Днемъ вѣтеръ рѣзко подулъ съ запада и все усиливался по мѣрѣ того, какъ солнце поднималось выше. Къ полудню на озерѣ уже заходили сердитыя волны, и короткій день смѣнился сумерками еще раньше, чѣмъ двѣ лодки, борясь съ волнами и теченіемъ, добрались до островка.
Впереди ѣхалъ Панна. Онъ былъ сильнѣе и выносливѣе обоихъ другихъ вмѣстѣ, и воля его была упорнѣе.
Подъѣхавъ къ берегу, онъ оглядѣлся, ища мѣста, гдѣ бы присталъ. Тутъ онъ могъ пересчитать лодки и разсмотрѣть людей, сидѣвшихъ у костра подъ деревьями. Въ душѣ онъ подивился, что они могучъ здѣсь дѣлать, но, вѣрный своей привычкѣ, не далъ себѣ задуматься надъ этимъ, пока не вытащилъ лодку на берегъ.. Потомъ онъ пошелъ по берегу, а за нимъ двинулись Кейра и Туэмми. Они слѣпо слѣдовали за лопаремъ съ сѣвернаго берега.
У костра никто не шевельнулся имъ навстрѣчу. Всѣ были такъ поглощены своей треногой и угнетены бурной погодой и ощущеніемъ ничтожества жалкаго кусочка земли, на которомъ, находились, не зная сами хорошенько, зачѣмъ.
По мѣрѣ того, какъ протекалъ день, они испытывали все большее разочаровшіе отъ своей бездѣятельности. У каждаго изъ нихъ при отъѣздѣ была надежда. И хотя тѣ, что искали учителя,-- и нашли его, они все же не нашли всего того, что искали. Они нашли не того учителя, какого ожидали.
На Большомъ Островѣ онъ стоялъ въ ореолѣ проповѣдей Іиско и на фонѣ чудесъ, которыя они всѣ видѣли.
Здѣсь не было Іиско -- нѣсколько разъ въ теченіе дня Пьеттаръ вспоминалъ Іиско и недоумѣвалъ, гдѣ же онъ,-- а видъ огня -- то, что учитель не почиталъ стариннаго обычая -- угнеталъ ихъ и дѣлалъ его такимъ далекимъ и чуждымъ.
Они сидѣли кружкомъ, не смѣя сказать ни слова, и вдругъ появился Панна.
Всѣ знали, что онъ глухъ -- всѣ, кромѣ Вуоле. Но если-бы даже онъ и обладалъ слухомъ, никто не подумалъ бы заговорить съ нимъ.
Усталый и согнувшись отъ долгой гребли -- когда воды Нуоньяса разыграются въ бурю, то грести втрое труднѣе, чѣмъ въ тихую погоду -- подходилъ къ нимъ, лопарь съ сѣвернаго берега,
Глава всѣхъ были устремлены на него, и всѣ -- полдня слѣдившіе взглядомъ за его тяжелымъ путемъ -- вмѣстѣ съ нимъ ощущали усталость.
Панна переводилъ глаза съ одного на другого, по дольше всѣхъ смотрѣлъ на учителя. Онъ отлично узналъ его и видѣлъ его передъ собою еще такимъ, какимъ онъ былъ, когда поднимался на вершину Большого Острова, и какимъ онъ потомъ, въ будни, за работой, носилъ въ душѣ его образъ, Учитель, жившій въ его представленіи, былъ не совсѣмъ тотъ, котораго создали себѣ другіе, видя его изо дня въ день.
Для нихъ, благодаря общей нуждѣ, онъ уже превратился въ человѣка, который ѣлъ рыбу, какъ они, гребъ въ лодкѣ, какъ они, и, какъ они же, жался къ огню, чтобы согрѣться.
Для лопаря же съ сѣвернаго берега, не видѣвшаго его со дня чуда, онъ былъ человѣкомъ -- потому что человѣкомъ онъ былъ и для него -- въ присутствіи котораго постоянно совершаются чудеса. Онъ былъ носителемъ незримой силы, которая, по его желанію, превращала воду въ твердую почву подъ его стопами, и каждый день, въ то время, какъ другіе видѣли его согбеннымъ за обычнымъ будничнымъ трудомъ, лопарь съ сѣвернаго берега видѣлъ его передъ собой такимъ же, какъ въ утро той субботы, когда онъ показался имъ всѣмъ такимъ нечеловѣчески большимъ.
