НА ПОРОГѢ НОВОЙ ЖИЗНИ.
Между тѣмъ, пароходъ замедлилъ ходъ и, наконецъ, остановился у форта Гамильтонъ. Навстрѣчу ему кувыркался въ волнахъ маленькій пароходикъ, на которомъ плыли лоцманъ и американскіе чиновники. Они взобрались на пароходъ, и чиновникъ въ соломенной шляпѣ сталъ пропускать мимо себя пассажировъ, записывая свѣдѣнія о фамиліи, родѣ занятій и цѣли пріѣзда. Долженъ былъ дать свѣдѣнія и Митя, которымъ уже считался изъ матросовъ и съ узелкомъ подъ мышкой изображалъ обыкновеннаго эмигранта.
"Груздевъ, русскій, кочегаръ" отвѣчалъ онъ чиновнику.
-- Зачѣмъ?-- спросилъ тотъ, не глядя на Митю.
-- За счастьемъ и богатствомъ!-- отвѣчалъ Митя. Чиновникъ улыбнулся, но такъ и записалъ.
-- Уэль! (хорошо) -- сказалъ онъ.-- Дальше, слѣдующій!
Послѣ этого пароходъ тронулся, и передъ глазами Мити все шире и шире открывалась панорама Нью-Іорка. Цѣлый лѣсъ мачтъ и пароходныхъ трубъ загораживалъ видъ на ближайшія зданія. Вмѣсто колоколенъ и церквей, которыя первыя кидаются въ глаза при въѣздѣ въ города Стараго Свѣта, здѣсь привлекали къ себѣ вниманіе верхушки высокихъ домовъ, да густыя сѣти телеграфныхъ и телефонныхъ проволокъ. Виднѣлся и большой вызолоченный куполъ, но онъ принадлежалъ не собору, а зданію биржи. Вотъ открылось устье рѣки Хедзонъ, на обоихъ берегахъ которой раскинулся городъ, и Митя увидалъ гигантскій висячій мостъ соединяющій Нью-Іоркъ съ Бруклиномъ. Пароходъ не могъ двигаться дальше самъ, тѣмъ болѣе что ему, прежде чѣмъ пристать къ пристани, надо было повернуть подъ прямымъ угломъ. Къ нему, пыхтя и сопя, приблизились два пароходишка. Одинъ при помощи каната схватилъ гиганта за носъ другой -- за хвостъ и общими силами въ двадцать минутъ повернули и поставили его на мѣсто. Спустили сходни, сошли пассажиры перваго и второго класса, а пассажировъ третьяго не пустили. Ихъ повели въ большой, хорошо построенный сарай, гдѣ за перегородкой сидѣли чиновники и доктора. Каждый проходилъ мимо чиновника, называлъ свое имя и показывалъ деньги. Докторъ слегка осматривалъ его и задавалъ черезъ переводчика кое-какіе вопросы, а переводчики были здѣсь для всѣхъ языковъ. Людей старыхъ и страдавшихъ какимъ-нибудь уродствомъ пропускали только, если у нихъ оказывались порядочныя деньги. Прочихъ вмѣстѣ съ тѣми, у кого не находилось хоть десяти долларовъ, останавливали и отводили въ сторону. Митя съ жалостью смотрѣлъ, съ какимъ отчаяніемъ многіе умоляли чиновниковъ пропустить ихъ. Еще бы! Они, можетъ быть, распродали на родинѣ послѣднее, чтобы сколотить деньги на переѣздъ въ Америку, гдѣ надѣялись найти счастье, богатство или просто свободу и покой, и вдругъ на порогѣ этого волшебнаго царства ихъ ждало крушеніе! Но чиновники были неумолимы и дѣлали рѣдкія исключенія только для здоровенныхъ молодыхъ мужчинъ: дескать, эти не пропадутъ, не доставятъ хлопотъ казнѣ и увеличатъ трудолюбивое населеніе Штатовъ. Такихъ, молъ, намъ надо, а все дряхлое, больное пусть остается въ Европѣ! Митя стоялъ въ цѣпи, ожидая очереди. Впереди его стоялъ пожилой блѣдный мужчина въ долгополомъ потертомъ сюртукѣ и картузѣ, изъ подъ котораго по вискамъ свѣшивались локоны давно нечесанныхъ волосъ. "Еврей", подумалъ Митя. Вдругъ этотъ человѣкъ обернулся и робко заговорилъ съ Митей на русскомъ языкѣ. Митя очень обрадовался и потому не разслышалъ, что такое шепталъ тотъ.
