Въ ту ночь, когда Яона заставилъ учениковъ отречься отъ учителя, Вуоле Звѣриная Шкура метался по острову, какъ безумный.
Когда Риме выдернулъ изъ-подъ него медвѣжью шкуру и исчезъ, онъ вскочилъ и вскрикнулъ. Но не побѣжалъ за нимъ. А остался стоять, словно окаменѣлый -- ослѣпленный тьмой и неизвѣстностью. Сначала онъ не могъ сообразить, дѣйствительность ли это. Можетъ быть, это просто дурной сонъ. Угли разсыпались и погасли, когда онъ перекатился черезъ костеръ, и онъ не сразу вспомнилъ, что здѣсь горѣлъ огонь. За бурей онъ не слышалъ шаговъ Риме, и внезапность, съ какой все произошло, поразила его такъ, что онъ не зналъ, гдѣ находится и откуда попалъ сюда.
Долго стоялъ онъ такъ -- тихо и словно покинутый своей памятью. Но вотъ туманъ въ душѣ его сталъ постепенно рѣдѣть, и первое, что онъ увидѣлъ, былъ образъ изъ царства его грезъ -- женщина, стоявшая передъ нимъ во снѣ. Какъ спросонья Человѣкъ простираетъ руки, чтобы удержатъ то, что онъ видитъ еще сквозь полусонъ, такъ и Вуоле стоялъ, съ недоумѣніемъ смотря въ собственную душу, пока образъ вдругъ не отступилъ передъ дѣйствительностью. Онъ вспомнилъ о своей лодкѣ. Онъ пріѣхалъ сюда въ лодкѣ. Сейчасъ же онъ отправился искать ее впотьмахъ. По шуму волнъ, вздымавшихся отъ бури, онъ и во тьмѣ могъ держаться края берега. Нѣсколько разъ обѣжалъ онъ островъ, пока не началъ понимать, что здѣсь нѣтъ никакой лодки. Но все еще не вѣрилъ и продолжалъ бродить, ища впотьмахъ, пока не наступилъ разсвѣтъ. Тогда онъ еще нѣсколько разъ прошелъ тревожно по берегу и только тутъ вполнѣ убѣдился, что лодки нѣтъ -- что онъ брошенъ на островѣ, и ему грозитъ голодная смерть. И уже не помнилъ, кто бросилъ его здѣсь.
Правда, онъ смутно припоминалъ жителей Большого острова. Лица ихъ стояли передъ его глазами. Но они были такъ далеко отъ него. И впереди нихъ стояла женщина -- всегда она стояла впереди всего остального.
По мѣрѣ того, какъ день шелъ своею чередою, и Вуоле началъ испытывать голодъ -- лютый голодъ потерпѣвшаго кораблекрушеніе -- образъ ея рисовался передъ нимъ все ярче и отчетливѣе, и по временамъ онъ невольно оборачивался, словно надѣясь увидѣть ее гдѣ-нибудь. Но не понималъ, что влечетъ его къ ней не голодъ, а другое. Потому что передъ голодомъ все остальное было -- ничто.
Трое сутокъ оставался онъ на островѣ, одинъ съ своимъ голодомъ. Ночью онъ потерялъ огниво, у него не было шкуры, чтобы укрыться отъ холода, а зима была близка, и ледъ каждое утро на нѣсколько саженъ сковывалъ воду у берега.
На четвертый день, когда солнце стояло на полднѣ, на западѣ показалась лодка.
Вуоле видѣлъ ее, какъ во снѣ. Онъ не всталъ и даже почти не удивился. Какъ будто онъ уже пересталъ вѣрить, что на свѣтѣ существуютъ лодки и другіе люди.
Только когда лодка завернула къ берегу, гдѣ онъ сидѣлъ, скорчившись подъ развѣсистой сосной, онъ вскочилъ въ испугѣ, словно подумавъ, что пріѣхавшій человѣкъ хочетъ погубить его. Въ лодкѣ пріѣхалъ мужчина, и, когда онъ обернулся, ища старую пристань, Вуоле пытливо устремилъ взглядъ на его лицо. Человѣкъ этотъ былъ не съ Большого острова. Вуоле не зналъ его.
