъ къ себѣ. Каждый равнодушно спѣшилъ мимо по своему и только по своему дѣлу и, казалось, твердилъ въ назиданіе себѣ и другимъ: "время деньги", "помогай самъ себѣ". Взбираясь по людной и извилистой улицѣ вверхъ, Митя увидѣлъ съ высоты холма рѣку -- это былъ Охайо, -- а за ней сотни фабрикъ, дымъ которыхъ длинными узловатыми полосами стлался надъ городомъ.
Съ вершины холма Митя увидѣлъ кругомъ пять, другихъ холмовъ, усыпанныхъ садами, богатыми домами и виллами. Это были пять пригородовъ, которые вмѣстѣ съ Ковингтономъ слились съ Цинциннати въ одинъ семихолмный городъ. Городъ основали пуритане, и вначалѣ онъ былъ одинъ изъ самыхъ западныхъ въ Штатахъ. Трудолюбивые, но грубые и малоподвижные переселенцы быстро подняли городъ до одного изъ самыхъ людныхъ и богатыхъ въ штатѣ. Такъ какъ кругомъ лежали привлекавшія скотоводовъ и фермеровъ преріи, то Цинциннати скоро воспользовался этимъ, и жители его стали, какъ они говорили, "запихивать 15 бушелей пшеницы въ свинью, " т. е. бить откормленныхъ свиней и вывозить соленое и инымъ способомъ приготовленное мясо заграницу. Въ то время еще не было желѣзныхъ дорогъ, подвозъ товаровъ изъ восточныхъ штатовъ черезъ Аллеганскія горы обходился дорого, и потому разныя фабрики и заводы основались въ самомъ Цинциннати. Но Митя ничего этого не зналъ -- онъ видѣлъ себя потеряннымъ въ большомъ, чисто американскомъ городѣ, который янки величаютъ то "свинымъ городомъ, " то "царицей запада." Въ карманѣ его болтались три доллара -- все его состояніе. Голодный и усталый, Митя оглядывался, соображая, гдѣ бы ему найти пристанище, когда увидалъ узкій двухэтажный балаганъ, сколоченный на живую нитку изъ досокъ и кое-какъ закрашенный зеленой краской. Зданіе это втиснулось между двухъ громадныхъ каменныхъ домовъ и держалось, казалось, лишь благодаря опорѣ обоихъ колоссовъ. Двери не было, ее замѣняла красная ситцевая занавѣска, надъ которой висѣла большая вывѣска. На ней по зеленому полю было выведено красными буквами: "Battle of Gettisberg Coffe house", т. е. "кофейня Геттисбергской битвы". Заглянувъ въ окно, Митя увидалъ полки съ разными бутылками, банки съ конфетами, между которыми для красы были разложены лимоны. Это былъ обычный въ штатахъ "Бордингъ-хаузъ" или "баръ", т. е. кабачекъ, кофейня и гостиница -- все вмѣстѣ. Много ихъ Митя видѣлъ въ Нью-Іоркѣ. Было еще довольно рано, но когда Митя откинулъ красную занавѣску, то увидѣлъ крохотное помѣщеніе, набитое публикой. Одна стѣна была занята полками съ бутылками разнаго роста, цвѣта и вида. Передъ этимъ "буфетомъ" помѣщался прилавокъ, возлѣ котораго, стоя прямо и прислонясь къ стойкѣ въ самыхъ непринужденныхъ позахъ, проводили часы досуга различные джентльмены. Стѣны были усыпаны афишами разныхъ цвѣтовъ съ рисунками фокусниковъ, акробатовъ, наѣздниковъ, боксеровъ въ самыхъ затѣйливыхъ позахъ. На полкѣ буфета болталась картонная вывѣска съ крупной надписью: "Въ долгъ не даютъ!" Простая скамейка, единственная скамейка этой берлоги, стояла въ углу у стѣны. На ней, вытянувшись во весь ростъ, лежалъ и спалъ сильно упившійся джентльменъ. Когда Митя подступилъ къ стойкѣ, тамъ разыгрывалась слѣдующая сцена. Хозяинъ, багровый господинъ въ смятомъ цилиндрѣ, должно быть, ирландецъ, кричалъ хриплымъ голосомъ:
-- Кто угощаетъ! Кто угощаетъ, ребята!