-- Что?-- спросилъ онъ.
-- Дайте мнѣ два золотыхъ, шепталъ еврей, я вамъ отдамъ тамъ...
-- Откуда вы знаете, что у меня есть деньги?-- удивился Митя.
-- Ужъ я вижу, -- сказалъ еврей, -- господинъ -- панъ у него деньги есть.
-- Извольте, вотъ, -- сказалъ Митя, сунувъ еврею въ горсть двѣ золотыхъ монеты по двадцати франковъ. Благодаря этимъ монетамъ еврей прошелъ сквозь контроль безпрепятственно, прошелъ и Митя. Онъ очутился въ толпѣ пропущенныхъ и могъ ступить на американскую почву. Оглядываясь и размышляя, кого бы спросить о пристанищѣ, Митя забылъ о евреѣ, а когда вспомнилъ, то подумалъ, что тотъ исчезъ съ его деньгами, какъ вдругъ кто-то вѣжливо дернулъ его за рукавъ. Митя оглянулся -- передъ нимъ стоялъ блѣдный еврей и протягивалъ ему деньги.
-- Можетъ быть вамъ эти деньги нужны?-- спросилъ Митя.
-- Ну, нужны, а отдать надо!-- сказалъ тотъ.
Митя подумалъ, что у него зашиты въ разныхъ частяхъ одежды больше ста долларовъ на американскій счетъ, и сказалъ:
-- Возьмите эти деньги, вы мнѣ какъ нибудь отдадите. У меня еще есть.
-- Ну, спасибо!-- сказалъ еврей.
Оба были бездомные пришельцы на чужбинѣ, оба говорили по-русски, и это ихъ сближало.
-- Ну, надо искать квартиру и работу!-- сказалъ полувопросительно случайный знакомый Мити.
-- Да, надо-бы.
-- Ну и что панъ думаетъ, найдемъ!
-- Откуда вы узнали, что я панъ, и что у меня есть деньги?
Еврей засмѣялся, показавъ два ряда бѣлыхъ, блестящихъ зубовъ.
-- Ну, пана видно, по рукамъ видно. Панъ топилъ печи, а руки еще панскія.
-- А насчетъ денегъ?
-- У кого деньги есть, тотъ смотритъ весело, не тужитъ, не кричитъ: "вай-вай, люди добрые, помогите"!
Митя тоже засмѣялся. Между тѣмъ еврей приглядывался къ толпѣ. Эмигранты изъ разныхъ странъ Европы стояли или сидѣли на своихъ вещахъ и растерянно галдѣли на своихъ нарѣчіяхъ. Около нихъ суетились какіе-то прилично одѣтые американцы. Они подходили къ кучкамъ переселенцевъ, толковали имъ что-то, потомъ забирали ихъ вмѣстѣ съ вещами и уводили.
-- Это американцы, но это наши, -- сказалъ вдругъ еврей и подошелъ къ одному изъ этихъ комиссіонеровъ. Онъ заговорилъ съ нимъ на еврейскомъ жаргонѣ, то есть на испорченномъ нѣмецкомъ языкѣ, какимъ говорятъ только евреи въ Европѣ, именно въ Польшѣ и Западномъ краѣ. Комиссіонеръ въ котелкѣ заговорилъ съ Митинымъ знакомымъ, тотъ указалъ на Митю, они еще о чемъ-то полопотали, а затѣмъ блѣдный еврей вернулся и сказалъ:
-- Ну, квартира есть и кушать есть, пятьдесятъ центовъ въ сутки.
-- Пятьдесятъ центовъ, полъ-доллара -- рубль? -- сказалъ Митя.
-- Ну, да, рубль.