Это былъ Китокъ, изгнанный нищій лопарь, узнавшій отъ жены лопаря съ бухты, что учитель находится на островѣ.
Китокъ прибылъ съ равнины и когда то слыхалъ о христіанскомъ ученіи. Три дня думалъ онъ о разсказѣ женщины. Можетъ быть, это тотъ учитель, о которомъ разсказывали люди на равнинѣ? Человѣкъ, который помогалъ бѣднымъ и угнетеннымъ и давалъ хлѣбъ и рыбу неимущимъ. На разсвѣтѣ четвертаго дня Китокъ оставилъ дѣтямъ пищи на двое сутокъ и рѣшительно переправился черезъ пороги.
Если это человѣкъ, помогавшій обездоленнымъ -- то лопарь съ бухты и его жена могутъ говорить, что угодно. Онъ разыщетъ его -- и, втаскивая на берегъ лодку и отъ волненія забывъ прибрать весла, Китокъ уже вѣрилъ, что нашелъ этого человѣка.
Вѣдь, ростомъ онъ больше другихъ, и въ глазахъ его свѣтится одна доброта.
Въ двухъ шагахъ отъ Вуоле Китокъ вдругъ остановился, и радостная улыбка разлилась по его лицу. Онъ узналъ его. Это былъ человѣкъ, ловившій рыбу въ рѣкѣ. Тотъ самый, что приплылъ изъ-за пороговъ -- гдѣ не могъ проплыть никто. Конечно, это учитель, предчувствіе не обмануло его. Пройдя раздѣлявшіе ихъ два шага, онъ упалъ къ ногамъ Вуоле.
-- Господинъ -- помоги мнѣ, неимущему.
Вуоле съ изумленіемъ посмотрѣлъ на него.
Вотъ опять человѣкъ, просящій о помощи. Онъ напомнилъ ему друтихъ. Но взглядъ его не остановился на Китокѣ. Для этого голодъ его былъ черезчуръ силенъ. Онъ видѣлъ-только, что у человѣка нѣтъ въ рукахъ рыбы, и глаза его уже устремились на лодку. Но и тамъ тоже не было видно рыбы. Онъ увидѣлъ только рваную сѣть и сейчасъ же сказалъ:
-- Надо забросить сѣть.
Китокъ вопросительно взглянулъ на него, но сразу понялъ. Учитель хочетъ помочь ему тутъ же, немедленно. Онъ всталъ и съ готовностью побѣжалъ къ лодкѣ. Отъ пороговъ до острова было далеко, онъ оставилъ все, что было въ домѣ, дѣтямъ, и самъ проголодался. Душа его расширялась отъ радостной увѣренности. Учитель хочетъ помочь ему. Но, поднявъ сѣть, онъ опомнился и стоялъ, поглядывая то на нее, то на учителя. Потомъ смущенно, какъ бѣднякъ, вынужденный показывать свое имущество богачу, проговорилъ:
-- Она совсѣмъ рваная.
И совсѣмъ позабылъ при этомъ, что у того нѣтъ ни лодки, ни сѣти, и одѣтъ онъ въ лохмотья.
Но Вуоле уже сидѣлъ въ лодкѣ и усердно отталкивался отъ берега, и Кигокъ схватилъ край сѣти, готовясь забросить ее.
За отмелью дно было нѣсколько темнѣе, чѣмъ въ другихъ мѣстахъ. Здѣсь было отличное мѣсто для метанія икры, и въ первыя заморозки сиги приходили сюда метать икру. А съ незапамятныхъ временъ никто изъ жившихъ на озерѣ Нуоньясъ не осмѣливался ловить рыбу возлѣ острова мертвыхъ.
Вода въ этотъ день была, какъ зеркало, и они хорошо видѣли дно. Вуоле гребъ тихо и опытнымъ взглядомъ всматривался въ воду, перегнувшись черезъ бортъ лодки. Вдругъ онъ пересталъ грести и наклонился совсѣмъ къ водѣ, чтобы игра свѣта на поверхности не мѣшала видѣть. Сначала ему еще мѣшало движеніе лодки, и онъ не рѣшался повѣрить своимъ глазамъ. Но вотъ лодка остановилась, и въ ту же минуту онъ всталъ, съ загорѣвшимися глазами, и протянулъ жадную руку къ Китоку. Рука дрожала, и голосъ тоже.