Но ребята не проявляли ни малѣйшаго интереса къ его словамъ, а продолжали пребывать каждый въ своей непринужденной позѣ.
-- Ребята! -- продолжалъ хрипло хозяинъ.-- Вы сухи! Вы сухи, какъ прессованное сѣно! Не сыграть-ли?
Съ этими словами онъ вытащилъ изъ-подъ стойки кожанный стаканъ и загромыхалъ лежавшими въ немъ костями. Звуки эти произвели необычайное впечатлѣніе. Джентльмены зашевелились и потянулись къ стойкѣ, около которой собралась порядочная кучка. Хозяинъ тряхнулъ кости и сказалъ:
-- Я тоже играю. Три, у кого окажутся самыя малыя ставки -- угощаютъ играющаго джентльмена на 25 центовъ. Идетъ?
-- Идетъ! Идетъ!
Пока джентльмены испытывали судьбу, кому платить, кому пить на шереметевскій счетъ, Митя оглядывалъ помѣщеніе. Главное вниманіе его привлекла бумага за стекломъ и въ рамкѣ. Тамъ были написаны кудреватые стихи, которые гласили, что такъ какъ "хозяинъ покупаетъ напитки и бутылки за наличные, платитъ наемную плату за домъ и налоги тоже наличными, то, къ крайнему своему сожалѣнію, ни подъ какимъ видомъ не можетъ отпускать своимъ достопочтеннымъ посѣтителямъ въ долгъ". Между тѣмъ кости перестали стучать по прилавку, и джентльмены уже пили.
-- Вамъ что угодно?-- обратился хозяинъ къ Митѣ.
-- Я бы хотѣлъ остановиться здѣсь.
-- Багажъ есть?
-- Нѣтъ.
-- Въ такомъ случаѣ плата впередъ.
-- Сколько?
-- Три доллара въ недѣлю.
-- А за сутки?
-- 50 центовъ.
Митя заплатилъ. Хозяинъ или баркиперъ повелъ Митю по узкой, темной лѣстницѣ наверхъ и привелъ въ большую неубранную комнату съ тремя окнами, занимавшую весь этажъ дома. Здѣсь у стѣнъ и посерединѣ стояли всюду двухспальныя постели, всего 15 постелей. Соръ на полу и давно нетопленный каминъ, въ которомъ торчали въ перемежку палки, сапоги, картонки отъ шляпъ, придавали этой грязной комнатѣ непривѣтливый видъ. Кривой столъ и шесть разнокалиберныхъ стульевъ дополняли меблировку.
-- Вотъ, -- сказалъ хозяинъ, махнувъ рукой, -- почти все занято, но, должно быть, есть еще мѣсто, поищите.
-- Мнѣ придется спать вдвоемъ съ кѣмъ нибудь?-- спросилъ озадаченный Митя.
-- Ну да, видите -- все занято.
Хозяинъ ушелъ внизъ, а Митя сталъ устраиваться, т. е. осмотрѣлъ еще разъ комнату и прошелъ во вторую. Та была не лучше, только представляла столовую. Митя кое-какъ умылся, почистился и завалился на постель. Онъ проснулся только вечеромъ, когда въ сосѣдней комнатѣ пронзительно зазвенѣлъ колокольчикъ, и сапоги джентльменовъ загрохотали по досчатой лѣстницѣ. "Ужинать!" кричалъ какой-то женскій голосъ. Митя вскочилъ и послѣдовалъ за вереницей джентльменовь, которые волокли за собой кто стулъ, кто пустой ящикъ, съ помощью которыхъ за длиннымъ накрытымъ столомъ умѣстилось до 30 человѣкъ. На столѣ дымилось мясо, вареный картофель, стояли масло, сыръ и яйца, и возлѣ каждаго прибора стояла чашка чаю. Кушанье было вкусное, и Митя наѣлся до отвалу, только чаю больше двухъ чашекъ давали неохотно. Послѣ ужина джентльмены перебрались въ третью комнату и, за недостаткомъ мебели, иные расположились на полу. Публика разсѣлась кругомъ желѣзной печки, въ самыхъ безцеремонныхъ позахъ, т. е. иные джентльмены положили ноги на подоконники, иные на спинки стульевъ сосѣдей. Развалясь такимъ образомъ, руки въ карманы, они быстро наполнили комнату клубами табачнаго дыма и запахомъ жеваннаго табаку, который выплевывали куда попало, стараясь попасть подальше. Все это былъ послѣдній сбродъ, люди, которые испытали все и годились только на самыя грубыя поденныя работы. Джентльмены бесѣдовали преимущественно на двѣ темы: какія у кого прежде были удачи, и что въ Цинциннати работы нѣтъ. Затѣмъ пошли спать. Митѣ пришлось улечься въ одну постель съ джентльменомъ, ходившимъ въ громадныхъ сапогахъ, отъ котораго несло табакомъ и спиртомъ.
