Зайцева обычно считают последователем или даже эпигоном Писарева, а в лучшем случае -- соратником и единомышленником Писарева, особенно в области эстетических оценок. Так, например, в статье В. Я. Кирпотина о Зайцеве читаем: "В своем походе на искусство Зайцев повторяет {Разрядка моя.-- Г. Б. } аргументацию Писарева... в резких суждениях Зайцева не заключалось ничего большего, чем в мнениях Писарева по вопросам искусства".
Любопытно, однако, что современники Зайцева и Писарева высказывали совершенно противоположные мнения: они находили, что в области эстетических высказываний Зайцев влиял на Писарева, а не наоборот. Так, в No 37 "Искры" за 1865 г. в анонимной статье "Мыслящий реалист", направленной против Писарева, говорится, что в ранних статьях Писарева есть много мест, сопоставление которых с последующими высказываниями этого критика покажет читателю " ряд волшебных и з менений, которым мыслящий реалист подвергся под влиянием такого учителя и руководителя, каков г. Благосветлов, и такого почтенного друга, каков г. Зайцев". Еще любопытнее следующее обстоятельство: сам Писарев однажды намекнул, что его антиэстетические воззрения менее прочны и менее прямолинейны, чем аналогичные воззрения Зайцева.
В статье Писарева "Реалисты" ("Нерешенный вопрос") читаем: "Если бы Добролюбов поговорил долго и наедине с Белинским, он непременно убедил бы Белинского, что тот хотя и хороший человек, но эстетик и следственно отсталой, и Белинский согласился бы с Добролюбовым; если бы мне довелось поговорить также долго и также наедине с Добролюбовым, я также доказал бы ему, что хоть он и реалист, но не новейший, и Добролюбов согласился бы со мной; если бы, наконец, со мною самим побеседовал бы таким же образом г. Зайцев, пожалуй, оказалось бы, что и я не совсем еще совлекся эстетической одежды "ветхого человека", так как, кроме "Отцов и детей", признаю еще Шекспира" {Разрядка моя. -- Г. Б. }.
Это высказывание имеет очень большое значение. В самом деле, достаточно сопоставить суждения Зайцева и Писарева о важнейших явлениях и виднейших представителях западно-европейской и русской литературы, чтобы увидеть, что в тех случаях, когда мы имеем принципиально различные суждения Писарева и Зайцева об одном и том же писателе или об одном и том же произведении, оценка Писарева всегда оказывается более благожелательной, оценка же Зайцева бывает проникнута духом крайней нетерпимости. Так, например, в упоминавшейся выше рецензии на собрание сочинений Эсхила Зайцев говорит, что пьесы Мольера ничему никого не научили, так как и без Мольера всегда было известно, что скупость и лицемерие -- пороки. И вообще драматическая литература так же, как и театральное искусство, совершенно бесполезна для общества: "лучшие театральные пьесы -- пьесы Мольера, Шекспира, Шиллера и др. -- все также не приносят никакой пользы".
Писарев же в своей статье "Реалисты" высказывает такое мнение: "Мы твердо убеждены в том, что каждому человеку, желающему сделаться полезным работником мысли, необходимо широкое и всестороннее образование, в котором Гейне, Гете, Шекспир должны занять свое место наряду с Либихом, Дарвином и Ляйеллем". Далее Писарев говорит, что при изучении западно-европейских литератур надо знакомиться только с "настоящими титанами", и перечисляет этих титанов: "Вы прочитаете Шекспира, Байрона, Шиллера, Гейне, Мольера и очень немногих других поэтов, замечательных не тем, что они когда-то жили и что-то писали, а тем, что они действительно высказали людям несколько умных и дельных мыслей ".
Любопытно также сопоставить суждения Зайцева и Писарева о таких корифеях мировой литературы, как Гете и Виктор Гюго. Гете, по мнению Зайцева, "жалкий филистер", видевший во французской революции только повод для того, чтобы написать либретто для оперы. Гете -- "гений-лакей", "холодная черствая натура". Он порицал Фихте за то, что тот толкует о вещах, про которые должно молчать, и даже требовал усиления строгости цензурных правил {"Гейне и Берне").