Теперь, увидѣвъ его съежившимся среди другихъ, онъ сразу остолбенѣлъ отъ изумленія. Если Панна плохо слышалъ, то тѣмъ лучше онъ видѣлъ, но не хотѣлъ вѣрить сладимъ глазамъ.
Неужели этотъ человѣкъ, дѣйствительно, учитель -- тотъ самый нечеловѣчески-большой человѣкъ, появившійся въ утро субботы среди нихъ? Онъ узнавалъ его лицо и всѣхъ, собравшихся вокругъ него -- Панна съ недоумѣніемъ оглянулся -- гдѣ же Іиско? и все-таки онъ спрашивалъ себя -- учитель ли это, и не могъ отвѣтить.
Развѣ святой человѣкъ -- котораго ждали тридцать лѣтъ, и который пришелъ властвовать надъ ними -- можетъ нарушать святость острова мертвыхъ?
Лопарь съ сѣвернаго берега не боялся, какъ другіе. Не боялся ни темноты, ни дикихъ звѣрей, ни тайныхъ силъ.
Увидѣвъ утромъ дымъ, вившійся надъ островомъ мертвыхъ, онъ тоже не испугался. Но только потому, что не мотъ повѣрить своимъ глазамъ. Это было слишкомъ огромно и необыкновенно, чтобы можно было тутъ мѣрить обычной мѣркой, и, если бы кто-нибудь въ эту минуту спросилъ его, онъ не могъ бы назвать никакой большей невѣроятности, чѣмъ этотъ огонь. Теперь, когда онъ стоялъ передъ дѣйствительностью, стоялъ самъ на заповѣдной почвѣ, могъ вдыхать дымъ и обжечь руку на пламени, огонь этотъ превосходилъ границы его пониманія. И тутъ -- въ первый разъ на его памяти -- на него напалъ страхъ.
Еще когда, онъ былъ на озерѣ въ лодкѣ, и даже когда онъ приставалъ къ берегу и выходилъ изъ лодки, все было ему слишкомъ непонятно. Можетъ быть, его давила усталость отъ борьбы съ суровой непогодой. Только стоя совсѣмъ у костра, онъ повѣрилъ своими, глазамъ. И насколько невѣроятнымъ казался ему самый огонь, настолько же было для него несомнѣнно, что зажечь его могъ только учитель. Всѣ другіе были слишкомъ ничтожны для такого поступка.
Всѣ они, достигшіе глубокой старости, знали, что среди нихъ когда-то жили люди, созданные для большаго, чѣмъ прочіе. Люди, надѣленные тайной силой. Теперь никто не зналъ въ Нуоньясѣ такого человѣка. Учитель, конечно, былъ для нихъ инымъ, но все же, думая о немъ, они невольно думали и о тѣхъ людяхъ. И, главнымъ образомъ, изъ-за этой скрытой силы.
Лопарь съ сѣвернаго берега зналъ, что никто изъ тѣхъ людей не могъ бы -- для него это представлялось совершенно невозможнымъ -- зажечь огонь на островѣ мертвыхъ. Онъ былъ увѣренъ, что буря затушила бы тогда этотъ огонь, или дерево не посмѣло бы горѣть, или кремень не посмѣлъ бы дать искру. И теперь, увидѣвъ невозможное осуществившимся, онъ, въ страхѣ своемъ, впалъ въ сомнѣніе.
Нарушилъ ли учитель святость мѣста.-- онъ не смѣлъ подумать о томъ, что это можетъ повлечь за собой -- или же онъ съ незримой силой своею былъ такъ могущественъ во всемъ, что этотъ огонь -- то, что онъ посмѣлъ зажечь его -- лишь новое чудо? Но, какъ бы то ни было, это не уменьшало страха Панны. Страха передъ невообразимымъ наказаніемъ и передъ чудесами учителя. Всѣ вопросы, волновавшіе его, замолкли передъ дѣйствительностью, и сомнѣніе и боязнь, сковывавшія и другихъ, заставили и его молча опуститься въ кружокъ сидящихъ у огня.
Кейра ничего не думалъ объ огнѣ. Для него онъ былъ необходимостью, особенно теперь, когда день клонился къ концу. Онъ все еще думалъ о медвѣдѣ и объ опасностяхъ, отъ которыхъ бѣжалъ, а вмѣстѣ съ нимъ припоминалъ ихъ и Тузили и плакалъ объ ужасахъ ночи, когда они сидѣли безъ огня. Но страхъ остальныхъ заражалъ и ихъ, и они тѣснымъ кружкомъ жались къ костру.
