Покаравъ нѣкогда Туде и отнявъ у его лица и языка силу выраженія. Господь взамѣнъ далъ глазамъ его способность видѣть во мракѣ. Поэтому Туде ѣхалъ ночью, не боясь сбиться съ пути.
Въ ущельѣ, гдѣ утесы-близнецы сжимаютъ воды Нуоньяса вокругъ острова мертвыхъ, онъ замѣтилъ по силѣ теченія, насколько далеко онъ отъѣхалъ.
Острововъ онъ не могъ сразу увидѣть -- они были слишкомъ далеко -- но по привычкѣ поискалъ глазами, въ какомъ они лежатъ направленіи. И, кромѣ того, сообразовался съ теченіемъ.
Можетъ быть, день уже началъ брезжить, когда онъ подплывалъ къ шхерѣ. По крайней мѣрѣ, она предстала передъ нимъ, какъ тѣнь, и вскорѣ онъ услышалъ тихое журчаніе воды вокругъ прибрежныхъ камней.
Онъ пересталъ грести и прислушался. Только изрѣдка глубоко погружалъ весла въ воду, чтобы удержать лодку противъ теченія.
Мысль объ Алитѣ и увѣренность найти его были въ немъ такъ сильны, что онъ ждалъ отвѣта на свои надежды, едва завидѣвъ мѣсто, гдѣ покоился усопшій. Лежитъ ли онъ еще тамъ? Почемъ знать?
Не слыша ничего, онъ подплылъ ближе. И вдругъ -- какъ разъ въ ту минуту, когда онъ снова пересталъ грести, чтобы осмотрѣться -- передъ нимъ встала живая тѣнь. Тѣнь, представлявшая не очертанія шхеры, а контуру человѣка, стоящаго на каменной глыбѣ.
Туде сейчасъ же подумалъ объ Алитѣ и преисполнился радостнымъ предчувствіемъ того, что нашелъ, что искалъ. И ему стало опять больно, что онъ не можетъ говорить -- не можетъ сейчасъ же окликнуть Алита, если это былъ онъ, сказать ему, что это онъ, Туде, что онъ пріѣхалъ за нимъ. Тихими, сильными взмахами веселъ онъ подвигалъ впередъ лодку, все время вертясь на скамейкѣ, чтобы узнать, замѣтилъ ли его Алить. Теперь онъ былъ уже убѣжденъ, что это Алитъ. Кто же еще могъ стоять такъ -- на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ онъ оставилъ Алита? Туде уже не думалъ о томъ, куда уходятъ мертвецы, и о томъ, какъ люди въ старину искали ихъ. Объ былъ совершенно увѣренъ. И страхъ остальныхъ передъ островомъ мертвыхъ -- ихъ предубѣжденіе и боязнь высаживаться на этотъ берегъ, не угнетали его,-- тамъ, гдѣ былъ Алитъ, совершенно безопасно могъ находиться и онъ.
Лодка подошла къ берету. Туде ухватился за выступъ камня и втащилъ лодку между двухъ большихъ камней, чтобы ее не снесло прибоемъ. Потомъ, тихо ступая мягкими башмаками, сталъ подниматься къ вершинѣ.
Человѣкъ наверху стоялъ неподвижно. Молніей пронизала Туде мысль -- не стоитъ ли такъ неподвижно человѣкъ, уже переставшій жить на землѣ, и подойдя ближе, онъ видѣлъ яснѣе, и вдругъ остановился, дѣйствительно ли это Алитъ?
Надежда была въ немъ такъ крѣпка, что внутреннее зрѣніе пересилило зрѣніе его глазъ.
Теперь онъ увидѣлъ -- съ глазъ его словно упала пелена -- что человѣкъ этотъ много выше Алита, и что передъ нимъ -- стоитъ самъ учитель.
Отъ изумленія онъ издалъ звукъ -- не языкомъ, а откуда то изнутри, звукъ тревоги и удивленія -- и тогда человѣкъ обернулся и взглянулъ на него.
Это былъ Вуоле Звѣриная Шкура.
