В философии истории Зайцев, подобно Писареву, Благосветлову и целому ряду других сотрудников "Русского Слова", является убежденным и последовательным учеником английского мыслителя Бокля, при чем из философско-исторической концепции Бокля он особенно горячо усваивает те пункты, которые соответствуют его собственному механистическому мировоззрению. Общеизвестно, какое сильное влияние оказала "История цивилизации в Англии" Бокля на русскую молодежь шестидесятых годов. Как вообще воспринималась философско-историческая концепция Бокля публицистами "Русского Слова", можно судить хотя бы на основании следующей характеристики этой концепции, заключающейся в статье Благосветлова о нем:
"Вся заслуга Бокля состоит в том, что он первый указал на те действующие силы, под влиянием которых создается жизнь народов. Эти силы заключаются, с одной стороны, во внешней природе, пробуждающей первые понятия человека и дающей ему те или другие материальные средства к жизни, а, с другой стороны, эти силы скрываются в самом человеческом организме или, точнее, в лучшей части его -- в мозгу. Из отношения этих двух деятелей вытекает или развивается та или другая народная жизнь" {"Русское Слово" 1864 г., No 3, стр. 43--44.}.
В таком истолковании философско-историческая концепция Бокля отчасти теряла свойственный ей полуидеалистический характер и приближалась к механистическому материализму. На самом деле Бокль в качестве основных двух факторов истории выдвигал физические явления или силы природы и человеческий рассудок, умственные способности нации. Значения производственных отношений и классовой борьбы он не признавал, и это делало его систему по существу идеалистической. Публицисты "Русского Слова" вместо терминов "рассудок", "умственные способности нации" поставили слова "лучшая часть человеческого организма", "мозг" и тем самым приблизили Бокля к своему собственному механистическому миросозерцанию.
В 1865 году Зайцеву пришлось одновременно рецензировать ряд исторических сочинений ("Введение в историю девятнадцатого века" Гервинуса, "Историю XIX века от времени Венского конгресса" того же Гервинуса, "Историю крестьянской войны" Циммермана и "Историю нидерландской революции" Мотлея). Зайцев написал на эти книги солидную рецензию, в которой изложил свои философско-исторические воззрения в связи с оценкой исторического метода Гервинуса, о котором Зайцев говорит следующее:
"Вместо того, чтобы просто излагать события, не скрывая своих симпатий и антипатий к идеям, выраженным в них, Гервинус намеревается открывать и показывать читателю разные законы, будто бы управляющие судьбами мира. Понятно каждому, кто читал Бокля, что такая претензия не может быть выполнена иначе, как при помощи того метода, который ввел в науку этот реформатор ее. Если какая-нибудь часть прежней историографии потерпела решительное поражение от Бокля, то именно подобные претензии... Всякая философия истории, не основанная на естественно-исторических данных, рассматривающая человека вне связи с природою и выводящая свои законы на основании внешних проявлений его действий, без знания их причин и окружающих условий,-- всякая такая философия истории есть просто галиматья"
Итак, вне системы Бокля нет никаких путей к уразумению движущих сил истории. Но Бокль в интерпретации "Русского Слова" учил, что история слагается в зависимости от соотношения между силами природы и состоянием человеческого мозга. Следовательно, в тех случаях, когда это соотношение неблагоприятно, когда, например, природные условия, в которых живет какая-нибудь группа людей, очень суровы или когда в силу каких-нибудь причин организм, а, следовательно, и мозг тфедставителей этой группы не может как следует развиваться, то эта группа обречена на вырождение, и судьба ее совершенно безнадежна; очевидно, никакие перемены в социально-экономических и политических отношениях при вышеуказанных обстоятельствах не будут уже играть никакой роли. Зайцев именно так и рассуждает. Он говорит: "Может ли быть что-нибудь неопровержимей по своей ясности следующей аксиомы: человек есть не что иное, как животный организм, животный же организм зависит от тысячи физических условий как в самом себе, так и в окружающей среде, следовательно, человек -- раб {Разрядка моя.-- Г. Б. } своего тела и внешней природы".