Сумерки въ этотъ день были короткія, и тьма наступила быстро.
Вмѣстѣ съ ней ихъ всѣхъ сморила усталость. Не только троихъ, пріѣхавшихъ послѣдними и боровшихся съ бурей, но и тѣхъ, что ѣхали всю прошлую ночь и не спали.
Они привезли съ собой подстилки для спанья и могли бы разостлать ихъ, гдѣ угодно, но не смѣли. Только Риме сбѣгалъ на минуту на берегъ, вытащилъ на песокъ лодку и принесъ свою медвѣжью шкуру, видъ которой всегда ужасалъ Кейру напоминаніемъ о пережитой опасности. Разостлавъ ее возлѣ костра, онъ сейчасъ же погрузился въ сонъ. Вуоле, тоже разбитый отъ усталости, придвинулся къ нему поближе, склонился головой на краешекъ шкуры, и остальные подумали, что онъ тоже заснулъ.
Но онъ впалъ только въ легкое забытье. Усталые глаза его слѣдили за пламенемъ, и оно сейчасъ же улетало отъ него вдаль. Тамъ оно сіяло, какъ тотъ удивительный свѣтъ, тепла котораго онъ искалъ. И когда пламя слабѣло, то и свѣтъ этотъ становился холоднымъ, какъ было въ его сновидѣньи въ прошлую ночь. Тогда онъ чувствовалъ и голодъ, и холодъ, когда же глаза его сомкнулись, и свѣтъ исчезъ, снова передъ нимъ выступила женщина, къ которой онъ бѣжалъ, мучимый голодомъ. Опять она стояла передъ нимъ съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбой. Во снѣ онъ протянулъ руку къ ней, и сидѣвшіе вокругъ люди съ ужасомъ смотрѣли на эту руку -- что такое онъ хочетъ схватить? Но тугъ усталость одолѣла его и онъ тихо заснулъ, уже не чувствуя голода.
Никто изъ сидящихъ не смѣлъ подбросить вѣтки въ огонь. Риме, согрѣвшійся подъ медвѣжьей шкурой, не просыпался.
Вѣтеръ, нѣсколько было утихшій передъ вечеромъ, къ ночи снова разыгрался въ бурю, и волны перекатывались черезъ островокъ. Людямъ казалось, что земля колеблется подъ ними, и что они плывутъ ночью въ утломъ суденышкѣ по разбушевавшемуся морю, готовому каждую минуту поглотить ихъ. Одинъ смотрѣлъ на другого, какъ бы моля о помощи, но никто не рѣшался заговорить. Въ отчаяніи они тупо устремляли глаза на огонь и прислушивались къ урагану, не грозитъ ли имъ еще что-нибудь, и не поразитъ ли ихъ кара за этотъ огонь. Но они не слышали и не видѣли ничего, пока Туде вдругъ не всталъ со стономъ ужаса, который для нихъ былъ страшнѣе всякихъ словъ.
Онъ стоялъ, словно окаменѣлый, вытянувъ голову и поднявъ руки. Ужасъ, горѣвшій въ его глазахъ, дѣлалъ это застывшее лицо еще болѣе неподвижнымъ, и когда остальные посмотрѣли въ направленіи его взгляда, они увидѣли звѣря -- чудовище, вынырнувшее изъ волнъ и ползшее къ нимъ по берегу.
Сначала они не знали, что дѣлать, гдѣ искать спасенія. Вскочили, толкаясь и тѣснясь, и жались къ костру, чтобы быть какъ можно ближе къ огню. Потому что теперь могли искать защиты только у него.
Панна, никогда доселѣ не знавшій страха, оцѣпенѣлъ отъ безумнаго ужаса. Вотъ, вотъ оно -- наказаніе огнемъ.
Пьеттаръ; убѣжденный, что всѣ его дурныя предчувствія сбылись, забился за слѣпца, стараясь выдвинуть его впередъ и заслониться отъ неминуемой опасности.
Туэмми плакалъ, какъ всегда, думая, что онъ одинъ не понимаетъ.
Только Риме и учитель спали.
Но Кейра, всегда думавшій о медвѣдѣ и вспомнившій прошлую ночь, расхрабрился и привычными руками разворошилъ костеръ, такъ что онъ вспыхнулъ яркимъ полымемъ.
Пламя взвилось на вѣтру и ярко освѣтило все вокругъ, и тогда всѣ съ удивленіемъ увидѣли, что къ нимъ ползетъ Перрокесъ Яона -- калѣка.