-- Вы какъ? Орломъ двуглавымъ или ложкой?-- спросилъ его джентльменъ въ черезчуръ высокихъ ботфортахъ.
-- Что вы говорите?-- удивился Митя.
-- Ну да, спрашиваю, ложкой или орломъ? Оказывается "двухглавымъ орломъ" значило лечь головами въ разныя, а "ложкой" вмѣстѣ въ одну сторону. Легли орломъ. Вскорѣ комната наполнилась густымъ и звонкимъ храпомъ.
"Завтра пойдетъ третья недѣля, какъ я въ Новомъ Свѣтѣ, -- думалъ Митя, -- и вотъ... все еще ничего!" Его уже надломила эта жизнь безъ надеждъ и увѣренности, и будущее казалось мрачнымъ. "Что, если я превращусь въ такихъ же господъ, какъ эти храпуны, начну бродяжить, пить!.. И какъ бы въ насмѣшку надъ настоящимъ въ Митину голову по плыли воспоминанія: жаркое лѣто въ Груздевкѣ, мама, Надя, лошади, деревенское приволье, ужинъ и мягкая чистая постель...
"Завтра опять на крышѣ ѣхать... и когда я доберусь до этой Дакоты... эти господа говорили про какія-то бойни, свиные заводы... можетъ, толкнуться завтра туда... Дмитрій Николаевичъ Груздевъ, сынъ предводителя дворянства, рабочій на свиной бойнѣ... что сказали бы мама съ Надей, если бы увидали меня въ фартукѣ, рукава засучены, большой колбасный ножъ въ рукахъ, и кровь, кровь..."
На другой день надо было убираться или платить еще 50 центовъ. Митѣ стало жалко денегъ, и онъ пошелъ искать свиные заводы. Въ полдень Митя стоялъ уже на дворѣ "Banner Slaughter and Pork-packing House", большого завода для приготовленія ветчины, колбасъ, солонины и прочее. Работы, конечно, не нашлось, но посмотрѣть, какъ свинью въ двадцать секундъ превращаютъ въ ветчину и колбасу, Митѣ позволили. Это было такъ любопытно, что Митя остался, теряя время которое въ Америкѣ -- "деньги".