Мы видим, таким образом, что Зайцеву совершенно чужда мысль о преодолении природных условий человеком в результате изменения общественных отношений. В связи с этим следует сказать, что многие с первого взгляда непонятные высказывания и суждения Зайцева по социальным вопросам, высказывания, вызвавшие в свое время ожесточенную полемику и резкий отпор в тогдашней левой журналистике, становятся вполне понятными и закономерными, если рассматривать их как неизбежный результат общефилософских механистических воззрений Зайцева.
В качестве примера укажем на нашумевшую в свое время рецензию Зайцева (1864 года) на книгу Катрфажа "Единство человеческого рода". В ней Зайцев высказал ряд довольно странных для публициста его лагеря мыслей. "Как анатомия, так и наблюдения над психическими способностями туземных рас Африки и Америки, -- писал Зайцев, -- показывают такую громадную, коренную разницу между краснокожими, эскимосами, полинезийцами, неграми, кафрами с одной стороны и белым человеком -- с другой, что настаивать на братстве этих рас могут только чувствительные барыни вроде г-жи Бичер-Стоу". И, нисколько не колеблясь, с невероятной смелостью Зайцев делает из-этого вывод, что восставать против рабства негров не следует. -- "Несомненно и признано всеми, -- говорит он, -- что невольничество есть самый лучший исход, которого может желать цветной человек, придя в соприкосновение с белым... Сентиментальные враги невольничества умеют только цитировать тексты и петь псалмы, но не могут указать ни одного факта, который бы показывал, что образование и свобода могут превратить негра в белого".
Любопытно, что это архиреакционное утверждение защищается у Зайцева посредством "левой", как-будто социалистической фразеологии. "Вместо того, чтобы заботиться о равенстве черного-племени с белым... -- пишет Зайцев,-- ...лучше бы обратить внимание на тех, которые действительно братья нам, но которых наши политические и социальные условия деградируют до того, что лишают признаков и качеств, свойственных -их племени, и приближают к низшим расам". Таким образом, защита интересов трудящихся Европы, угнетенных капитализмом, совершенно недиалектически противопоставляется Зайцевым протесту против рабства негров, как-будто одно обязательно исключает другое.
Уже современники Зайцева отнеслись к этим его высказываниям резко отрицательно и использовали их для того, чтобы скомпрометировать не только Зайцева, но и вставшего на его защиту Писарева и "Русское Слово" в целом. Против Зайцева ополчились не только "Современник" в лице Антоновича и "Искра", но и такой журнал, как "Отечественные Записки". Антонович провел параллель между высказываниями Зайцева и рассуждениями американских плантаторов, оправдывающих рабство, и заявил, что если негров, как отсталое племя, легко поработить. то из этого отнюдь не вытекает, что их должно поработить. "У женщины организация отлична от мужской,-- писал Антонович,-- у женщины меньше мозга, меньше голова, меньше кровяных шариков, но из этого не следует, что она должна иметь прав меньше, чем мужчина. Что бы ни говорила зоология, но здравый смысл и общее благо тоже должны быть уважаемы" {"Современник" 1865, No 2.}.
Упоминание Антоновича о "зоологии" было не в бровь, а прямо в глаз: предпосылки вышеприведенных суждений Зайцева о цветных расах действительно заключались в "зоологии", т. е. в неправильно, недиалектически усвоенных положениях современной Зайцеву естественно-научной мысли. Это можно проследить по рецензиям Зайцева, предшествовавшим его отзыву о книге Катрфажа: так, в рецензии на книгу Карла Фохта "Человек и его место в природе" Зайцев две-три страницы посвящает полемике с зоологами, которые настаивают на том, что человек отделяется от прочих животных глубокою пропастью, и "в числе других животных не помещают человека". Для нас важно то обстоятельство, что с точки зрения Зайцева применяемое в зоологии разделение на роды и виды должно распространяться и на человека. Зайцев смеется над Теми зоологами, которые считают, что "полинезийский негр и англичанин составляют лишь один вид, между тем как волк и собака -- разные роды".
В другой ранней рецензии, также предшествующей отзыву на книгу Катрфажа, Зайцев приводит ряд выписок из статьи Бурмейстера "Черный человек", в которых нога негра сравнивается с ногою обезьяны, и уже от себя добавляет: "строение тела, форма живота, строение верхней конечности, развитие нижней челюсти, даже волосы и пот, -- все, одним словом, что мы видим в человеке, переходит в обезьяну, проходя по дороге через цветные расы {Разрядка моя. -- Г. Б. } и те несчастные создания, которые рождаются среди белого племени -- я говорю об идиотах и цветных расах".
