IV.

Сельскій заговоръ.

Большая обѣдня началась.

Въ то самое мгновеніе, когда раздался послѣдній ударъ колокола, собравшіеся передъ церковью увидѣли вышедшую изъ замка группу, на которую и обратилось общее вниманіе.

Впереди шла маркиза де-Шатожиронъ; какъ наканунѣ, ее велъ подъ руку г. Бобилье, который помолодѣлъ бы четырьмя десятками лѣтъ, еслибъ лучезарная радость, сіявшая на лицѣ его, могла стереть съ него морщины.

За этой весьма-неровной парой шла, только опираясь на руку своего зятя, г-жа де-Бонвало въ яркомъ наряда, неуступавшемъ разнообразіемъ центовъ самыхъ пестрыхъ красокъ наряду расфрантившихся шатожиронскихъ гражданокъ.

Шествіе заключалось двумя ливрейными лакеями, несшими бархатныя подушки.

Прошедъ черезъ площадь и встрѣчая большею частію изъявленія искренняго, почтительнаго любопытства, и только изрѣдка недоброжелательныя лица со шляпами, надвинутыми на глаза, владѣтели замка вступили на паперть, а оттуда въ церковь.

Кромѣ нѣкоторыхъ запоздалыхъ богомольцевъ, скорыми шагами спѣшившихъ къ обѣднѣ, на площади не было ни души.

Дверь гостинницы Коня-Патр і ота и ставни у оконъ нижняго этажа были плотно закрыты, ибо постановленіе муниципальной полиціи воспрещало открытіе гостинницъ и трактировъ во время церковнаго служенія; но, по обыкновенію, это повиновеніе законамъ было болѣе наружное, нежели дѣйствительное. Вмѣсто того, чтобъ входить въ главную дверь, посѣтители Туссена-Жиля, жаждавшіе винограднаго сока, проходили обыкновенно во дворъ, гдѣ были конюшни, и оттуда задними дверьми вступали въ вакхическое святилище, наружность котораго, благодаря этой предосторожности, сохраняла видъ самаго благочестиваго спокойствія.

Но въ этотъ день, лишь-только замолкъ послѣдній ударъ колокола, Туссенъ-Жиль, противъ своего обыкновенія, не захотѣлъ болѣе держать у себя посѣтителей, сидѣвшихъ въ столовой и удалившихся только послѣ продолжительнаго спора и сопротивленія.

-- Я не хочу платить штрафа за васъ, сказалъ трактирщикъ самымъ упрямымъ:-- полевой стражъ уже грозилъ мнѣ доносомъ, а злодѣи Бобилье и Амудрю рады будутъ случаю содрать съ меня штрафъ. Пожалуйста, убирайтесь вонъ; послѣ обѣдни -- милости просимъ! Я попотчую васъ винцомъ, какого вы съ роду не пивали; и угощаю!

Это обѣщаніе, сопровождаемое таинственнымъ миганьемъ, развеселило сердитыхъ посѣтителей, рѣшившихся наконецъ удалиться и увѣрявшихъ хозяина, что не замедлятъ явиться послѣ обѣдни.

Лишь-только они ушли, трактирщикъ заперъ за ними дверь, чтобъ никто не могъ пойдти безъ его позволенія; потомъ пошелъ къ комнатѣ, смежной со столовой, въ которую дверь была тщательно заперта.

Тамъ, по обѣимъ сторонамъ стола, за которымъ наканунѣ было засѣданіе демократическаго шатожиронскаго клуба, сидѣли два знаменитые члена этого почтеннаго общества -- передъ бутылкой, служившей какъ-бы символомъ согласія, а именно; мясникъ Готро и кузнецъ Пикарде.

Въ одномъ углу стоялъ огромный трехцвѣтный флагъ, сдѣланный въ ночь стараніями мелочнаго торговца, вице-президента клуба, и тайкомъ принесенный рано утромъ на назначенное мѣсто свиданія заговорщиковъ.

