То обстоятельство, что именно Чернышевский поставил себе задачей восстановить авторитет Гоголя в русской литературе, ни в каком смысле не было случайностью. Опубликованные в последние годы юношеские дневники Чернышевского и его письма к разным лицам с необыкновенной ясностью показывают нам, какое огромное значение имел Гоголь для самого Чернышевского в годы его юности. Несомненно, что произведения Гоголя сыграли огромную роль в выработке миросозерцания молодого Чернышевского, определив его отношение к дореформенной российской действительности и к господствовавшему классу -- российскому дворянству. Об этом свидетельствуют многочисленные высказывания о Гоголе и его произведениях, встречающиеся в письмах молодого Чернышевского и в целом ряде записей его дневника. Вот письмо Чернышевского к родителям 24 января 1847 г. Незадолго до этого вышел первый номер "Современника" Некрасова и Панаева, в котором Белинский поместил коротенькую рецензию на второе издание "Мертвых душ" Гоголя. Рецензия Белинского была написана под впечатлением "Выбранных мест из переписки с друзьями", вышедших в свет одновременно с первым номером "Современника", но отчасти уже известных Белинскому по слухам и выдержкам. Это была до некоторой степени прелюдия к известной статье Белинского против книги Гоголя, появившейся в февральской книжке "Современника". Как же относится к этой рецензии девятнадцатилетний Чернышевский? Он в это время стоит на стороне Гоголя, возмущается резкостью тона Белинского и совершенно игнорирует направление "Выбранных мест из переписки с друзьями".
"По поводу предисловия ко второму изданию "Мертвых душ", в котором Гоголь просит каждого читателя сообщать ему свои замечания на его книгу, -- пишет он родителям, -- было высказано столько пошлых острот или плоскостей в "Современнике", что можно предвидеть, что за письма к другим (т. е. за "Выбранные места из переписки с друзьями". Г. Б. ) Гоголя не постыдятся назвать в печати сумасшедшим Никитенко, Некрасов и Белинский с товарищами, как давно провозгласили его эти господа на словах".9
Любопытны также записи в дневнике 1848 г. Перечитывание произведений Гоголя связывается в это время для молодого Чернышевского с глубокими интеллектуальными переживаниями; впечатления, которые выносит он от этого чтения, имеют совершенно своеобразную эмоциональную окраску. Только один русский писатель, именно Лермонтов, стоит в это время в сознании Чернышевского на одной высоте с Гоголем, притом на очень большой высоте. Гоголю и Лермонтову Чернышевский противопоставляет всю остальную литературу.
"Гоголь и Лермонтов кажутся недосягаемыми, великими, за которых я готов отдать жизнь и честь", читаем мы в его дневнике от 2 августа 1848 г. "Защитники старого, как например "Библиотека для чтения" и "Иллюстрация", пошлы и смешны до крайности, глупы до невозможности, тупы, непостижимы".
В другой записи Чернышевский ставит вопрос, достигли ли Россия и русский народ такой степени развития, чтобы создавать культурные ценности, имеющие общечеловеческое значение. Вопрос этот юный Чернышевский разрешает в положительном смысле, ссылаясь на творчество Гоголя и Лермонтова. "Лермонтов и Гоголь, -- пишет он, -- доказывают, что пришло для России время действовать на умственном поприще, как действовали раньше ее Франция, Германия, Англия, Италия". Произведения Лермонтова и Гоголя кажутся в это время Чернышевскому "совершенно самостоятельными", кажутся "самым высшим, что произвели последние годы в европейской литературе" (запись в дневнике от 2 августа 1848 г.). Очень любопытна запись в дневнике 24 мая 1848 г., воспроизводящая разговор Чернышевского с его другом Василием Петровичем Лободовским. "На дороге я говорил о Гоголевской переписке, -- читаем мы в этой записи, -- что все ругают напрасно, что это не доказывает тщеславия, мелочность и пр., а напротив, что это смелость, что высказывал то, что думает каждый в глубине души".