Кроме работ Бюхнера, Фохта и Молешотта, Зайцев, несомненно, был хорошо знаком с учением Дарвина и считал своим долгом популяризировать это учение и распространять его принципы среди радикально настроенной молодежи. Зайцев вообще был просветитель по натуре и ради популяризации и пропаганды какой-нибудь особенно импонировавшей ему идеи готов был не останавливаться перед самыми крайними выводами. Недаром Н. Д. Ножин писал в "Искре" по поводу его статьи о неграх: "Неужели же из-за теории Дарвина о различии между расами людей должны утвердиться на незыблемом основании новые слезы и скорбь для человечества". И в дальнейшем Ножин указывал, что теория Дарвина неправильно понята Зайцевым, что как-раз эта теория не признает Неизменности видов и разновидностей, и поэтому из нее никак не вытекает принцип разграничения рас как чего-то неизменного" {"Искра" 18.65, No 8).
Полемика по вопросу о неграх продолжалась больше года и доставила немало неприятностей не только Зайцеву, но и Писареву, и всей редакции "Русского Слова". Даже такие реакционные публицисты, как Н. Соловьев, полемизировавший в "Отечественных Записках" уже против эстетических воззрений "Русского Слова", критикуя известные статьи Писарева о Пушкине, с пафосом восклицал: "Кому нужны бичи, темницы, топоры? Вам, вы в них нуждаетесь для просвещения... Вы утверждали, что рабство негров есть явление вполне нормал ь ное " {"Отеч. Записки" 1865, сентябрь, критич. обозрение, стр. 312. (Разрядка моя. -- Г. Б. }.
А "Искра" в своих выступлениях пошла еще дальше и сравнивала Зайцева с Катковым, о чем нам еще придется говорить впоследствии. Зайцева обвиняли в бесчеловечности, в недостатке гуманности, и этот упрек особенно болезненно действовал на него.
На самом деле Зайцева можно было обвинить только в чрезмерной склонности к поспешным, непродуманным выводам, при чем склонность эта всецело объяснялась метафизическим характером его мышления. Дело в том, что при решении отдельных социальных проблем Зайцев одинаково был способен перегибать палку как в ту, так и в другую сторону. Если его суждения о неграх навлекли на него не без некоторых оснований упрек в бесчеловечности, то, наоборот, в своих высказываниях о мерах борьбы с уголовными преступлениями Зайцев обнаруживает чрезмерную, совершено неприложимую на практике терпимость. Он считает, что общество совершенно не должно применять какие бы то ни было насильственные или принудительные меры по отношению к уголовным преступлениям. Здесь на Зайцева, кроме упомянутых выше философов-материалистов, повлияли, повидимому, еще социологические работы Кетлэ и других французских социологов. В статье "Естествознание и юстиция" Зайцев доказывает, что причиной очень многих преступлений являются ненормальности в человеческом организме, порожденные наследственностью, т. е. явления, совершенно не зависящие от человеческой воли. Переходя затем к статистическим данным об уголовных преступлениях во Франции, Зайцев склонен истолковывать эти данные совершенно фетишистским образом. "Цифры, -- говорит он, -- ...как древний рок, управляют человеком и не позволяют ему ни на шаг отступать от своих математических выводов". По мнению Зайцева, если французские статистики доказывали, что из 600 жителей Франции ежегодно один обязательно совершит преступление, то это означает, что общество не имеет права ни судить, ни наказывать такого преступника: "если преступление обязательно должно совершиться, то не все ли равно, кто его совершит: a, b, c или d. Если б a не совершил преступления, то его совершил бы b или c, что исключает совершенно возможность обвинения" {Те же мысли Зайцев развивает более детально в своей рецензии на "Естественную историю мироздания" Фохта в No 5 "Русского Слова" за 1863 г.}.
Здесь, как и во всем, сказывается антидиалектический характер мышления Зайцева. Для него, как для всякого метафизика, по выражению Энгельса, "да -- да, нет -- нет, а все прочее от лукавого". Так, недиалектическое понимание детерминизма приводит его к своеобразной теории "непротивления", распространяемой им, впрочем, только на уголовных преступников.