-- Всѣ ушли, сказалъ Туссенъ-Жиль своимъ политическимъ пріятелямъ:-- и теперь никто чужой не войдетъ.

Въ ту же минуту, кто-то постучался со двора нѣсколькими ударами, съ условленными неправильными разстановками.

-- Кто тамъ? спросилъ президентъ клуба въ замочную скважину.

-- Эвандръ и Сцевола! отвѣчалъ чей-то голосъ съ напыщенностію.

-- Это писарь, сказалъ Пикарде мяснику, когда хозяинъ сталъ отпирать дверь.

-- Писарь человѣкъ ученый, въ томъ спору нѣтъ, отвѣчалъ Готро съ ироническою улыбкой:-- но все-таки, онъ выдумалъ вчера странный пароль.

-- Что же въ немъ страннаго? спросилъ кузнецъ.

-- Какъ? развѣ вы не слыхали, что онъ сказалъ?

-- Слышалъ, но признаться, не совсѣмъ понялъ, возразилъ наивно Пикарде.

-- Онъ сказалъ; "распорите брюхо этимъ телятамъ" {Непереводимая игра словъ: Evandre et Scœvola, и Eventrez ces veaux-là.}.

Мясникъ, болѣе-знакомый со сказками, чѣмъ съ древними великими людьми, по-своему понялъ пароль, придуманный ученымъ писаремъ.

-- Точно, пароль довольно-страненъ! сказалъ кузнецъ, наливая себѣ вина, какъ-бы для того, чтобъ лучше переварить эту странность.

-- Не страненъ, а безтолковъ, возразилъ Готро съ самоувѣренностью:-- телятамъ брюха не порятъ, ихъ бьютъ по башкѣ! Кому это знать лучше меня!

Точно, авторитетъ мясника въ этомъ дѣлъ былъ неоспоримъ, а потому Пикарде не позволилъ себѣ ни малѣйшаго возраженія и разомъ опорожнилъ свой стаканъ.

Во время этого разговора, Туссенъ-Жиль осторожно и безъ шума отворилъ дверь, и писарь Вермо столь же осторожно вступилъ въ республиканскую трапезу.

-- Граждане! сказалъ онъ съ трагическою важностью, когда трактирщикъ заперъ дверь:-- теперь не время пить: аристократія не пьетъ и не спитъ; въ эту самую минуту она замышляетъ противъ насъ что-то недоброе.

-- Противъ насъ? спросилъ трактирщикъ, смотря на писаря.

-- Недоброе? повторили въ одинъ голосъ Готро и Пикарде.

-- Слушайте, продолжалъ Вермо съ таинственною важностью: -- я сейчасъ былъ въ мирномъ судѣ и сочинялъ прошеніе бѣдному дядѣ Кокару, которому вчера дерзкій Бобилье не далъ сказать слова, торопясь на встрѣчу своему маркизу и своей маркизѣ. Вы знаете, что зала мирнаго суда отдѣлена отъ конторы мэра однимъ корридоромъ. Вдругъ слышу, кто-то ходитъ по корридору и разговариваетъ; я навострилъ ухо и узналъ голоса Амудрю-отца и Рабюссона, лѣсничаго Водре.

-- Это такой же дюжій молодецъ, какъ и господинъ его! сказалъ мясникъ Готро съ нѣкоторою завистью:-- я увѣренъ, что онъ однимъ ударомъ кулака убьетъ быка, причемъ считаю долгомъ замѣтить, что ни быкамъ, ни телятамъ не порятъ брюха: ихъ бьютъ.

-- Рабюссонъ намъ такъ же мало страшенъ, какъ и всѣ другіе, сказалъ хозяинъ презрительно улыбаясь:-- и я знаю человѣка, который шутя съ нимъ справится.

-- И я знаю такого человѣка, прибавилъ кузнецъ, задорно сжавъ свои огромные, жесткіе кулаки.

-- Дайте же мнѣ досказать! вскричалъ Вермо съ неудовольствіемъ.

