Передъ восходомъ солнца трое сидѣвшихъ у огня людей замѣтили лодку, идущую вдоль берега съ юга, она направлялась прямо къ нимъ, и хотя они съ волненіемъ и слѣдили за ней глазами, ни одинъ не сказалъ ни слова.
Туде молчалъ, потому что не могъ говорить. Вуоле -- потому что былъ такъ поглощенъ своими мыслями и ожиданіемъ, что ему нечего было сказать. А Риме, съ трудомъ припоминавшій, что съ Туде, котораго онъ зналъ давно, не стоить говорить, не могъ представить себѣ, чтобы другой, сидящій съ нимъ, могъ отвѣтить.
Но вотъ Туде замѣтилъ, что это знакомая лодка. Взглядъ еще издалека сказалъ ему, что ровные взмахи веселъ -- они были такъ вѣрны, что ему даже больно было слѣдить за ними -- могли принадлежать только человѣку, лишенному зрѣнія -- Антарису -- потому что все его осязаніе переходило въ греблю. Туде поднялся отъ огня, чтобы разсмотрѣть получше. Лодка подошла ближе, и онъ увидѣлъ, что у человѣка, сидящаго на кормѣ, бѣлые волосы. Сначала онъ подумалъ, что это самъ Іиско, но потомъ, сообразилъ, что въ лодкѣ ѣдетъ и Антарисъ. Кто же могъ ѣхать съ слѣпцомъ, кромѣ Пьеттара -- человѣка, не знающаго недуговъ -- котораго Господь испытывалъ лишь преклоннымъ возрастомъ?
Когда лодка причалила къ берегу, Вуоле тоже всталъ. Голодъ его былъ утоленъ, и надежда снова проснулась въ немъ -- можетъ быть, эти люди ѣдутъ сюда показать ему дорогу?
Одинъ Риме не всталъ. Онъ ѣхалъ всю ночь, чтобы найти лодки. Двѣ онъ нашелъ, и, увидѣвъ третью, онъ вполнѣ удовлетворился. Въ немъ уже не было удивленія, не дававшаго уснуть его мыслямъ, и онъ не былъ брошенъ одинъ. Онъ утолилъ свой голодъ, огонь согрѣлъ его. И онъ сейчасъ же позабылъ все. Прислонился къ камню и мгновенно заснулъ.
А Пьеттаръ уже вышелъ на берегъ и, словно ища у учителя защиты отъ тайныхъ силъ ночи и своихъ страховъ,-- спѣша изо всѣхъ силъ, подошелъ къ нему и бросился къ его ногамъ.
Антарисъ шелъ слѣдомъ за нимъ и, услышавъ, что Пьеттаръ бросился на землю, тоже упалъ рядомъ съ нимъ и схватилъ его за руку. Ему учитель представлялся величественнѣе, чѣмъ остальнымъ, потому что онъ не видѣлъ его своими внѣшними глазами. Онъ только слышалъ то, что другіе съ восторгомъ и трепетомъ разсказывали о чудесахъ учителя, и такъ какъ его воспоминанія о наружности людей изъ того времени, когда глаза его еще были открыты, не давали ему образа, котораго жаждала его душа, то онъ создалъ себѣ изъ камней, унаслѣдованныхъ отъ предковъ, образъ учителя, отвѣчавшій это чувствамъ.
Учитель этотъ вполнѣ соотвѣтствовалъ разсказамъ, которые онъ слышалъ. Онъ былъ высокъ и силенъ. Онъ умѣлъ забрасывать сѣть и грести, какъ и всѣ -- только лучше. И онъ совершалъ замѣчательныя чудеса, которыхъ не могли совершать другіе люди -- при этомъ Антарисъ съ эгоистической надеждой думалъ о своихъ глазахъ. Іиско разсказывалъ, что учитель въ свое время исцѣлилъ слѣпого. И такъ онъ складывалъ все великое и чудесное, что могъ придумать, и въ окружавшей его тьмѣ образъ учителя выросъ въ свѣтозарную фигуру, которую онъ все время видѣлъ передъ собой.
Для другихъ людей учитель могъ уйти, какъ, приходитъ и уходитъ всякій человѣкъ. Только для Антариса онъ присутствовалъ всегда и всюду иногда въ нѣкоторомъ отдаленіи, когда онъ слухомъ не воспринималъ его близости, но все же передъ внутреннимъ окомъ его онъ рисовался совершенно отчетливо -- иногда подавляюще близко, какъ сейчасъ, когда онъ лежалъ на берегу у его ногъ.