-- Дай мнѣ сѣсть и возьми весла -- только тихонько.
Китокъ, стоявшій въ напряженномъ ожиданіи, отложилъ сѣть и пробрался мимо Вуоле, неслышно, какъ ласка. Потомъ забралъ въ пригоршню воды, смочилъ уключины и поднялъ весла въ знакъ того, что онъ готовъ. Онъ не совсѣмъ понималъ, что хочетъ сдѣлать этотъ человѣкъ, но вѣрилъ въ него.
Вуоле совсѣмъ пригнулся къ водѣ, желая убѣдиться -- вѣрно ли онъ видѣлъ -- не ушли ли они. Но онъ не ошибся. На темномъ днѣ выдѣлялась свѣтлая, подвижная масса. По временамъ она сверкала въ медленномъ движеніи, и онъ видѣлъ безчисленныя прижавшіяся другъ къ другу спинки -- то была огромная стая сиговъ, метавшихъ икру въ этомъ мѣстѣ, гдѣ, навѣрное, споконъ вѣковъ никто не тревожилъ ихъ.
Онъ снова всталъ и сдѣлалъ Китоку знакъ рукой. Два тихихъ взмаха веселъ отвели лодку впередъ, Вуоле покружилъ концомъ сѣти надъ головой, и въ ту секунду, какъ первое грузило, брошенное его привычной рукой, дугой сверкнуло надъ поверхностью и погрузилось въ воду, Китокъ заработалъ веслами.
Подъ килемъ слышалось шуршанье, и лодка шла, словно живая. Вуоле выпустилъ послѣднюю часть сѣти и наступилъ ногой на веревку. Потомъ взялъ рулевое весло и, описавъ крутъ, направилъ лодку къ берегу, и когда дно ея врѣзалось въ песокъ, бросилъ весло въ центръ круга.
Высоко взлетѣли брызги, и рыбы кинулись стаей по дну, спасаясь отъ опасности. Но Вуоле уже стоялъ по поясъ въ водѣ, держа въ рукѣ одинъ конецъ сѣти, а Китокъ быстро подплылъ къ другому.
Китокъ пришелъ сюда со стороны, никогда не слыхалъ, что никто не ловилъ рыбу возлѣ острова, и никогда раньше не случалось ему забрасывать сѣть на какомъ-нибудь заповѣдномъ мѣстѣ
Радость сіяла на его лицѣ. Такъ, значитъ, это и въ самомъ дѣлѣ, человѣкъ, помогающій бѣднякамъ и обездоленнымъ.
Потомъ они подтянули сѣть къ камню на берегу. Вся сѣть сверкала и шевелилась, когда они вытягивали ее. Поплавки ныряли и всплывали безпрестанно. И множество рыбы, не помѣщавшейся въ сѣти и съ перепугу не попадавшей въ разорванныя мѣста, разсыпалось по песку.
Когда они вытянули всю сѣть, Китокъ пробѣжалъ вдоль нея и бросился къ ногамъ учителя. У него не было словъ, и почти не было никакихъ мыслей. Онъ только былъ твердо убѣжденъ, что долженъ упасть къ ногамъ этого человѣка, какъ предки его падали къ ногамъ тѣхъ, кого они боялись, или кому поклонялись. И бормоталъ и заикался отъ радости, благодаря за своихъ бѣдныхъ дѣтей. Вѣдь, рыба была его -- по крайней мѣрѣ, половина лодки. Но Вуоле не понялъ ею. Онъ досталъ ножъ и кололъ рыбу. Въ зубахъ его уже была половина сырой рыбы, и въ нетерпѣніи онъ оттолкнулъ Китока, давая ему понять, что теперь надо работать.
Они выбрали рыбу изъ сѣти и до половины наполнили ею лодку.