-- Справедливо, сказалъ президентъ: -- извольте говорить; мы слушаемъ.

-- Итакъ, узнавъ голоса Амудрю и Рабюссона, шедшихъ въ контору мэра, я всталъ, на ципочкахъ прошелъ въ корридоръ и приложилъ ухо къ двери, которую они, по счастію, не совсѣмъ-плотно заперли, такъ-что я могъ не только слышать, но и видѣть ихъ. Надобно вамъ прежде всего сказать, что Рабюссонъ сбрилъ усы и, вмѣсто мундира лѣсничаго, носитъ теперь черный сюртукъ, шляпу,-- словомъ, одѣть какъ простой гражданинъ. Кажется, это довольно-подозрительно?

-- Подозрительно? Отъ-чего? спросилъ мясникъ:-- вотъ хоть бы и мы съ Пикарде: по буднямъ ходимъ съ засученными рукавами, а въ воскресенье расфрантимся такъ, что не уступимъ любому маркизу. И Рабюссонъ имѣетъ такое же право.

-- Положимъ, что онъ имѣетъ право надѣть сюртукъ, хоть и это, признаться сказать, довольно-подозрительно, возразилъ писарь: -- ну, а усы-то зачѣмъ онъ сбрилъ?

-- Кого судьба обидѣла такими жалкими усиками, какіе были у долговязаго Рабюссона, тотъ очень-умно дѣлаетъ, брѣя ихъ, замѣтилъ Туссенъ-Жиль, гордо погладивъ густую щетину, украшавшую верхнюю губу его.

-- А я вамъ говорю, возразилъ Вермо съ жаромъ: -- что подъ этимъ скрываются мрачныя, недоброжелательныя козни. Перемѣнивъ костюмъ и сбривъ усы, Рабюссонъ надѣется, что его не узнаютъ, когда онъ будетъ исполнять какое-нибудь злодѣйское порученіе своего достойнаго господина.

-- Вотъ выдумали! сказалъ Готро, пожавъ плечами.

-- Думайте, что хотите; а я знаю, что говорю.

-- Но наконецъ, спросилъ Туссенъ-Жиль:-- что же они еще придумываютъ, эти проклятые аристократы?

-- Рабюссонъ вручилъ мэру письмо; Амудрю прочиталъ его и почесалъ за ухомъ, по своему обыкновенію; потомъ спросилъ: "А гдѣ бумаги, о которыхъ упоминаетъ господинъ баронъ?" Низкій, подлый мэръ такъ и сказалъ: "господинъ баронъ"! Тогда Рабюссонъ вынулъ изъ кармана большой запечатанный пакетъ. Амудрю распечаталъ его.

-- Вишь-какой! сказалъ кузнецъ, украдкой наливая себѣ стаканъ вина.

-- Прочитавъ двѣ или три бумаги, находившіяся въ пакетѣ, Амудрю смутился, опять почесалъ за ухомъ, сталъ вздыхать и озираться съ безпокойствомъ, какъ онъ дѣлаетъ всегда, когда не знаетъ, на что рѣшиться. Когда, наконецъ, Рабюссонъ сказалъ, что ему некогда, мэръ отвѣчалъ: "Я нахожусь въ крайнемъ затрудненіи; это дѣло не понравится весьма-многимъ... а у меня и безъ того уже много враговъ; но если это непремѣнно угодно господину барону, я исполню его требованіе".-- Сегодня же? спросилъ Рабюссонъ. "Сегодня же!" отвѣчалъ мэръ такимъ плачевнымъ голосомъ, какъ-будто-бы узналъ о смерти всѣхъ своихъ родныхъ.

-- А что сегодня? спросили въ одинъ голосъ Туссенъ-Жиль и Готро.

-- Въ этомъ-то и заключается мрачная тайна, отвѣчалъ писарь съ удвоенною важностью: -- такъ-какъ Рабюссонъ раскланялся, то я поспѣшилъ убраться, и, слѣдовательно, не слышалъ конца разговора; но не нужно большой догадливости, чтобъ понять, что противъ насъ замышляютъ недоброе.