Днемъ онъ пріѣхалъ сюда, а теперь, ночью, взобрался на вершину, ища дорогу, которой ушелъ мертвецъ.
Сначала онъ присталъ къ другому острову. Отлично сознавая, что привлекаетъ его только скалистая шхера, онъ не рѣшился пристать прямо къ ней. А вытащилъ свою лодку на песчаную отмель у другого острова -- тихонько, словно боясь вспугнуть кого-то -- и осторожно прокрался, хотя и не отъ кого было прятаться -- къ обнаженному утесу, ближайшему къ шхерѣ. Утесъ переходилъ въ длинную пологую косу, какъ будто островъ былъ затонувшимъ гигантскимъ звѣремъ, у котораго изъ воды выдавался только загривокъ съ спиннымъ хребтомъ, расходившимся на два отрога.
Солнце уже сѣло, и озеро лежало тихо и неподвижно. На шхерѣ тоже царило безмолвіе. надъ ней не слышно было шелеста вѣтерка, а черныя птицы -- по народному повѣрью, птицы смерти -- уже улетѣли на зиму. Только у прибрежныхъ камней тихонько журчала вода, и съ шумомъ бились еще не улегшіяся съ прошлой бури волны.
Долго стоялъ онъ на мысѣ -- въ колебаніи и не зная, зачѣмъ онъ собственно сюда пріѣхалъ. Вѣдь это же дорога, которой ушелъ мертвецъ -- больше онъ не мотъ вспомнитъ ничего.
Шхера, манившая его своимъ яркимъ солнцемъ, уединенностью и прелестью невѣдомаго, была отъ него теперь такъ близко. Его отдѣляло отъ него всего нѣсколько десятковъ саженъ, и, вглядѣвшись въ песчаную отмель, онъ подумалъ, что, вѣроятно, можно перейти туда вбродъ. Но не хотѣлъ итти сейчасъ. Ему гораздо важнѣе было смотрѣть туда, слѣдить -- какъ будто онъ ожидалъ увидѣть что-то, что обратится въ бѣгство, если онъ подойдетъ ближе. Но онъ не увидѣлъ ничего.
Скалы и каменныя глыбы неровной грядой окаймляли вершину, и гряда эта не прерывалась тѣмъ живымъ, что создало и обѣщало ему ему внутреннее зрѣніе. Того, что онъ хотѣлъ увидѣть, на что надѣялся -- какой-нибудь признакъ дороги, или голосъ, или хотя бы одну изъ дикихъ птицъ -- не видно и не слышно было нигдѣ. И слова охватило его разочарованіе обманутаго ожиданія.
Все казалось ему такимъ громаднымъ и заманчивымъ издали -- и такимъ неузнаваемымъ и горестно ничтожнымъ, когда онъ подходилъ ближе. Но, можетъ быть, онъ подошелъ еще недостаточно близко?
Въ это время стали спускаться сумерки -- съ неизбѣжно слѣдующей за ними ночью. А съ ними пришелъ и холодъ, и Вуоле почувствовалъ, что онъ голоденъ.
Когда онъ думалъ о голодѣ въ послѣдній разъ? Онъ пошелъ къ лодкѣ поискать, не найдется ли тамъ чего-нибудь поѣсть.
Взглянувъ на безплодный и пустынный островъ своими голодными глазами, онъ увидѣлъ его совсѣмъ инымъ, чѣмъ когда съ томленіемъ смотрѣлъ на него съ Большого Острова, и вдругъ передъ нимъ явилась совершенно другая картина -- женщина съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбы -- и онъ не зналъ хорошенько, взманила ли эта картина только его желаніе поѣсть рыбы.
Въ лодкѣ онъ нашелъ нѣсколько рыбокъ и, утоливъ ими голодъ, остался въ лодкѣ. Взоръ его все время былъ устремленъ на шхеру, и онъ прислушивался. Не услышитъ ли все-таки чего-нибудь? Не появится ли человѣкъ, котораго привезли сюда съ Большого Острова?
Крутомъ становилось все темнѣе, и онъ уже не видѣлъ шхеры. Тогда онъ осторожно спустилъ лодку на воду и поплылъ.