Заводъ представлялъ громадное новое кирпичное зданіе, окруженное большими загонами. Въ загонахъ толпились свиные гурты, пригнанные изъ лѣсовъ и съ фермъ штатовъ Охайо, Индіаны и Кентукки. Изъ перваго загона проложенъ въ третій этажъ фабрики наклонный помостъ, по которому цѣлый день медленнымъ шагомъ навстрѣчу своей судьбѣ движется безконечная вереница свиней. Наверху онѣ выступаютъ въ два маленькихъ загона на 15 штукъ каждый, такіе тѣсные, что животныя только-только могутъ стоять. Пока ими наполняютъ одинъ загонъ, въ другомъ дѣло ужъ покончено, и такъ работа идетъ безостановочно. Свиньи, задравъ отъ тѣсноты головы, недовольно хрюкаютъ. Мясникъ, вооруженный молотомъ на длинной рукояти, сидитъ верхомъ на бревнѣ надъ загономъ, и размѣренными движеніями бьетъ своимъ орудіемъ одну свинью за другой по головѣ на смерть. Но животныя вслѣдствіе тѣсноты остаются въ стоячемъ положеніи и даже не мѣняютъ положенія тѣла, такъ что на первый взглядъ кажется, будто они всѣ живы, и страннымъ представляется только ихъ внезапное и упорное молчаніе. Всѣ рабочіе на заводѣ спеціалисты по своей части и получаютъ высокую плату, только этотъ мясникъ, который исполняетъ самую непріятную и утомительную работу, какъ это ни странно, работаетъ поденно и за меньшую плату. Едва свиньи замолкли, дверцы загона отпираются, и туши одна за другой выкладываются на слегка наклонный помостъ, въ концѣ котораго стоитъ большой чанъ въ видѣ длиннаго корыта съ горячей водой. Рабочій, вооруженный длиннымъ, тонкимъ и острымъ ножемъ, наноситъ имъ каждой тушѣ мягкій, нѣжный ударъ въ глотку. Затѣмъ туша скользитъ въ чанъ. Вода должна быть строго опредѣленной температуры, и каждая свинья не должна оставаться въ ней ни секунды дольше опредѣленнаго срока. Иначе шкура ея покраснѣетъ, какъ вареный ракъ, а если туша пробудетъ въ водѣ меньше времени, то на скобленіе уйдетъ втрое больше времени. Поэтому у чана стоитъ съ часами въ рукахъ одинъ изъ главныхъ завѣдующихъ. Туши попадаютъ въ чанъ черезъ каждыя 20 секундъ. Завѣдующій слѣдитъ по часамъ и время отъ времени пробуетъ пальцемъ температуру воды. "No 1" -- кричитъ онъ, -- и первую тушу вынимаютъ, за нею черезъ правильные промежутки слѣдуютъ остальныя. Клещи машины хватаютъ No 1 и кладутъ дымящуюся тушу на пологій помостъ, въ тоже мгновеніе два рабочихъ выдергиваютъ изъ хребта ея лучшую щетину, откладывая ее въ особый сосудъ, а два другихъ скребутъ своими скребками одинъ бокъ туши. Черезъ нѣсколько секундъ ее поворачиваютъ и выскребаютъ другой бокъ, а затѣмъ передаютъ четверымъ новымъ рабочимъ, которые обрабатываютъ тушу начисто, не оставляя ни одного волоска на гладкой, нѣжной кожѣ. Затѣмъ туша попадаетъ въ руки двухъ новыхъ рабочихъ, эти распяливаютъ заднія ноги на палку и съ помощью машины подвѣшиваютъ тушу головой внизъ. Въ такомъ видѣ она поступаетъ къ рабочему, отъ котораго требуется особое искусство: это "потрошитель", вооруженный острымъ ножемъ. Одинъ ударъ, и брюхо свиньи распорото сверху до низу, два, три короткихъ ударовъ въ брюшной полости, и всѣ органы -- легкія, сердце, кишки, желудокъ, печень, почки уже дымятся на столѣ, гдѣ особые рабочіе вырѣзаютъ изъ нихъ жиръ. Потрошеніе отнимаетъ здѣсь всего 20 секундъ времени, тогда какъ обыкновенный мясникъ тратитъ на эту операцію не менѣе 10 минутъ. Зато искусный потрошитель получаетъ въ день 6 1/-2 долларовъ (около 13 рублей), тогда какъ изъ остальныхъ рабочихъ никто не получаетъ больше 4. Если "потрошитель" почему-либо отлучится, его замѣняетъ помощникъ, но у того работа идетъ медленнѣе, изъ-за чего весь заводъ успѣваетъ выполнить лишь 4/5 обычнаго дѣла. Видъ громаднаго помѣщенія, въ которомъ свиней бьютъ, шпарятъ, потрошатъ, произвелъ на Митю тягостное впечатлѣніе: громадныя, дымящіяся туши, паръ, люди въ жиру и крови мѣшались въ одинъ лихорадочно быстрый, но размѣренный, какъ машина, миражъ. Остальная часть производства носила болѣе чистый характеръ. Выпотрошенную висящую тушу мальчикъ промывалъ струей воды изъ резиновой кишки, а другой мальчикъ съ помощью машины спускалъ въ прохладный погребъ, гдѣ помѣщались два полка выстроенныхъ въ ряды тушъ, одинъ -- вчерашняго, другой -- сегодняшняго приготовленія. Здѣсь туши остаются сутки, а затѣмъ поступаютъ въ крошильню, гдѣ разрѣзаніе на части совершается съ такой же непостижимой быстротой и правильностью. На глазахъ Мити работники въ 20 секундъ взвѣсили тушу, бросили ее на столъ, гдѣ другіе моментально расчленили ее, т. е. однимъ ударомъ отсѣкли голову, однимъ -- заднія ноги, тремя-четырьмя -- разсѣкли ихъ на части, и т. д. Кругомъ стола, какъ жерла пушекъ, зіяли отверстія большихъ деревянныхъ трубъ -- числомъ ровно столько, на сколько частей расчленялась туша, и каждая часть скользила по трубѣ въ свое особое помѣщеніе, гдѣ подвергалась дальнѣйшему разсѣченію. Отсюда по новымъ трубамъ куски мяса поступали каждый въ свое отдѣленіе, гдѣ перерабатывались въ ветчину, колбасу, солонину или консервы. Такимъ образомъ въ 20 секундъ громадная туша оказывалась уже готовой для переработки въ коптильной, колбасной или еще гдѣ.
Все это оказывается возможнымъ лишь благодаря тщательному раздѣленію труда, то есть тому, что каждый рабочій выполняетъ только свою незначительную долю общаго труда, но зато уже онъ исполняетъ ее быстро и мастерски. Полная обработка трехъ свиныхъ тушъ беретъ всего одну минуту времени, но при этомъ надъ ней послѣдовательно работаютъ слѣдующее число рабочихъ: двое загоняютъ, одинъ бьетъ, одинъ колетъ, два дергаютъ щетину, четыре скребутъ, шестеро брѣютъ, два распираютъ заднія ноги, одинъ потрошитъ, два мальчика моютъ, одинъ спускаетъ въ погребъ, два сортируютъ внутренности, одинъ вѣшаетъ, двое рубятъ, четверо разрѣзаютъ, одинъ чиститъ окорока, одинъ чиститъ переднія ноги, одинъ укладываетъ, четверо солятъ ветчину, одинъ кладетъ клейма, одинъ топитъ сало, одинъ бухгалтеръ, семь носильщиковъ и поденщиковъ, а всего -- 50 человѣкъ. Заводъ перерабатывалъ въ день 1500 тушъ въ разные сорта мяса, стало быть выходило, что каждый рабочій обрабатывалъ 30 тушъ. Это оказывалось возможнымъ только благодаря такому способу раздѣленія и спеціализаціи труда. Самое любопытное то, что хозяинъ завода платилъ собственникамъ свиней по 60 центовъ со штуки за то, что онъ билъ, чистилъ и приготовлялъ ихъ. Это потому, что онъ беретъ себѣ все, что остается, т. е. щетину, волосъ, жиръ изъ внутренностей, языкъ и т. д. и эти отбросы не только окупаютъ заводъ, но приносятъ хозяину его изрядный доходъ.
Митя ушелъ со "свиного завода" въ очень странномъ настроеніи: съ одной стороны ему противно было видѣть груды мяса распластанныя и разсѣченныя съ невообразимой быстротой изъ стада свиней, людей въ крови и салѣ, вооруженныхъ разными ножами, съ другой стороны онъ былъ совершенно подавленъ ловкимъ устройствомъ и скоростью работы. "Четыре доллара въ день, -- думалъ Митя, -- вѣдь это... это будетъ 240 рублей въ мѣсяцъ, а "потрошитель" получаетъ 6 1/2 долларовъ, что составляетъ 14 рублей въ день, вѣдь это около 5000 рублей въ годъ!-- У насъ столько исправникъ не получаетъ, можетъ быть, самъ губернаторъ! Нѣтъ, не можетъ быть, чтобъ я не устроился въ такой странѣ". И Митя почувствовалъ, что уныніе его уступаетъ мѣсто увѣренности и новымъ надеждамъ.