Но Вуоле все еще былъ недоволенъ. Въ немъ точно проснулась жажда грабежа -- потребность изголодавшагося человѣка насладиться неожиданнымъ изобиліемъ пищи -- и онъ взялъ острогу и свѣтецъ для факела, лежавшіе въ лодкѣ Китока. У Китока было огниво. Вуоле вырѣзалъ смолистый сучекъ изъ засохшей сосны, вставилъ его въ свѣтецъ, отточилъ острогу объ шероховатый камень, и когда стемнѣло, и рыба снова устремилась къ отмели метать икру, они выѣхали на ловъ.
Передъ этимъ они развели на берегу костеръ, испекли на угляхъ рыбу и поѣли досыта, и Вуоле, поискавшій было котелка, чтобы сварить уху, сейчасъ же вспомнилъ образъ женщины, съ котелкомъ, до краевъ полнымъ рыбой.
Всю ночь ловили они рыбу возлѣ отмели. Китокъ сидѣлъ на веслахъ, а Вуоле работалъ острогой, и рыба грудой накоплялась въ лодкѣ. Подъ утро Китокъ дотронулся до его руки:
-- Господинъ -- лодка ужъ полна.
Тогда они прекратили ловъ и, словно по безмолвному соглашенію, поплыли къ западу, гдѣ находилось жилье Китока. Вуоле спалъ на кормѣ, а лицо Китока выражало тревогу, не поднимется ли вдругъ вѣтеръ, и радость по поводу неожиданно свалившагося богатства.
Жена лопаря съ бухты скоро открыла, что у Китока живетъ чужой человѣкъ. Она увидѣла его однажды, когда они выѣхали ловить рыбу за порогами, но до этого мѣста было слишкомъ далеко, и она не могла узнать, кто этотъ человѣкъ. Только спустя нѣсколько дней, изъ любопытства пробравшись къ жилью Китока, она увидѣла, что это учитель. Она хорошо запомнила его въ потъ разъ, когда видѣла его на Большомъ островѣ, и еще раньше, когда онъ проѣзжалъ мимо нихъ, и они еще не знали, что онъ -- человѣкъ, предсказанный Іиско. Если она встревожилась въ тотъ день, когда къ нимъ пріѣхалъ Яона, то теперь встревожилась еще гораздо больше. У нея была совѣсть, и эта совѣсть мучила ее днемъ и ночью. Поговорить и посовѣтоваться ей было не съ кѣмъ -- мужа она не считала, у него, не было своего мнѣнія -- а за эти дни всталъ ледъ, и она не рѣшалась отправиться на озеро. Могло, вѣдь, случиться, что она такъ и не пристанетъ къ берегу. А чего не смѣла сдѣлать она, о томъ лопарь съ бухты не смѣлъ и подумать. Поэтому они ничего не знали о случившемся, и, увидѣвъ, что Китокъ и тотъ человѣкъ ловятъ рыбу за порогами, гдѣ вода еще не замерзла, въ тихомъ испугѣ стояли за своей кладовой и смотрѣли на нихъ.
Китокъ иногда видѣлъ ихъ, но не рѣшался сказать объ этомъ. Онъ зналъ, что они злобятся на него, и боялся, что они лишатъ его помощи этого человѣка -- пришедшаго спасти его отъ гнета нищеты -- учителя, въ любомъ мѣстѣ на озерѣ вылавливающаго полную лодку рыбы.
Вуоле не видѣлъ ни лопаря съ бухты, ни его жены. Отъ пороговъ онъ видѣлъ, правда, что на берегу бухты есть жилье, но въ головѣ его никогда не умѣщаюсь болѣе одного представленія, а теперь работа цѣликомъ захватила его. До этого онъ голодалъ -- теперь онъ ловилъ рыбу. Онъ почти не видѣлъ Китока. Съ разсвѣта до сумерекъ плавалъ онъ по рѣкѣ. Сѣти Китока съ каждымъ днемъ становились крѣпче, сушилка его наполнялась рыбой, а исхудалыя дѣти его полнѣли и здоровѣли.