Писарев же в своем суждении о Гете как бы отвечает Зайцеву. "Что Гете обладал в высокой степени способностью извиваться и блюдолизничать, это, конечно, не может подлежать сомнению, -- говорит он в той же статье "Реалисты". -- Что он стряпал разные стихотворные миндальности и салонные оперетки, это также составляет неопровержимую истину... Ну, а как вы думаете, стали бы мы теперь рассуждать о Гете, если бы собрание его сочинений состояло целиком из сотни чистеньких опереток и из нескольких тысяч миндально-лакейских мадригалов? И как вы думаете, посвятил ли бы такому Гете гордый и безукоризненный Байрон своего Сарданапала? Да, еще как посвятил-то! С трепетом робости и благоговения...".
Еще больше расходятся Зайцев и Писарев в оценке Виктора Гюго. В рецензии на "Историю французской литературы" Юлиана Шмидта Зайцев целиком присоединяется к той резко отрицательной характеристике политической деятельности Гюго, которую дает Шмидт, упрекающий Виктора Гюго за непостоянство в политических взглядах. От себя Зайцев добавляет, что если бы Гюго был не поэтом, а публицистом, он не заслуживал бы никакого снисхождения. "Будь он публицистом, мы относились бы к нему как к какому-нибудь Каткову". Зайцев при этом не замечает, что характеристика Юл. Шмидта, на которую он опирается, по существу реакционна: Шмидт бичует Гюго не за то, что он в молодости был роялистом, а за то, что он изменил этому роялизму впоследствии.
Писарев, наоборот, великолепно понимает, что ранние роялистские и бонапартистские стихотворения Гюго совершенно бледнеют перед его последующей деятельностью. "Какие сочинения Виктора Гюго известны всей читающей Европе? --говорит он.-- Не лирика и трагедии, a "Notre Dame" и "Les Misérables". Романы Диккенса и В. Гюго имеют с точки зрения Писарева огромное познавательное значение: они показывают "несостоятельность всех наших представлений о пороке и преступлении". Капля долбит камень non vi sed saepe cadendo (не силой, а часто повторяющимся падением), и романы незаметно произведут в нравах общества и в убеждениях каждого отдельного лица такой радикальный переворот, какого не произвели бы без их содействия никакие философские трактаты и никакие ученые исследования".
Наконец, очень любопытно сопоставить отношение Писарева и Зайцева к Льву Толстому, в частности к роману "Война н мир". В статье "Промахи незрелой мысли" Писарев, говоря о Толстом, упрекал русскую критику за то, что ни один из ее представителей "не подхватил, не разработал и не подвергнул тщательному анализу то сокровище наблюдений и мыслей, которое заключается в превосходных повестях этого писателя". Когда на страницах "Русского Вестника" началось печатание "Войны и мира", Писарев в своей статье "Старое барство" попробовал проделать такую работу над романом Толстого, но не успел ее закончить. У Зайцева же среди многочисленных его статей и рецензий имеется только одно высказывание о Льве Толстом -- в статье "Перлы и адаманты русской критики", -- в той части этой статьи, где Зайцев объясняет, почему он, характеризуя русские журналы, ничего не говорит о "Русском Вестнике". "Читатель поймет, почему я не говорю о нем подробно, как о прочих, просмотрев одни заглавия статей... Здесь г. Иловайский пишет о графе Сиверсе, граф Л. Н. Толстой (на французском языке) о князьях и княгинях Болконских, Трубецких, Курагиных, фрейлинах Шерер, виконтах Мортемар, графах и графинях Ростовых, bâtard'ax, Пьерах и тому подобных именитых и великосветских лицах; здесь Ф. Ф. Вигель вспоминает о графах Прованских и Артуа, Орловых и об обер-архитекторах; о народном воспитании пишет Ржевский, и, наконец, г. Фет пишет стихотворное послание Тургеневу".
Таким образом, по мнению Зайцева, "Русский Вестник" не заслуживает внимания именно потому, что в нем печатаются столь нестоящие вещи, как статьи Иловайского и "Война и мир" Толстого,
Налицо целый ряд расхождений между Писаревым и Зайцевым в области оценок литературных явлений. Однако и Писарев в ряде статей, как бы наперекор вышеприведенным суждениям его о Мольере, Шекспире, Шиллере, Гете, В. Гюго, Льве Толстом и т. д., становился на такую точку зрения, как и Зайцев: например, в статье "Реалисты" назвал бессмыслицей "Демон" Лермонтова, резко ополчился на Салтыкова-Щедрина, резко отрицательно относился к стихотворениям Фета, не говоря уже о знаменитых статьях о Пушкине и Белинском.