Митя и блѣдный еврей пошли за господиномъ въ котелкѣ по фамиліи мистеръ Смитъ, который подцѣпилъ еще семью норвежскихъ эмигрантовъ. Митя шелъ, оглядываясь и изумляясь. Улицы и тротуары были широкіе, а между тѣмъ отъ высокихъ домовъ съ громадными вывѣсками наверху казались сумрачными. Кругомъ страшная толкотня и давка. Всѣ куда-то спѣшатъ. Сквозь толпу шныряютъ босоногіе мальчишки съ огромными кипами несложенныхъ газетныхъ листовъ, предлагая ихъ всѣмъ и каждому. Публика покупаетъ, читаетъ на ходу и бросаетъ тутъ же на улицѣ, гдѣ валяются лоскутки бумаги, апельсинныя и арбузныя корки, обгрызки банановъ. Вотъ наши эмигранты подъ предводительствомъ бойко шагавшаго мистера Смита очутились на громадной улицѣ; положительно затканной проволокой телефоновъ и телеграфовъ. Конца ея не было видно, только колоссальныя башни-дома силуэтами вырисовывались вдали. По высокому помосту на чугунныхъ столбахъ съ лязгомъ и грохотомъ несся поѣздъ воздушной желѣзной дороги, туча разныхъ экипажей въ оба конца, и люди шли, шли, точно торопились попасть на какое-то зрѣлище. Но мистеръ Смитъ и его квартиранты скоро свернули вправо, потомъ влѣво, еще влѣво и, пройдя нѣсколько сравнительно тихихъ улицъ, очутились въ довольно приличномъ для пятидесяти центовъ помѣщеніи въ пятомъ этажѣ большого, но стараго и грязнаго дома. Тамъ они застали еще нѣсколькихъ квартирантовъ, которыхъ мистеръ Смитъ, подцѣпилъ раньше на другомъ пароходѣ. Мистеръ Смитъ былъ еврей, лѣтъ двадцать тому назадъ выселившійся изъ Россіи, онъ почти забылъ русскій языкъ, сильно объамериканился и занимался тѣмъ, что сдавалъ комнаты и углы съ пищей или безъ оной вновь прибывающимъ эмигрантамъ. Собственно онъ бралъ за квартиру и столъ по доллару съ человѣка въ день, а скидку устроилъ Митѣ его спутникъ, благодаря тому, что мистеръ Смитъ оказался одной вѣры съ тѣмъ. Всѣ эмигранты чувствовали себя очень нехорошо, они не знали, какъ и за что приняться, тѣмъ болѣе, что не знали, языка. Митя тоже испытывалъ это чувство одиночества и потерянности, но его знакомецъ, блѣдный еврей, чувствовалъ себя совсѣмъ иначе. Онъ очень скоро началъ шнырять, завелъ знакомства среди своихъ единовѣрцевъ и черезъ два дня уже устроился на какую-то работу. Забирая свои вещи, онъ весело улыбался Митѣ и говорилъ:
-- Ну, панъ, не робѣйте, ваше дѣло тоже скоро будетъ въ шляпѣ. Вотъ мой адресъ, если пану будетъ худо, приходите, я деньги отдамъ, ну, и еще достану. А уѣдете, пришлите свой адресъ. Гудъ-бай!-- закончилъ онъ по-американски, потрясая Митину руку съ видомъ завзятаго янки.
Первымъ дѣломъ Митя написалъ домой о своемъ благополучномъ пріѣздѣ и просилъ поскорѣе написать ему. Затѣмъ нѣсколько дней прошло въ томъ, что Митя шатался по Нью-Іорку, удивляясь, но не восхищаясь всѣмъ, что видѣлъ. Городъ, американцы и все американское невольно поглощали почти все его вниманіе, и Митя только урывками вспоминалъ, что ему надо что-то начать. Но что и какъ, этого онъ себѣ еще не представлялъ. Онъ понималъ только одно, именно, что ему надо сдѣлаться американцемъ, то есть начать дѣлать то-же и такъ-же, какъ дѣлали другіе. А какъ это сдѣлать Митя еще не зналъ. Во всякомъ случаѣ все американское давало себя чувствовать на каждомъ шагу. На людныхъ улицахъ Митю злило, что его всѣ толкали, и онъ скоро понялъ причину тому: онъ ходилъ обыкновенной походкой, не прочь былъ остановиться, поглазѣть по сторонамъ, на дома, на окна магазиновъ. Американцы же всѣ спѣшили, и каждый двигался скорымъ шагомъ, занятый своими цѣлями и ни капли не заботясь о другихъ. Затѣмъ Митю постоянно озадачивало "начальство" американцевъ, какъ онъ мысленно опредѣлилъ ихъ манеру обращаться съ людьми. Митя съ дѣтства привыкъ къ тому, что одни люди приказываютъ, а другіе слушаются и исполняютъ приказанія, притомъ кланяются, снимаютъ шапки, шаркаютъ, улыбаются, лебезятъ, вообще всякимъ способомъ проявляютъ свою почтительность. А этимъ какъ будто на все наплевать. Даже дѣти, маленькія дѣти разговариваютъ съ родителями и другъ съ другомъ, какъ взрослые. Отдыхая на скамейкѣ въ какомъ-то паркѣ, Митя былъ свидѣтелемъ слѣдующей сцены: пожилой американецъ сидѣлъ на скамейкѣ и читалъ газету. Къ нему подскочилъ мальчикъ лѣтъ семи, восьми.