Но все-таки -- Антарисъ никогда не представлялъ его себѣ иначе, какъ человѣкомъ.
Пьеттаръ лепеталъ у ногъ учителя:
-- Учитель, мы хотѣли просить тебя -- помочь намъ. Мы хотѣли найти тебя -- чтобы ты властвовалъ надъ нами -- чтобы ты,-- такъ говорилъ намъ Іиско,-- вспомнилъ насъ, когда придешь въ твою страну...
Трепетъ, будто трепетъ надежды, охватилъ Вуоле при словахъ Пьеттара.
Еще когда онъ увидѣлъ лодку, и потомъ, когда старикъ, всѣмъ существомъ своимъ, выражая радость, что нашелъ его, спѣшилъ къ нему по берегу, надежда его окрѣпла, а теперь, когда слова Пьеттара проникли въ его сознаніе, онъ почуствовалъ, что этотъ человѣкъ принесъ отвѣтъ на мучившій его вопросъ о дорогѣ.
Но то, что Пьеттаръ упалъ къ его ногамъ, удивило его. Правда, онъ не зналъ, что это означало, но отчасти память подсказывала ему, что точно такъ же упала къ его ногамъ однажды женщина въ лодкѣ -- и человѣкъ, пришедшій ночью, тоже -- отчасти же онъ чувствовалъ, что оба человѣка, лежавшіе сейчасъ передъ нимъ, пришли сюда для его возвеличенія.
Слова, произнесенныя Пьеттаромъ, звучали въ его ушахъ и замирали, но онъ не думалъ отвѣчать на нихъ, потому что для него они уже заключали въ себѣ отвѣть -- какъ всякое слово является отвѣтомъ для человѣка, всегда носящаго въ себѣ безмолвный вопросъ.
Человѣкъ этотъ молилъ о помощи -- о томъ же молила и женщина.
Вуоле снова взглянулъ на него, чтобы узнать, какой же помощи ищетъ онъ. Вѣдь ему не грозила никакая бѣда. Чего же ему нужно?
Когда ты придешь въ твою страну,-- сказалъ онъ. Можетъ быть, и онъ ищетъ страну -- ту страну, о которой говорилъ поморскій священникъ -- его собственную страну -- куда направлялся онъ самъ?
Можетъ быть, этотъ человѣкъ возсталъ, чтобы показать ему путь? Иначе почему бы онъ заговорилъ о странѣ?
Вуоле поднялъ голову и устремилъ взглядъ вдаль. Солнце разсѣяло туманъ надъ островомъ, и занималось тихое утро. Покрытое рябью озеро уходило къ западу, словно широкая дорога, и чѣмъ выше вздымались на горизонтѣ горы, тѣмъ ярче освѣщало ихъ восходящее солнце.
И недавній сонъ вдругъ вспомнился Вуоле.
Передъ нимъ лежала такая же дорога -- ровная и широкая, какъ водная гладь -- съ сверкающими вдали высокими вершинами. Онъ видѣлъ ихъ такъ ясно и порывисто обернулся, чтобы взглянуть на уже пройденный путь -- на холмъ, манившій его тепломъ и женщиной.
Теперь, когда у нотъ его лежали двое стариковъ, онъ узналъ женщину, явившуюся ему во снѣ. Это она упала къ его ногамъ въ лодкѣ и молила о помощи.
Какъ, проснувшись, мы лишь постепенно припоминаемъ видѣніи, посѣтившія насъ во снѣ, такъ и передъ Вуоле образы его сновидѣній вырисовывались все отчетливѣе. Онъ видѣлъ передъ собой широкую дорогу и понималъ, что никогда не достигнетъ до ея далекаго свѣта. И, какъ во снѣ женщина стояла одна надо всѣмъ, мимо чего онъ прошелъ, такъ и теперь онъ снова увидѣлъ передъ собой женщину, молившую его о помощи въ лодкѣ, когда онъ ударилъ напавшаго на нее человѣка.