Тихонько, осторожно взмахивая веслами и прислушиваясь въ промежуткахъ между взмахами, онъ подплылъ къ шхерѣ и медленно, шагъ за шагомъ, поднялся на крутую вершину.
Жители Большого Острова разсказывали ему, что много людей въ Нуоньясѣ ушли на этотъ островъ и исчезли. Вуоле осматривалъ груды, камней, словно ожидая увидѣть дверь, въ которую прошли мертвецы. Онъ не рѣшался пройти по островку, какъ бы все еще боясь напугать кого-то. Долго стоялъ онъ, напряженно прислушиваясь, но, наконецъ, усталость одолѣла его, и онъ опустился на камень. Онъ все еще продолжалъ прислушиваться съ тѣмъ же напряженнымъ ожиданіемъ -- не встанетъ ли передъ нимъ человѣкъ -- и странныя картины, словно во снѣ, проходили передъ его глазами. Потомъ онъ опустилъ голову ниже и увидѣлъ настоящій сонъ.
Онъ шелъ по дорогѣ, по которой шелъ уже давно.
Дорога эта лежала передъ нимъ -- далеко-далеко, впереди -- ровная, широкая и озарённая страннымъ свѣтомъ. Она вела все вверхъ -- поднималась на высокую гору и тамъ переходила въ еле замѣтную полоску и терялась въ свѣтѣ, струившемся передъ нимъ. Свѣтъ этотъ манилъ и почти ослѣплялъ его, но всегда освѣщалъ ту часть дороги, до которой онъ еще не дошелъ. По временамъ, когда онъ ускорялъ шаги, чтобы подойти къ нему поближе и погрѣться въ его теплыхъ лучахъ, свѣтъ какъ будто приближался, но въ ту же минуту снова отступалъ отъ него, играя на горизонтѣ, какъ сѣверное сіяніе. И когда свѣтъ отступалъ, Вуоле чувствовалъ, что ему холодно. Свѣтъ, къ которому онъ стремился, который заставлялъ его смотрѣть вверхъ и искать вдали, превращался тогда въ зимнее солнце, безсильное и негрѣющее. Онъ все еще ослѣплялъ его, но манилъ уже не такъ неотразимо. И вдругъ онъ почувствовалъ холодъ и острый голодъ, и непреодолимая сила заставила его обернуться назадъ.
Передъ глазами его, отъ того мѣста, гдѣ онъ стоялъ,-- въ безконечную глубь и даль, тоже разстилалась дорога. Это была дорога, по которой онъ пришелъ -- никакой другой не было, но теперь она. казалась совсѣмъ иной, чѣмъ раньше,-- когда онъ видѣлъ ее передъ собою. Она была уже не ровна и не широка. Она вилась между скалъ и болотъ, и онъ видѣлъ на ней камни, какъ человѣкъ, путешествующій въ горахъ, только сверху видитъ сразу всѣ камни, которые ему съ трудомъ приходилось обходить по одному. Она была не прямая, какъ раньше, а вилась и изгибалась, какъ рѣка на равнинѣ. И свѣтъ не озарялъ ее. Какъ будто мѣстность эта лежала слишкомъ далеко въ глубинѣ. На этой дорогѣ было такъ темно и холодно! Во снѣ она представлялась Вуоле такою же, какимъ однажды онъ видѣлъ фьордъ у взморья, съ извивавшейся по краю берега дорогой, когда солнце скрылось за горами, и Вуоле стоялъ одинъ на краю обрыва.
И теперь тоже позади него все было погружено въ сумракъ и холодъ. Все -- за исключеніемъ холма, находившагося отъ него совсѣмъ близко. Онъ прошелъ мимо и не обратилъ на него вниманія, потому что заманчивый свѣтъ вдали ослѣплялъ его.
Только сейчасъ увидѣлъ онъ этотъ холмъ. Онъ стоялъ такъ одиноко среди той мѣстности, гдѣ проходилъ Вуоле. Онъ возвышался надо всѣмъ остальнымъ, и потому волшебный свѣтъ еще озарялъ его. Онъ былъ такъ близко отъ Вуоле и не отступалъ передъ нимъ. Это была единственная вершина, куда онъ могъ дойти -- глѣ мракъ и холодъ должны были уступить теплу и свѣту.