-- Отецъ, сказалъ онъ, если ты останешься здѣсь, я пойду на прудъ.
-- Я думаю, тебѣ будетъ лучше не ходить, замѣтилъ отецъ.
-- Это твое мнѣніе, а мое -- чтобъ идти, -- сказалъ маленькій американецъ, повернулся и побѣжалъ прочь, въ то время, какъ отецъ спокойно снова взялся за газету. Своею внѣшностью американцы тоже не нравились Митѣ: сухопарые, долговязые, съ тонкой шеей, которая казалась оттого длинной, они въ своей сосредоточенной молчаливой торопливости представлялись Митѣ полусумасшедшими. Послѣдній мальчишка, хотя и повторялъ на каждомъ словѣ "плизъ" (пожалуйста), но разговаривалъ и отвѣчалъ на вопросы съ видомъ невозмутимѣйшей независимости.
Городъ, какъ ни былъ поразителенъ, тоже не нравился Митѣ, а все-таки онъ смотрѣлъ, смотрѣлъ во всѣ глаза. "Вотъ такъ тронъ!" подумалъ Митя, наткнувшись на перекресткѣ двухъ улицъ на подмостки, увѣнчанные роскошнымъ краснаго бархата кресломъ подъ большимъ бѣлымъ зонтомъ. На креслахъ возсѣдалъ, задравъ кверху голову, не Богъ вѣсть какъ одѣтый джентльменъ и читалъ газету, а черный негръ, стоя передъ нимъ, изо всѣхъ силъ начищалъ ему сапоги. Громадныя вывѣски спорили величиной съ домами, и между ними висѣли иногда въ воздухѣ то саженныя серебряныя ножницы, то гигантское стальное перо, какой нибудь сапогъ или сигара. Дома большею частью были кирпичные, некрасивые, но попадались роскошныя и величественныя зданія. Чтобы не потеряться, Митя купилъ за нѣсколько центовъ планъ Нью-Іорка и разглядывалъ его въ промежутки отдыха. Изъ плана и описанія онъ увидѣлъ, что Нью-Іоркъ не одинъ, а нѣсколько, слившихся воедино городовъ: Нью-Іоркъ, Бруклинъ, Джерси, Хобокенъ съ общимъ населеніемъ въ 3 1/2 милліона людей. Черезъ городъ протекаетъ широкая рѣка Хедзонъ, отдѣляя къ востоку рукавъ -- Истъ-Риверъ, благодаря которому самъ Нью-Іоркъ оказывается стоящимъ на длинномъ гранитномъ островѣ Манхатанъ, а дальше къ востоку на большомъ островѣ Лонгъ-Айлендъ расположился Бруклинъ. Широкая, безконечная улица, по которой Митя шелъ за мистеромъ Смитомъ съ парохода, оказалась по названію Бродвей ("Широкая") и пересѣкала городъ вдоль. Всѣ другія улицы шли или параллельно ей или пересѣкали ее подъ прямыми углами и вмѣсто названій имѣли нумера. Руководствуясь планомъ, Митя пустился отыскивать одинъ изъ двухъ громадныхъ висячихъ мостовъ, перекинутыхъ, черезъ морской проливъ, который отдѣляетъ отъ Нью-Іорка о. Лонгъ-Айлендъ съ расположившимся на немъ Бруклиномъ. Подойдя съ набережной, Митя увидѣлъ двѣ громадныхъ башни сажень въ сорокъ высоты (86 м.) и цѣлую сѣть проволочныхъ канатовъ. Перекидываясь черезъ башни, эти проволочные канаты висѣли высоко надъ водой, поддерживая широкій помостъ, по которому валила толпа, катились экипажи и стрѣлой двигались взадъ и впередъ поѣзда канатной желѣзной дороги. А внизу свободно проходили пароходы и суда, не касаясь моста концами мачтъ. Митя вмѣшался въ толпу, поднялся по лѣстницѣ и пошелъ по мосту средней дорогой, оставленной для пѣшеходовъ. Справа и слѣва пролегали пути канатной дороги, а за ними виднѣлись по краямъ моста широкіе проѣзды для экипажей. На серединѣ моста Митя остановился. Ему казалось, будто онъ виситъ въ воздухѣ. Внизу и кругомъ далеко разстилался городъ съ его правильными улицами, проливъ и океанъ. Митя шелъ черезъ мостъ почти полчаса, да назадъ столько же, и не мудрено -- мостъ имѣетъ почти двѣ версты въ длину (1828 м.). Когда Митя стоялъ на серединѣ моста, возлѣ него остановился съ трубкой въ зубахъ какой то джентльменъ въ соломенной шляпѣ. Онъ задумчиво глядѣлъ въ воду.