Словно страхъ голодной смерти, отъ которой онъ только что спасся, охватилъ Вуоле -- и онъ, какъ бѣлка, испытавшая жестокій голодъ, постоянно стремился собрать все большій запасъ корма. Словно онъ чувствовалъ приближеніе зимы съ ея нуждой -- словно ему казалось, что онъ долженъ собрать запасъ не для себя одного.
О Китокѣ и его дѣтяхъ онъ не особенно думалъ. Было нѣчто другое, согрѣвавшее его душу при мысли о голодѣ -- образъ женщины, стоявшей передъ нимъ во снѣ и хотѣвшей утолить то, что онъ считалъ голодомъ.
Съ каждымъ днемъ она все свѣтлѣе и отчетливѣе рисовалась передъ его внутреннимъ окомъ. Онъ былъ такъ очарованъ этимъ постояннымъ видѣніемъ, что не находилъ для него словъ, и по временамъ оно придвигалось къ нему такъ близко и такъ манило его -- среди изобильнаго осенняго лова -- что онъ готовъ былъ бросить сѣть и острогу и уѣхать искать ее, какъ однажды уѣхалъ съ взморья, гонимый тоской своей необыкновенной жизни и души. Если онъ находился тогда на рѣкѣ, онъ вдругъ переставалъ грести и смотрѣлъ на мчавшуюся воду, какъ будто она была союзникомъ, который отведетъ его къ ней. И тогда случалось -- и даже много разъ -- что онъ приходилъ въ, себя только у самыхъ пороговъ и долженъ былъ браться за рулевое весло и объѣзжать каждый камень, гдѣ его ждала вѣрная смерть. Лодка Китока была не такъ хороша для плаванія по порогамъ, какъ его. Борьба съ теченіемъ была такъ трудна, и переходъ къ ней такъ внезапенъ, что онъ забывалъ свое намѣреніе уѣхать, и, потомъ, миновавъ пороги и отложивъ рулевое весло, разсѣянно смотрѣлъ поверхъ замерзшаго озера и бѣлой пелены берега, недоумѣвая, чего ему тамъ было нужно. И вдругъ опять вспоминалъ о работѣ -- о работѣ и голодѣ -- и Китокъ, видя изъ юрты, какъ онъ снова отплывалъ вверхъ по рѣкѣ, сбиваясь въ направленіи и гребя кое-какъ -- тоже недоумѣвалъ, что такое съ учителемъ.
Китокъ часто думалъ о томъ, что не понимаетъ этого человѣка. Но находилъ, что, должно быть, такъ нужно. Бѣдный и униженный навѣрное никогда не можетъ понять человѣка, помогающаго ему безкорыстно. И часто, когда Вуоле уѣзжалъ на рѣку, Китокъ думалъ -- не пришелъ ли часъ, когда онъ навсегда уѣдетъ отъ него. Онъ не могъ себѣ представить, чтобы чужой человѣкъ, къ которомъ онъ не рѣшался даже подойти, останется у него долго, и еще припоминалъ, какъ сказку, что одинъ старикъ на равнинѣ разсказывалъ ему когда-то объ учителѣ, который лишь короткое время пробылъ съ людьми.
И Вуоле прожилъ у него недолго.
Правда, здѣсь не было никого, кто такъ пробудилъ бы въ немъ безпокойную страсть къ бродяжничеству, какъ безсознательно пробудилъ ее поморскій священникъ, но образъ женщины, какъ сигнальный костеръ, пылалъ въ его душѣ, онъ чувствовалъ, что она утолитъ весь его голодъ, и она манила его теперь гораздо сильнѣе, чѣмъ когда-то страна, куда ушелъ за дикими птицами человѣкъ съ взморья. Она постоянно стояла передъ нимъ въ отдаленіи, озаренная волшебнымъ теплымъ сіяніемъ, окружавшимъ фигуру ея во снѣ, и однажды, когда рѣка лежала, скованная льдомъ, когда первый снѣгъ нѣсколько окрѣпъ, и вѣтеръ дулъ съ востока, онъ взялъ у Китока пару лыжъ и ушелъ. А Китокъ стоялъ и смотрѣлъ ему вслѣдъ. Онъ не сказалъ ни слова, только показалъ, что ему нужны лыжи. Конечно, Китокъ никогда больше не увидитъ его. Но онъ не испытывалъ никакой досады. Онъ думалъ, что такъ должно быть. Онъ получилъ помощь въ своей нуждѣ, и человѣкъ этотъ навѣрное ушелъ помогать другимъ. Китокъ только спрашивалъ себя съ тихимъ недоумѣніемъ, можетъ ли найтись на свѣтѣ еще такой же бѣднякъ, какимъ былъ онъ.