Но погналъ его туда все-таки голодъ. Какой это былъ голодъ -- онъ не сознавалъ во снѣ, но быстро побѣжалъ, чтобы поскорѣе утолить его. И вдругъ, когда онъ подбѣжалъ къ тому мѣсту, передъ нимъ очутилась женщина съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбы.
Когда онъ увидѣлъ ее, голодъ его превратился въ страстное влеченіе къ ней, и онъ побѣжалъ во снѣ, какъ никогда не бѣгалъ на яву. Но, подбѣжавъ и уже протянувъ руку, чтобы схватить се, онъ споткнулся на камень и упалъ -- въ какой то бездонный мракъ.
Въ этомъ мракѣ онъ очутился мгновенно. Повернувшись на камнѣ, на которомъ уснулъ, онъ протянулъ руку, упалъ -- и проснулся.
Въ безпокойствѣ онъ вскочилъ и прислушался. Сначала, потому что сразу не могъ сообразить, гдѣ находится, а потомъ, чтобы узнать, не поднялся ли все-таки кто-нибудь -- не возсталъ ли какой-нибудь мертвецъ, чтобы разбудить его.
По мерцанію на водѣ онъ понялъ, что скоро наступить день, но глаза его, сомкнувшіеся передъ волшебнымъ свѣтомъ его сновидѣнія, были еще такъ ослѣплены имъ, что онъ не могъ сразу приспособиться къ темнотѣ.
Онъ стоялъ неподвижно, ожидая только знака, И дождался его. Во тьмѣ передъ нимъ всталъ человѣкъ и заговорилъ съ нимъ, и, заслышавъ звукъ его голоса, Вуоле обернулся и взглянулъ въ глаза человѣку.
Онъ не понялъ ничего изъ того, что говорилъ этотъ человѣкъ, да и не надѣялся понять. Онъ даже не думалъ объ этомъ.
Звукъ, исходящій изнутри этого человѣка, не мотъ принадлежать живому. Вуоле сейчасъ же понялъ это. А взглянувъ въ бѣлое его лицо -- юно одно свѣтилось въ темнотѣ -- онъ замѣтилъ, что и въ немъ не было жизни.
Это былъ мертвый человѣкъ, возставшій, чтобы разбудить его.
Вуоле совсѣмъ забылъ свой сонъ и свой голодъ. Только ночной холодъ потрясалъ, ознобомъ его тѣло.
Стоя среди камней, съ мерцавшей за нимъ водою, человѣкъ этотъ опять напомнилъ Вуоле того, что лежалъ на берегу на взморьѣ. Но онъ зналъ этого человѣка. Онъ видѣлъ его лицо. Теперь онъ вспомнилъ его -- это былъ одинъ изъ жителей Большого Острова, тотъ, что ушелъ до него -- по той же дорогѣ, что и онъ, къ тѣмъ, кого другіе люди зовутъ мертвецами.
Онъ не могъ представитъ себѣ, дѣйствительно ли этотъ человѣкъ возсталъ ради него, или же онъ только искалъ ту же дорогу -- какъ ушелъ искать ее когда-то другой со взморья -- но вдругъ невольно наклонился къ бѣлому лицу и спросилъ:
-- Чего ты ищешь?
И Туде -- это былъ онъ -- не могшій отвѣтить словами, бросился на землю среди камней и обнялъ ноги учителя.
Тогда Вуоле пересталъ понимать -- можетъ ли это быть мертвецъ? Онъ стоялъ неподвижно, въ недоумѣніи глядя на распростертаго у его ногъ человѣка.
Между тѣмъ, забрезжилъ разсвѣтъ, утренній туманъ поплылъ надъ шхерой, и въ холодной мглѣ его оба человѣка забыли другъ о другѣ.
То, что дала имъ ночь, съ грезами и чудесами, исчезло съ приходомъ дня, и они были лишь людьми, вмѣстѣ страдающими онъ холода и голода. И они пошли вмѣстѣ.