За что онъ ударилъ его -- Вуоле теперь не зналъ. Ему было достаточно, что тогда онъ зналъ, что долженъ ударить его. Онъ припомнилъ случившееся въ тотъ день не изъ-за этого человѣка, а потому, что женщина, лежавшая передъ нимъ тогда въ лодкѣ, была та самая, что звала его во снѣ. И она молила о помощи, такъ же, какъ этотъ старикъ. Только сейчасъ онъ понялъ, что въ мольбѣ ея было отчаяніе. Что-то такое, что взволновало его именно сейчасъ, когда онъ припомнилъ ея образъ, видѣнный во снѣ. И теперь онъ почувствовалъ, безотчетно, что ея горе въ ту минуту, имѣло что-то общее съ его тоской. Можетъ быть, это чувство явилось у него оттого, что во снѣ она стояла такъ высоко надъ всѣмъ -- въ тепломъ свѣтѣ, къ которому рвалась его душа.
Высадившись вначалѣ на островѣ мертвыхъ, и уже въ то время, какъ отъ ѣхалъ, туда днемъ, онъ былъ весь погруженъ въ свои думы о пути, котораго искалъ. Онъ былъ тогда такъ поглощенъ своей мыслью найти ушедшаго человѣка -- получить какое-нибудь знаменіе о пути въ иную страну.
И вотъ человѣкъ возсталъ,-- человѣкъ, котораго онъ сначала принялъ за мертвеца, потому что лицо его было мертво. А къ утру къ огню его явился еще одинъ, а теперь и эти двое.
Онъ все еще думалъ, что они возстали ради него, и когда старикъ заговорилъ о странѣ, отъ рѣшилъ, что, должно бытъ, это и есть настоящая страна,-- но то, что принесли ему съ собой эти люди, не внушало ему желанія итти дальше съ ними.
Вѣдь они пріѣхали оттуда, откуда онъ самъ только что ушелъ. Съ удивленіемъ признавался онъ себѣ, что онъ ихъ знаетъ -- и, глядя поверхъ нихъ, онъ уже не думалъ, что они покажутъ ему путь, а удивлялся лишь тому, что среди нихъ не видитъ женщины, всегда бывшей съ ними.
При этой мысли ноздри это расширились, словно онъ припоминалъ, какъ однажды она вышла изъ лѣсу, и словно онъ надѣялся опять почуять ее. Онъ быстро обернулся къ рѣдкому лѣску на островкѣ. Но не увидѣлъ женщины, а вмѣсто нея увидѣлъ еще одну подплывавшую лодку.
И подумалъ вслухъ:
-- Вотъѣдетъ еще одинъ...
Люди вокругъ него встали. Туде и Пьеттаръ -- посмотрѣть, Антарисъ -- послушать то, что другіе видѣли. Одинъ Риме продолжалъ спать сномъ забвенія.
Лодка, которую они замѣтили, была еще очень далеко -- она маячила надъ озеромъ совсѣмъ далеко на востокѣ -- и прошло много времени прежде,-- чѣмъ они увидѣли, что это не одна, а двѣ лодки. Каждый былъ погруженъ въ свои мысли. Всѣ молчали. Но Пьеттаръ, успѣвшій уже нѣсколько успокоиться, вдругъ вспомнилъ объ огнѣ.
Они развели огонь здѣсь -- на островѣ мертвыхъ.
Онъ, переводилъ глаза съ одного на другого, и у него захватывало духъ при одной этой мысли.
Подъѣзжая съ Антарисомъ, онъ видѣлъ здѣсь огонь. Увидѣвъ его, онъ сейчасъ же сказалъ себѣ, что имъ надо искать здѣсь, ло ему, никогда не смѣвшему отважиться ни на что, казалось настолько невѣроятнымъ, чтобы кто-нибудь осмѣлился развести огонь на островѣ мертвыхъ, что эта мысль даже не возникла въ его представленіи.
И только теперь онъ вдругъ подумалъ объ этомъ и почувствовалъ, что земля горитъ подъ его ногами.
Насколько зналъ онъ, и насколько знали тѣ, что разсказывали ему въ дѣтствѣ, никто не разводилъ никогда огня въ томъ мѣстѣ, гдѣ лежали мертвые.
Почему этого не дѣлали, почему не смѣли этого дѣлать -- Пьеттаръ не зналъ. Это знали тѣ, что жили раньше, раньше тѣхъ, о комъ разсказывали,-- думалъ онъ. Это былъ унаслѣдованный законъ -- древній запретъ, который никому, конечно, не приходило въ голову нарушать.