По льдистому зеркалу Нуоньяса бѣжалъ человѣкъ, подгоняемый вѣтромъ. Въ кожаномъ мѣшкѣ у него была рыба, а въ памяти -- берегъ Большого острова. Тамъ когда-то стояла передъ нимъ женщина. Стоитъ-ли она тамъ и теперь?
Когда онъ повернулъ наискось отъ берега, вѣтеръ сталъ крѣпчать, и онъ почувствовалъ, что лыжи у него отличныя. Онѣ такъ неслышно скользили по снѣжному насту, такія были ровныя, словно родныя сестры.
Приближаясь къ острову мертвыхъ, онъ вспомнилъ, что видѣлъ его раньше, даже былъ здѣсь -- но мѣстность, стала совсѣмъ неузнаваема отъ снѣга, покрывшаго все, за исключеніемъ сосенъ на островѣ. Одинъ только Большой островъ ясно помнилъ Вуоле. Среди дня онъ вырисовался изъ снѣжной мглы, и Вуоле увидѣлъ его, въ свѣтѣ краткаго полуденнаго солнца, какъ видѣлъ уже раньше, когда однажды утромъ проѣхалъ мимо него съ запада въ лодкѣ. Женщина точно подошла къ нему ближе.
Все, что касалось ея, онъ видѣлъ передъ собою ясно -- остального же для него не существовало. Подойдя на такое разстояніе, съ котораго можно было видѣть мѣсто лодочныхъ стоянокъ и избу, онъ сейчасъ же сталъ смотрѣть, не стоитъ ли она тамъ, гдѣ онъ видѣлъ ее однажды въ сумеркахъ. По берегу шелъ человѣкъ. Потомъ онъ увидѣлъ еще нѣсколькихъ. Они бѣжали къ нему.
Онъ узналъ ихъ еще издали -- это здѣшніе люди -- не отчасти естественно, имъ было находиться тамъ, гдѣ онъ видѣлъ ихъ раньше, отчасти же умъ его былъ занятъ теперь только однимъ человѣкомъ -- однимъ желаніемъ -- женщиной. И все же онъ не зналъ -- не могъ бы отвѣтить самому себѣ -- чего онъ хочетъ отъ этой женщины -- кромѣ того, чтобы найти ее.
Жители Большого острова стояли кучкой на берегу, когда подошелъ Вуоле -- въ трепетѣ и недоумѣніи.
Они собирались такъ каждый день и каждую ночь съ тѣхъ поръ, какъ нашли Іиско. Съ тѣхъ поръ, какъ положили его въ его лодку, занесенную теперь снѣгомъ и накрытую толстыми бревнами отъ россомахъ, ворующихъ мертвыя тѣла.
Когда-то Іиско собиралъ ихъ своимъ присутствіемъ,-- своими обѣщаніями и угрозами. Теперь онъ собиралъ ихъ своимъ отсутствіемъ. Теперь они забыли всѣ обѣщанія. Остались только угрозы. Сокрушеніе, которое они носили въ себѣ, и страхъ неизвѣстно передъ чѣмъ. Они не знали, чего бояться, но пугали другъ друга всѣмъ, что говорилъ имъ Іиско о судѣ и наказаніи. И въ страхѣ своемъ они испытывали угрызенія -- муки совѣсти -- за то, что покинули учителя. Близость его уже не привлекала ихъ. Они еще слишкомъ живо помнили, что онъ нарушилъ миръ священнаго мѣста. А только испытывали безмѣрный страхъ оттого, что не знали, гдѣ онъ находится. И не могли представить себѣ, можетъ ли онъ умереть, какъ всякій другой человѣкъ, или же исчезнетъ внезапно, какъ невидимое существо.
