Постигнуть предпосылки антиэстетических воззрений Зайцева и Писарева можно только исторически, изучая проявления классовой борьбы в литературе шестидесятых годов. Если Чернышевский и Добролюбов были только утилитаристами, а Писарев и Зайцев дошли до крайнего воинствующего антиэстетизма и сделали основным своим лозунгом лозунг о вреде искусства, то это до некоторой степени объясняется различием той литературной обстановки, в которой пришлось действовать тем и другим. В середине пятидесятых годов писатели-дворяне, задававшие тон всей литературе, стояли на позициях либерализма, и в течение некоторого, пусть не очень долгого, времени кое-какие точки соприкосновения между их идеологией и идеологией публицистов "Современника" все-таки были возможны. До известного момента Чернышевский имел полное основание считать, что такие писатели, как Тургенев, Толстой, даже Григорович и Писемский, могут быть полезны для "Современника". Начиная же с конца пятидесятых годов картина резко изменяется, в соответствии с чем изменяется и отношение Чернышевского к дворянской литературе. А в то время, когда Писарев и Зайцев начали свою работу в ".Русском Слове", т. е. в начале шестидесятых годов, защита прусского пути капиталистического развития в художественной литературе достигает наибольшей силы. В это время на страницах "Русского Вестника" появляются "Марево" Клюшникова и "Взбаламученное море" Писемского, того самого Писемского, чьи народные рассказы в средине пятидесятых годов расхвалил Чернышевский. В 1864 г. в "Библиотеке для Чтения" печатается "Некуда" Лескова; Достоевский в это время печатает пасквили на Чернышевского и Щедрина; Гончаров, когда-то превознесенный Добролюбовым, занят подготовкой к антинигилистическому
роману "Обрыв"; Толстой, еще в 1858 г. порвавший с "Современником", пишет антинигилистическую комедию "Зараженное семейство". Можно сказать, что большая русская литература, в особенности дворянская, никогда не стояла в такой степени на страже классовых интересов дворянства, никогда не была до такой степени консервативна, как в эти годы, и это естественным образом должно было вызвать контрнаступление в противоположном лагере.
"В эту горячую пору тревожной и страстной борьбы, -- читаем мы в биографии Зайцева, напечатанной в журнале "Общее Дело" в 1881 году, -- когда некогда было заботиться о форме и частностях, самые зрелые представители русской мысли не всегда могли сохранять спокойствие и меру; тем менее мог это сделать такой человек, который, как Зайцев, принялся за литературную работу в такую раннюю пору жизни и при таких неблагоприятных для него личных обстоятельствах. Немудрено поэтому, что, желая выпрямить лук, он часто слишком сильно нагибал его в противоположную сторону и, высказывая свою мысль, забывал иногда обставить ее необходимыми оговорками и условиями, которые ограничили бы резкость заключавшегося в ней отрицания".
Конечно, в тактическом отношении подобный образ действий являлся грубейшей ошибкой. Противники "Русского Слова", в том числе и наиболее реакционные публицисты, получали огромное преимущество, огромный козырь в борьбе. Их высказывания против "Русского Слова" неожиданно приобретали большую убедительность. Парадоксы "Русского Слова" обобщались, их приписывали уже не только "Русскому Слову", но и всей радикальной журналистике вообще, в том числе и "Современнику", занимавшему совершенно иные позиции в области эстетических вопросов. Острота и хлесткость известного памфлета Достоевского "Г. Щедрин или раскол в нигилистах" в значительной степени обусловлены тем, что, высмеивая Щедрина, Достоевский в то же время пародировал эстетические высказывания "Русского Слова", в том числе и высказывания Зайцева ("без Пушкина можно обойтись, а без сапогов никак нельзя обойтись, а, следовательно, Пушкин -- роскошь и вздор"... "у Гомера бездна предрассудков, есть привидения, и он верит в чудеса и в богов, а, следственно, может заразить этими предрассудками юношество"... "вздор и роскошь даже сам Шекспир, потому что у этого даже ведьмы появляются" и т. д.).
Правда, у Достоевского все эти высказывания вложены в уста членов редакции "Современника", но такие реакционные публицисты, как Н. Соловьев, Зарин (Incognito), направляли их уже по настоящему адресу, указывая на Зайцева, Писарева и на "Русское Слово". В ответ на отрицательные оценки произведений Лермонтова и Пушкина публицисты, подобные Зарину, становились в позу защитников великой литературы, патетически говорили о художественных достоинствах "Демона" и т. д., и, конечно, им нетрудно было в подобных случаях разбивать публицистов "Русского Слова" в пух и прах. Зайцев с течением времени стал мишенью, на которую выгодно было нападать; однако не следует думать, что он оставался в долгу и не умел отвечать на подобные нападки.