Социально-политические предпосылки всех этих выпадов Писарева в свое время были с достаточной убедительностью раскрыты В. Я. Кирпотиным. Писарев, с точки зрения В. Я. Кирпотина, исходил из принципа экономии умственных сил: если общество станет последовательно отвергать все затраты сил, которые не приносят непосредственной пользы, то-есть не идут на изучение и распространение естествознания и материалистической философии, то преобразование общественно-политических условий в России совершится само собою, без всяких рискованных и маловероятных революций. На пути к такому мирному преобразованию стояли искусство и литература, -- следовательно, искусство должно быть низвергнуто и разрушено. Пушкин был самым влиятельным русским художником, Белинский -- величайшим русским критиком, -- следовательно, нужно низвергнуть Пушкина с пьедестала, нужно пересмотреть традиции в области искусства, восходящие к Белинскому {См. статью В. Я. Кирпотина "Д. И. Писарев" во второй томе "Очерков по истории русской критики" под ред. А. Луначарского и В. Полянского. ГИХЛ, М.--Л., 1931, стр. 230--233.}.
Пусть так, но при этом, может быть, не лишено некоторого значения то обстоятельство, что весь этот путь, описанный выше Кирпотиным, был сначала пройден Зайцевым, а потом уже Писаревым. Уже в январе 1864 года в статье "Белинский и Добролюбов" Зайцев дает довольно двусмысленную оценку статьям Белинского о Пушкине. Он выписывает из этих статей цитаты, сопровождая их такими, например, замечаниями: "Вот образчик эстетической критики, нанизывающей звучные слова и реторические обороты, в которых трудно отыскать какой-нибудь смысл". Зайцева просто смешит утверждение Белинского, что для полного понимания поэтов недостаточно прочитать их сочинения, а нужно "перечувствовать, пережить их, переболеть всеми их болезнями, перестрадать их скорбями и т. д.
Таким образом, пересмотр эстетических позиций Белинского был начат Зайцевым примерно за полтора года до известных статей Писарева о Пушкине и Белинском. Больше того, самое развенчание Пушкина, как поэта, было проделано Зайцевым задолго до Писарева. Уже в статье "Гейне и Берне" 1863 г. Зайцев писал о том, что стихотворения, подобные оде "Вольность", нельзя принимать всерьез, так как этому мешает все то, что мы знаем о личности поэта. Впечатление, сложившееся в нас о нем, "приходит нам на память при чтении "Оды к свободе", и мы можем только презрительно улыбаться, читая ее".
А в уже упоминавшейся статье Зайцева "Белинский и Добролюбов" все время с настойчивостью проводится мысль о том, что Пушкин в отличие от Гоголя был поедставителем подражательной ("насажденной") литературы. При этом многие аргументы Зайцева предвосхищают позднейшие высказывания Писарева по тому же вопросу. -- "Очевидно, что обстановка, в которой процветает насажденная литература, не может давать ей большого разнообразия в материале, -- пишет Зайцев, -- фонтаны, иллюминации, рысаки -- вот и все тут". Пушкин, по словам Зайцева, подражал Байрону "подобно тому, как Херасков подражал Горацию и Вергилию, притом подражал весьма неудачно". "Разумеется, за сладкие звуки и неудачное подражание Байрону нельзя было отделять Пушкина от легиона поэтов, принадлежащих к насажденной литературе", -- пишет Зайцев в этой статье.
Мы вовсе не хотим доказать, что Зайцев был учителем Писарева, -- достаточно и того, что Зайцев не был эпигоном Писарева, а в некоторых случаях даже мог до известной степени подсказывать Писареву объект для нападения и наводить его на те мысля, которые с таким блеском и с такого талантливостью развиваются в общеизвестных статьях этого критика. Может быть, правильнее всего было бы следующим образом охарактеризовать зависимость между Зайцевым и Писаревым: ни один из них не был учеником или эпигоном другого, и в то же время между их литературной деятельностью существовала глубокая связь: Зайцев был решительнее и проще, Писарев -- глубже и талантливее. Но они оба были идеологами одной и той же социальной группы, и поэтому нет ничего удивительного в том, что Писарев иногда считал нужным подхватывать парадоксальные суждения Зайцева и тратить всю свою талантливость, логику и эрудицию на защиту и обоснование этих суждений.