-- Отъ-чего же именно противъ насъ? спросилъ мясникъ Готро, который, подобно всѣмъ несчастнымъ ораторамъ, очень любилъ возражать и спорить.

-- Развѣ Амудрю не сказалъ, что это дѣло не понравится его непріятелямъ? А кто у насъ въ общинѣ его враги, какъ не мы? Если то, чего отъ него требуютъ и что онъ обѣщалъ исполнить сегодня, не понравится намъ, -- стало-быть, это дѣло недоброе, служащее намъ во вредъ. Ясно ли?

-- Совершенно-ясно, сказалъ Пикарде и, воспользовавшись удобной минутой, вылилъ все, что оставалось въ бутылкѣ, въ свой стаканъ.

-- Впрочемъ, замѣтьте, граждане, продолжалъ писарь, размахивая руками какъ адвокатъ на каѳедрѣ: -- замѣтьте, что главный двигатель замышляемыхъ противъ насъ козней Водре; развѣ этого не довольно? Чего добраго ожидать отъ закоренѣлаго карлиста, человѣка, ищущаго только случаевъ досаждать намъ, гражданамъ Шатожирона! Послушали бы вы, какъ вчера отдѣлывалъ онъ насъ въ судѣ! Я дрожалъ отъ негодованія, и самъ Бобилье, не смотря на свой гнусный аристократизмъ, съ трудомъ воздерживался. Чего добраго ждать намъ отъ человѣка, дерзнувшаго послѣ іюльской революціи поставить двь пушки на своей террасѣ и объявившаго во всеуслышаніе, что если мы только пикнемъ, такъ онъ взорветъ нашъ Шатожиронъ и превратитъ его въ сковороду, на которой изжаритъ насъ какъ каштаны, -- и все потому, что нѣсколько добрыхъ патріотовъ, къ которымъ я съ гордостію причисляю себя и гражданина-президента, изъявили желаніе водрузить древо свободы предъ домомъ подлаго зажигателя? Наконецъ, чего ждать отъ человѣка, который, не далве какъ вчера, изъ гнуснаго мщенія столкнулъ въ воду съ злоумышленнымъ намѣреніемъ гражданина, хотя и не вполнѣ раздѣляющаго наши благородныя мнѣнія, но все-таки уважаемаго нами...

-- Смирно! прервалъ слова пылкаго оратора Туссенъ-Жиль, зажавъ ему ротъ рукою.

Четыре члена клуба присмирѣли.

Минуту спустя, кто-то нетерпѣливо сталъ вторично стучаться въ дверь.

-- Кто тамъ? спросилъ президентъ, опять приложивъ усы къ замочной скважнаѣ.

-- Продавай побольше, и будетъ ладно! {Опять та же непереводимая игра словъ: Evandre et Scœvola, Vendre assez, voilà qui est bien!} отвѣчалъ кто-то запыхавшись.

-- Пароль сказанъ не совсѣмъ-вѣрно, но я узнаю по голосу брата и друга: это Лавердёнъ, сказалъ Туссенъ-Жиль.

Трактирщикъ отворилъ дверь безъ дальнѣйшихъ разспросовъ, и запыхавшійся, вспотѣвшій мелочной лавочникъ ворвался въ комнату.

-- Гражданинъ вице-президентъ, сказалъ ему писарь Бермо со строгостью:-- вы забыли пароль.

-- Совсѣмъ не забылъ, отвѣчалъ Лавердёнъ, тяжело опустившись на стулъ: -- я только прибавилъ къ нему три слова для большей ясности; а то, что значитъ вашъ пароль: Vendre assez, voil à?

-- Мой пароль Evandre et Sc œ vola, сказалъ писарь, ударяя на каждомъ слогъ.

-- Ev enlrez ces veaux-l à! сказалъ мясникъ ухмыляясь:-- я согласенъ съ гражданиномъ Лавердёномъ,-- пароль странный!