Съ ужасомъ смотрѣлъ Пьеттаръ на огонь. Остальные смотрѣли на лодки. Вдругъ онъ нагнулся и одинъ, за другимъ растаскалъ горящіе сучья. Отложилъ ихъ въ сторону и засыпалъ пескомъ. Лучше всего было бы бросить ихъ въ озеро, но на это онъ не рѣшился. Онъ не зналъ воли учителя и, кромѣ того, побоялся тихаго озера -- а вдругъ озеро разгнѣвается? Вдругъ оно хлынетъ сразу, чтобы погаситъ огонь, и снесетъ ихъ всѣхъ.
До того, что думаютъ другіе, ему не было никакого дѣла. Онъ былъ старъ -- старше всѣхъ -- и никто не зналъ, сколько ему лѣтъ. Конечно, онъ боялся учителя и суда, о которомъ проповѣдывалъ Іиско въ своемъ ученіи. Но все это онъ узналъ, когда былъ уже въ преклонныхъ годахъ, и новое ученіе служило только утѣшеніемъ въ одинокой его старости. Оно никогда не могло вытѣснить вѣры, заложенной въ немъ съ дѣтства, и праведность и святость обычаевъ, которыхъ держались его предки, не могла сравняться ни съ чѣмъ изъ того, чему училъ Іиско.
Онъ боялся суда и гнѣва учителя. Но страхъ этотъ былъ ничто передъ ужасомъ, охватившимъ его теперь, когда онъ вдругъ понялъ, что они -- должно быть, это учитель -- развели костеръ, зажгли огонь, для тепла и для приготовленія простой, житейской пищи, по близости отъ мѣста упокоенія усопшихъ. А вѣра его въ учителя -- совершавшаго чудеса, предсказанныя Іиско -- была ни такъ слѣпа, чтобы не поколебаться, какъ только учитель оскорбилъ его святыню.
Но пока, гася огонь, Пьеттаръ руководствовался только тревогой и желаніемъ загладить проступокъ.
Туде сейчасъ же понялъ намѣреніе Пьеттара. Онъ наклонился и тоже отбросилъ уголекъ -- тихонько и осторожно, словно оба не хотѣли, чтобы учитель понялъ, что они дѣлаютъ.
Въ душѣ Туде переживалъ то же, что и Пьеттаръ, но онъ былъ такъ поглощенъ своимъ страстнымъ желаніемъ найти Алита, что когда учитель зажегъ огонь, онъ не видѣлъ огня, а видѣлъ только учителя. Но теперь онъ увидѣлъ, что огонь горитъ на островѣ мертвыхъ, и понялъ, почему Пьеттаръ погасилъ его. Ужасъ охватилъ и его и мгновенно пересилилъ все остальное. И Антарисъ, внутреннимъ чутьемъ вдругъ понявшій, что остальные встревожены и заняты чѣмъ то важнымъ, невольно нарушилъ молчаніе и спросилъ -- не развели ли они огонь.
Онъ еще въ лодкѣ почуялъ дымъ и слышалъ, какъ Пьеттаръ сказалъ, что видитъ учителя у костра, и сталъ правитъ туда, но только въ связи со страхомъ остальныхъ передъ внутреннимъ окомъ его предстала картина огня, горящаго на островѣ мертвыхъ. Онъ не могъ помочь имъ -- его руки не выносили жара. Онъ только стоялъ въ бездѣйствіи, дрожа всѣмъ тѣломъ, а Вуоле, услышавъ его вопросъ, отвелъ глаза отъ приближавшихся лодокъ и повернулся въ его сторону.
И сразу его охватило изумленіе -- что такое они дѣлаютъ съ огнемъ?-- но отчасти онъ уже не чувствовалъ въ эту минуту холода, отчасти же туманъ, окутавшій его умъ, мѣшалъ ему опредѣленно думать о другихъ. Но Риме, промокшій во время перехода вбродъ, во снѣ почувствовалъ, что ноги его коченѣютъ, и проснулся.
Съ минуту онъ смотрѣлъ, окаменѣвъ отъ холода и удивленія, на то мѣсто, гдѣ недавно такъ жарко горѣлъ огонь. Теперь тамъ лежало только нѣсколько угольковъ, теплившихся слабымъ, угасающимъ пламенемъ. И съ такимъ же изумленіемъ онъ перевелъ глаза на людей, сидѣвшихъ, склонясь, надъ дымившими затушенными сучьями.