Только Пьеттаръ, увидѣвшій, что онъ идетъ съ запада, вспомнилъ слова изъ проповѣдей Іиско и крикнулъ другимъ:
-- Онъ воскресъ.
Всѣ сейчасъ же сбѣжались и собрались въ кучку на берегу. Они сразу увидѣли его, и такъ крѣпко вкоренился онъ въ ихъ памяти, что они поняли слова Пьеттара.
Конечно, онъ воскресъ.
Какъ однажды, когда онъ пришелъ утромъ по водѣ, они забыли Іиско отъ удивленія передъ случившимся, такъ и теперь они видѣли только учителя. Человѣкъ, покинутый ими, шелъ къ. нимъ.
Идетъ-ли онъ судить -- и наказать ихъ?
Когда онъ подошелъ ближе, они всѣ опустились на колѣни -- одинъ за другимъ -- тѣсно прижавшись другъ къ другу. Даже въ часъ суда они вѣрили, что единеніе поможетъ имъ.
Но Яона, не сошедшій внизъ -- онъ не смѣлъ и не вѣрилъ, какъ они -- только приподнялся на порогѣ избы, зажавъ въ рукѣ обнаженный ножъ.
Въ душѣ его непрерывно звучалъ только одинъ вопросъ:-- Какъ ушелъ этотъ человѣкъ съ острова?
Мысль его обратилась къ женщинѣ. Люди съ восточнаго берега разсказывали, что она живетъ у пастуховъ. Ея здѣсь уже нѣтъ. Но Яона чувствовалъ, что все-таки страстно ненавидитъ этого человѣка -- именно изъ-за женщины.
Поэтому первыя слова Вуоле поразили его, какъ ударъ:
-- Гдѣ женщина?
Вуоле остановился передъ собравшимися на берегу. Взглядъ его искалъ не ихъ. Онъ смотрѣлъ на то мѣсто, гдѣ однажды встрѣтилъ женщину, когда она шла къ озеру. Теперь ея тамъ не было, и онъ нигдѣ не видѣлъ ея. О томъ, что люди на берегу стоятъ передъ нимъ на колѣняхъ, онъ не думалъ. Въ душѣ своей онъ видѣлъ только женщину и спросилъ о ней.
Пьеттаръ подползъ и приподнялся отвѣтить ему. Онъ догадался, что учитель ищетъ женщину -- и готовъ былъ помочь ему -- лишь-бы самому спастись этимъ отъ. суда.
-- Учитель -- люди на востокѣ говорятъ, что она живетъ у пастуховъ. Они стоятъ въ нѣсколькихъ дняхъ пути къ востоку отъ озера, на сѣверной равнинѣ.
Онъ умолкъ, ожидая, что учитель скажетъ что-нибудь, но онъ уже переставилъ лыжи и побѣжалъ прочь. Должно быть, онъ просто былъ хорошимъ бѣгуномъ, но они подумали, что его унесъ отъ нихъ вѣтеръ. Онъ показался имъ такимъ воздушнымъ и быстрымъ, и въ то время, какъ они все еще стояли на колѣняхъ, не зная, что дѣлать, онъ все больше скрывался вдали -- въ снѣжной мглѣ и умирающемъ свѣтѣ дня.
Тогда они совсѣмъ растерялись. Они чувствовали, что, и собравшись вмѣстѣ, все-таки одиноки. Они искали какого-нибудь прибѣжища, чего-нибудь, что объединило бы ихъ и защитило отъ этого тягостнаго одиночества. Какой-нибудь вѣры -- чето-нибудь, за что ухватиться -- хотя-бы то былъ камень. Но у нихъ не было ничего.
Отъ ученія Іиско у нихъ ничего не осталось -- кромѣ угрозъ, страха наказанія и его мертваго тѣла, которое они положили въ землю, осѣнивъ языческимъ знаменіемъ. А, ища въ душѣ своей прежней языческой вѣры, находили только обломки, которыхъ никто не умѣлъ связать во-едино.