-- Онъ страненъ только тогда, когда вы его произносите! вскричалъ писарь, и зеленоватые глаза его засверкали.

-- Смирно, гражданинъ Вермо! повелительно вскричалъ Туссенъ-Жиль:-- не вамъ говорить, а гражданину вице-президенту, который, судя по волненію, изображенному на лицъ его, имѣетъ сообщить намъ нѣчто важное.

-- Ужь точно важное! отвѣчалъ мелочной торговецъ, ладонью утирая потъ, струившійся по лбу его.

-- Такъ извольте говорить, мы слушаемъ, съ достоинствомъ произнесъ президентъ клуба.

-- Знаете ли, откуда я?

-- Мы не колдуны, какъ же намъ знать? возразилъ писарь сухо.

-- Я изъ церкви, отвѣчалъ мелочной торговецъ.

-- Не-ужь-то? вскричалъ Туссенъ-Жиль съ презрительною недовѣрчивостью.

-- Да, я былъ у обѣдни.

-- Вы, человѣкъ умный, просвѣщенный, были у обѣдни! Ужь не хотите ли вы записаться въ іезуиты?

-- Нимало; но я предчувствовалъ, что сегодня въ церкви будутъ происходить непозволительныя вещи, и пожелалъ видѣть ихъ собственными глазами.

-- Что же происходило?

-- Страсть подумать, отвѣчалъ мелочной торговецъ, утирая лицо носовымъ платкомъ: -- во-первыхъ, представьте себѣ, что перестали звонить только тогда, когда узнала, что г-жа маркиза де-Шатожиронъ одѣлась; слѣдовательно, всѣ наши гражданки, съ ними и жена, и дочери мои, должны были ждать, пока г-жъ маркизѣ угодно будетъ пожаловать въ церковь.

-- Со стороны пастора Доммаргена меня не удивляетъ никакое раболѣпство, язвительно замѣтилъ писарь.

-- Но это еще не все. Знаете ли, что сдѣлалъ пасторъ, когда наконецъ маркизу и маркизъ де-Шатожиронъ угодно было пожаловать?

-- Что? спросилъ Туссенъ-Жиль.

-- Онъ встрѣтилъ ихъ у дверей, и сказавъ лицемѣрное привѣтствіе, подалъ имъ святую воду.

-- Святую воду! вскричалъ трактирщикъ-демократъ съ гнѣвомъ.

-- Лучше бы онъ попотчивалъ ихъ стаканомъ вина, сказалъ вполголоса кузнецъ.

-- Ужь это рѣшительно возобновленіе прошедшихъ временъ! сказалъ писарь съ сардоническимъ смѣхомъ: -- вы увидите, что въ будущее воскресенье онъ будетъ кадить на нихъ.

-- Но и это еще не все, продолжалъ вице-президентъ: -- вы знаете, или не знаете, что во время первой революціи такъ-называемая барская скамья была сожжена...

-- Отецъ мой собственными руками поджегъ ее, сказалъ Туссенъ-Жиль съ гордостію.

-- Правда, вашъ отецъ поджегъ ее, но мой отецъ первый ударилъ по ней топоромъ, возразилъ мелочной торговецъ съ видомъ человѣка, непозволяющаго уменьшать заслуги своихъ предковъ: -- итакъ, скамья эта была уничтожена, и никто до-сихъ-поръ не думалъ о возобновленіи ея. Что же сдѣлалъ пасторъ?

-- Велѣлъ поставить новую скамью? спросилъ Вермо.

-- Нѣтъ еще; но онъ велѣлъ поставить три кресла передъ клиросомъ, возлѣ самаго алтаря.

-- Три кресла?

-- Одно маркизу, другое маркизѣ, а третье старой куклѣ, которую они называютъ вдовою.

-- Это противно законамъ равенства, которое должно быть сохраняемо въ церкви, какъ и вездѣ, докторальнымъ тономъ замѣтилъ писарь.