И вслед за этим Чернышевский несколько небрежным языком опровергает по пунктам главным образом те обвинения против "Выбранных мест из переписки с друзьями", которые так или иначе задевали личность Гоголя. Приведем это любопытное место целиком. "Памятник? Да ведь назвали бы дураком, если б не знал он, что в 10 раз выше Крылова, а ему ставят памятник; "Мертвые души" нехороши, и обещает лучше? Это притворство, кривляние, чтоб хвалили? Это признавать всех дураками? Нет, просто убеждение, что исполнение ниже идеи, которая была в душе, и что мог бы написать лучше, чем написал -- мысль, которая у всех. Что Россия смотрит на него? Естественное и справедливое убеждение, и нельзя не иметь его" (запись 24 июля 1848 г.). Весь текст приведенной записи показывает, что не осуждение идеологии "Выбранных мест из переписки с друзьями" волновало его в это время: не книгу Гоголя защищает он, а самого Гоголя как писательскую личность.
Правда, миросозерцание самого Чернышевского в эти годы далеко еще не оформилось. Как показывает его запись в дневнике от 2 августа 1848 г., он в это время не целиком еще преодолел внушенные ему с детства религиозные представления, хотя уже преодолевал их: "обзор моих понятий -- богословие и христианство -- ничего не могу сказать положительно; кажется, в сущности держусь старого более по силе привычки, но как-то мало оно клеится с моими другими понятиями и взглядами... Занимает мысль, что должно этим заняться хорошенько".
Политический же образ мыслей Чернышевского и в это время исключал какую бы то ни было возможность солидарности его с этой стороной идеологии "Выбранных мест". В. И. Ленин в статье ""Крестьянская реформа" и пролетарски-крестьянская революция", характеризуя Чернышевского как социалиста-утописта и революционного демократа, писал, что Чернышевский "умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе".10 В данном случае для нас особенно важно, что уже дневник, который вел Чернышевский в 1848--1853 гг., характеризует его как революционного демократа. Так например, в той же записи от 2 августа 1848 г., где Чернышевский говорит о своем отношении к религии, читаем: "кажется, я принадлежу к крайней партии, ультра... Луи Блан, особенно после Леру увлекает меня, противников их я считаю людьми ниже их во сто раз по понятиям, устаревшим, если не по летам, то по взглядам, с которыми невозможно и спорить".
Идейный рост молодого Чернышевского был необыкновенно быстрым. Если в августе 1848 г., говоря о своих политических убеждениях, он ограничился заявлением, что сочувствует партии Луи Блана и Леру, то в июле 1849 г. он выражается уже гораздо определеннее и не только заявляет, что он "красный республиканец и социалист", но развертывает уже целую программу в области внутренней политики (освобождение крестьян, ликвидация армии, ограничение административной власти "мелких лиц", распространение просвещения, политическая эмансипация женщин).
В это время Чернышевский объявляет себя "другом венгров", желает поражения русской армии, которую послали в Венгрию с тем, чтобы задушить венгерскую революцию.11
В это время расширяется и литературный горизонт Чернышевского. В записи от 20 января 1850 г., характеризуя свои литературные идеалы, он впервые называет имена Диккенса и Жорж Занд, произведения которых импонируют ему своим социально-политическим содержанием; очень характерно, что Гоголя он в это время ставит наравне с ними. "... Люди, которые занимают меня много: Гоголь, Диккенс, Жорж Занд; Гейне я почти не читал, но теперь он, может быть, понравился бы мне, не знаю. Из мертвых я не умею назвать никого, кроме Гете, Шиллера (Байрона тоже бы, вероятно, но не читал его), Лермонтова. Тоже Фильдинг, хотя в меньшей степени против остальных великих людей, т. е. я говорю про мертвых, может быть они не менее Диккенса, но такой сильной симпатии не питаю я к ним, потому что это свое, и главное, это -- защитник низших классов против высших, это -- каратель лжи и лицемерия".12
Мы видим таким образом, что уже в конце сороковых и в начале пятидесятых годов у Чернышевского установилась определенная система взглядов на литературу, установилось определенное отношение к отдельным писателям. В литературе он ценит близкие ему социально-политические идеи и социально-политическое содержание; Гоголя он ставит выше всех русских и выше многих иностранных писателей.