49

чтђ пишется однажды въ жизни, чему нмъ возврата, какъ

молодости... Но тутъ, когда суета пожара, выстр•влы и

опасность остались позади, и я катился въ моей обмнО-

шей по пустыному берегу: все это припомнилось

демал%йшихъ мелочей. Картина пожара такъ и стояла передъ

моими глазами. Я спускался въ каюту... вотъ она, милая

моя каюта: направо комодъ, налмо койка, прямо столикъ и

люминаторъ... Я беру тетради, штуцера...

и опять, и опять

повторялось передо мной то же самое... было невыразимо-

грустно!

Я вошел въ палатку одного изъ моихъ товарищей, А. Я.

Коробчица, съ которымъ обыкновенно вмгвстТ работалъ. «Что

это васъ не было утромъ?» спросилъ онъ; я разеказалъ все.

Въ сосМвихъ палаткахъ услыхали мои разсказы, и скоро во-

кругъ меня собралась большая кучка добрыхъ товарищей. Они

приняли во самое живое Я никогда не забуду ихъ

братскихъ услугъ. Кто предлагал теплую шинель, кто бмья,

кто звалъ ночевать, и я мигомъ почувствовалъ себя бога-

тымъ...

А Коварна между Омъ дымилась и дымилась. Я вывелъ

моихъ друзей изъ палатки и показалъ имъ на этотъ дымъ, для

одного меня красноррвчивый. Вечеромъ мы увиоли зарево.

Фрегатъ гормъ до утра.

Ночью того же дня, въ 12-мъ часу, шаланды,

нагрузясь порохомъ на Павловскомъ , отчалили кь

Графской пристани и когда стали кь ней подплывать , въ

одну шаланду попала ракета — и все это поднялось на воз-

духъ. Взрывъ быль такъ силенъ, что не только въ ближай-

шихъ домахъ на Южной, но даже и въ Корабельной, за бух-

той, полопались стекла. На Графской поваляло статуи и

приподняло одно бомбическое лежавшее на самоиъ