Похоронили Силантия. Без попа хоронили -- далеко жил поп, верст за восемьдесят. А по деревне, между бабами, новый разговор пошел:
-- Филат захворал...
-- Какой?
-- Да Косогов -- Петровны муж.
-- Очень захворал-то?
-- Как бы не умер... Плохой...
Филат три дня головой и животом маялся. На шум в ушах жаловался. Привередливый стал. То и дело пить просил:
-- Настя... пить...
-- Да ведь пил уже...
-- Еще хочу, -- настаивал Филат. -- Только нет ли другой воды? Невкусную даешь...
Петровна ворчала:
-- Какой же еще надо? Вся вода одинаковая...
-- Почему раньше не такая была?
-- Такая и раньше была... Во рту у тебя неладно... Вот и невкусной кажется...
Пил Филат воду и таял.
Вместе с ним мучилась и Петровна. То жгучая злоба охватывала, то раскаяние терзало. Падала Петровна на колени перед иконами. Держала в руках Зинкин порошок, шептала:
-- Владычица!.. Не могу!.. Помоги!.. Извелась я с рыжей собакой... Опостылел!.. Помоги, заступница!..
А через сенцы, из горницы, тягуче хрипел голос Филата:
-- Настя, попить бы...
-- Пил ведь... Погодил бы! -- не зная зачем, уговаривала мужа Петровна.
А Филат настаивал:
-- Говорю, дай... Нутро горит...
Черпала Петровна ковшом из ведра воду. А руку с порошком точно кто подталкивал к ковшу.
Так тянулось три дня.
На четвертый день Филат скончался. Петровна убежала в пригон. Валялась на соломе и выла.
Старуха свекровь позвала мужиков и баб обмывать покойника.
Собрались.
Старый бродяга и сюда приплелся.
Свекровь работала в кути, около печки, и шептала молитву:
-- Святый боже, святый крепкий, помилуй нас...
Бабы смотрели на покойника и дивились:
-- Черный-то какой!
-- Как Силантий...
-- Должно быть, одна болезнь-то... а?
-- Поветрие это...
А старый бродяга загадочно бормотал:
-- Бывает... Видал я... Всю Сибирь прошел. Видал. Случалось в иных местах... Да, случалось...
Похоронили и Филата.
Не любили кабурлинцы покойников долго в доме держать. Скоро после смерти хоронили.
А недели через две еще один мужик умер -- Петр Анучин. Пьяница и буян был. Ребят бил и бабу изводил...
Кабурлинцы говорили:
-- Отмаялась Анучиха... Прибрал бог пьяницу... Слава тебе, господи...
-- А черный-то какой!
-- Как Филат...
-- Ну, прямо как есть... мор!..
Немного времени прошло -- старик Еремей Скобов скончался. Тоже не очень жалели кабурлинцы. Такими словами провожали старика в могилу.
-- Непутевый был... ёрник!
-- Одно слово... снохач!
-- Трех снох заездил...
-- Свою старуху измотал...
-- Сыновья измаялись...
-- Пора и на место, не к ночи будь помянут... старый пес.
И Скобова схоронили.
Почти вслед за Скобовым свекровка у Феклы Прясловой умерла. Помаялась головой, животом, на уши пожаловалась. И умерла. А потом сразу, в одну неделю, три мужика умерли.
Хоронили кабурлинцы покойников. Удивлялись поветрию и мору. Тужить стали. Но не знали, как от беды избавиться.
И совсем неожиданно умер самый богатый мужик на деревне Ипат Харитоныч Вихлянцев.
Бабы шептались на задворках:
-- Слышь, кума, говорят, сегодня Ипат Харитоныч скончался.
-- Ну, этому туда и дорога... Разбойник ведь был!
-- Да неужели?
-- А ты что... позабыла, как в недород вся деревня у него в ногах валялась и хлеба выпрашивала? Всех ведь тогда ограбил...
-- Бабы сказывают, будто в молодости он с кистенем в руках на тракт хаживал... Верно это?
-- Бывало. Хаживал. Там и богачество себе добывал...
-- Значит, не зря господь покарал?
-- Конечно, не зря! Да и нелады у них со снохой были...
-- Ну, вот и прибрал господь.
Похоронили и Вихлянцева.
Старики стали поговаривать о поездке за попом.
-- Ничего не поделаешь... Знать, согрешили...
-- Беспременно попа надо везти.
Молодые мужики возражали:
-- Чем он поможет... поп-то?
-- Молебен отслужит, -- говорили старики.
-- Так пройдет, -- возражали молодые.
Старики на своем стояли:
-- Не обойтись без попа.
-- Видите, как смерть-то косит людей...
-- Молебен надо отслужить... Беспременно...
Только бродяга Никита спокойно на мор смотрел и, загадочно улыбаясь, бормотал себе под нос:
-- Да... бывает... Всю Сибирь прошел... Видал... Помирали и так... Вроде как косой косило...
А сам поздними вечерами и ранними утрами тихо отворял дверь бани, в которой жил, выходил наружу и пристально смотрел на задворки и гумна.
Баня, в которой жил Никита, сзади пригонов и гумен стояла, недалеко от дворов Будинского.
Старику все видно. Хотя и слеповатым почитался, а различал бабьи фигуры, мелькавшие по снегу в ночной темноте, с мешками зерна на спине либо с большими свертками холста под полой.
Смотрел и помалкивал. Не его это дело...