-- Они потушили огонь!
Зачѣмъ они это сдѣлали -- память не подсказывала ему объясненія, и у него не было терпѣнія поискать его. Онъ забылъ даже, гдѣ находится. Ему было достаточно, что потушили огонь, возлѣ котораго онъ грѣлся во онѣ. И онъ не находилъ для этого поступка никакой причины. Смѣяться надъ спящими было у нихъ не въ обычаѣ. Риме поспѣшно и злобно вскочилъ. Опрокинулъ Туде -- Пьеттаръ успѣлъ отбѣжать -- и, бормоча всѣ заклинанія и наговоры, какіе зналъ, тщательно собралъ имъ же самимъ принесенный хворостъ -- и когда угасавшее пламя снова запылало надъ разогрѣтыми вѣтками, съ улыбкой взглянулъ на учителя. Теперь опять все было, какъ надо. Риме снова примостился къ своему камню -- и сейчасъ же заснулъ.
Остальные молча стояли вокругъ. Антарисъ не понималъ, что случилось, и прислушивался къ Пьеттару. Но тотъ отбѣжалъ далеко къ берегу и не смѣлъ подойти. Поступокъ Риме былъ для него звеномъ въ цѣпи его размышленій, и онъ старался понять. Почемъ знать, что они тутъ затѣваютъ? Они развели огонь на священномъ мѣстѣ и силой стараются поддержать этотъ огонь. Пьеттаръ считалъ, что умъ его яснѣе, чѣмъ у другихъ учениковъ, и когда кто-нибудь изъ нихъ затѣвалъ что-либо, по его мнѣнію неправильное, онъ сейчасъ же думалъ, что этотъ человѣкъ потерялъ разсудокъ, или же -- можетъ быть, согласно ученію Іиско -- на него нашелъ нечистый духъ.
Въ эту минуту онъ не могъ отличить ученія Іиско отъ того, чему научился въ дѣтствѣ.
Нечистый духъ, по словамъ Іиско, возставалъ противъ Господа, но для Пьеттара всякій человѣкъ, грѣшившій противъ вѣры, усвоенной имъ въ дѣтствѣ, былъ одержимъ или побуждаемъ нечистымъ духомъ, о которомъ разсказывалъ Іиско.
Одобряетъ-ли учитель поступокъ Риме -- онъ вѣдь не сказалъ ни слова противъ -- и можетъ ли онъ самъ поддаваться искушенію, этого Пьеттаръ еще не могъ созвалъ.
Онъ вѣрилъ, что они нарушили миръ священнаго мѣста, и это въ данную минуту было для него важнѣе всякой другой вѣры. Но онъ не находилъ опоры для какого-нибудь дѣйствія и не могъ ни на что рѣшиться. Только подошелъ на нѣсколько шаговъ ближе къ остальнымъ. Страхъ заставлялъ его всегда держаться поближе къ людямъ.
Съ этой минуты страхъ охватилъ ихъ всѣхъ. Туде и Антарисъ раздѣляли ужасъ Пьеттара. Вуоле тревожился потому, что не понималъ ихъ, но все же чувствовалъ, что они настроены противъ него. А Риме -- тотъ тоже боялся за себя. Тяжелый сонъ крѣпко оковалъ его. Но онъ постоянно просыпался. Тревожно вскакивалъ и подозрительно озирался.
А вдругъ они погасили огонь, и всѣ уѣхали отъ него?
Каждый разъ, замѣчая, что огонь гаснетъ, онъ злобно смотрѣлъ, на остальныхъ и отходилъ собрать хворосту для костра. Потомъ опять засыпалъ до тѣхъ поръ, пока снова не просыпался отъ подозрѣнія и отъ холода, леденившаго его промокшія ноги.
Пьеттаръ, слѣдившій за ено дѣйствіями, рѣшилъ тогда, что нечистый духъ, о которомъ онъ сейчасъ же догадался, всякій разъ будитъ Риме и заставляетъ его поддерживать огонь. Остальные, раздѣлявшіе его ужасъ, чувствовали и вѣрили съ нимъ за одно. Только Вуоле, никогда не видѣвшій близкаго изъ-за того, что искалъ вдали, всѣ свои надежды устремилъ на медленно приближавшіяся лодки.