-- Вотъ, здѣсь онъ прыгнулъ, сказалъ этотъ господинъ про себя, не обращаясь ни къ кому.
-- Кто?-- невольно спросилъ Митя.
-- Эдвардсъ, -- сказалъ незнакомецъ.
-- Кто это Эдвардсъ?
-- Членъ общества прыгуновъ съ мостовъ.
-- Какъ?-- изумился Митя.
-- Вы вѣрно оттуда, кивнулъ незнакомецъ на востокъ, -- изъ Европы?
-- Да.
-- У насъ есть здѣсь такой клубъ. Онъ прыгнулъ и сказалъ: больше не прыгаю, страшно.
-- Вы тоже членъ этого клуба?-- освѣдомился Митя.
-- Нѣтъ, я членъ клуба самоубійцъ. Какъ вы думаете, сэръ, убьюсь я, если прыгну туда?
Митя молчалъ, соображая, что передъ нимъ помѣшанный.
-- Я думаю, убьетесь, -- сказалъ онъ.
-- Я тоже думаю, -- одобрительно поддакнулъ джентльменъ..
-- Собственно, для чего же существуетъ этотъ клубъ? спросилъ Митя, помолчавъ.
-- Въ него принимаются въ дѣйствительные члены люди, рѣшившіе покончить жизнь самоубійствомъ, и мы сообща разрабатываемъ разные остроумные, оригинальные и наиболѣе пріятные способы покинуть этотъ міръ, -- сказалъ важнымъ и дѣловымъ тономъ джентльменъ.
-- Можетъ быть, вы, сэръ, намѣреваетесь вступить въ него? спросилъ любезно джентльменъ въ соломенной шляпѣ.
-- Я? нѣтъ еще! смутился Митя и, раскланявшись, поспѣшилъ отойти отъ этого помѣшаннаго человѣка.
Впослѣдствіи, однако, онъ узналъ, что въ Нью-Іоркѣ, дѣйствительно, существуютъ такіе клубы.
-- Лучше всего, -- думалъ Митя, возвращаясь въ квартиру мистера Смита, -- если я поищу какой нибудь чистой работы -- въ торговой конторѣ, въ банкѣ, въ какомъ нибудь управленіи...
-- Какъ дѣла? спросилъ его вечеромъ мистеръ Смитъ, которому очень хотѣлось сбыть поскорѣе дешеваго постояльца.
-- Пока ничего не нашелъ, -- отвѣчалъ Митя, усаживаясь за ужинъ.
-- Вы бы сходили на пристань въ контору, -- посовѣтовалъ ему мистеръ Смитъ, -- тамъ есть бюро, которое сообщаетъ эмигрантамъ свѣдѣнія, гдѣ въ штатахъ и какія работы требуются. Здѣсь въ Нью-Іоркѣ такъ много рукъ, что вы только даромъ время потратите.
-- Я хочу завтра поискать какихъ либо занятій въ конторѣ или что-нибудь въ этомъ родѣ.
-- Хмъ, -- сказалъ мистеръ Смитъ, окинувъ Митю сомнѣвающимся взглядомъ.-- Это надо въ Хобокенѣ и въ Джерси-Сити, всѣ оффисы (конторы) тамъ.