-- Тѣмъ болѣе противно, что моя скамья, стоящая впереди и примыкающая къ придѣлу, теперь загорожена этими тремя креслами; такъ-что во всю обѣдню я, жена моя и дочери просто задыхались отъ духовъ, которыми напрыскалась вдова; такая вонь, я вамъ скажу, что жена моя, одаренная весьма-слабыми нервами, чуть ни упала въ обморокъ.

-- Всѣ эти аристократы, какъ мужчины, такъ и женщины, сказалъ Готро съ недовольнымъ видомъ: -- всячески умѣютъ досаждать гражданамъ.

-- Я промолчалъ, продолжалъ Лавердёнъ: -- но жена моя не такъ терпѣлива; она не выдержала и сказала довольно-громко, такъ, чтобъ старая кукла могла слышать ее: "Въ будущее воскресенье я принесу съ собою мѣшокъ корицы и гвоздики; запахъ ихъ перебьетъ, можетъ-быть, эту заразу".

-- Метко сказано! вскричалъ кузнецъ: -- знаете ли, гражданинъ, что ваша супруга женщина остроумная?

-- Чрезвычайно-остроумная. Но выслушайте самое ужасное: обыкновенно, когда разносятъ священный хлѣбъ, начинаютъ съ моей скамьи, потому-что она первая. Но что сдѣлали сегодня? Негодяй Жиконне, подлый наушникъ пастора, вышелъ изъ ризницы съ корзинкой, и, вмѣсто того, чтобъ, какъ водится, подойдти ко мнѣ, онъ прямо къ маркизу... началъ глупо кланяться, подличать и наконецъ вытащилъ изъ-подъ салфетки, закрывавшей корзину, золоченую фарфоровую тарелку, на которой лежали хлѣбы!

-- И онъ подалъ ихъ аристократамъ? вскричалъ Туссенъ-Жиль съ негодованіемъ.

-- Да; низкій пономарь подалъ ихъ! А надмѣнные аристократы взяли! продолжалъ мелочной торговецъ съ горькой усмѣшкой:-- о, тогда я не вытерпѣлъ! Кровь закипѣла въ моихъ жилахъ!..

-- Еще бы! вскричалъ кузнецъ, ударивъ кулакомъ по столу.

-- Подавать хлѣбъ людямъ, неимѣющимъ другихъ заслугъ, кромѣ богатства и дворянства, это невыносимое злоупотребленіе, и я понимаю и раздѣляю справедливое негодованіе гражданина вице-президента! Но о чемъ все я вамъ толкую каждый день? Вездѣ возникаютъ древнія-права и злоупотребленія; мы возвращаемся прямо къ феодализму, и если не пріймемъ заблаговременно мѣръ предосторожности, лишимся всѣхъ выгодъ, доставленныхъ намъ революціею.

-- Этому не бывать! по-крайней-мѣрѣ въ Шатожиронѣ, сказалъ капитанъ пожарной команды съ величественной энергіей.

-- Итакъ, кровь закипѣла въ моихъ жилахъ, продолжалъ мелочной торговецъ: -- я не счелъ нужнымъ долѣе воздерживаться, ибо чаша переполнилась, всталъ, предувѣдомивъ сперва жену о томъ, что хотѣлъ сдѣлать, всталъ, открылъ скамью и съ гордымъ величіемъ вышелъ изъ церкви, что обыкновенно дѣлаетъ старый карлистъ де-Водре, когда запоютъ Domine salvum fac Regem.

-- Вы прекрасно поступили, гражданинъ вице-президентъ, сказалъ Вермо:-- презрѣніемъ, холоднымъ презрѣніемъ должно отвѣчать на подобныя вещи.

-- Презрѣніемъ и мщеніемъ! вскричалъ Туссенъ-Жиль, ставь въ грозную позицію, въ которой на знаменитой картинѣ Давида стоитъ Мирабо:-- и сегодня же, черезъ нисколько минутъ, свершится мщеніе! Всѣ мѣры приняты; граждане, на которыхъ мы наиболѣе можемъ положиться, будутъ здѣсь въ условленный часъ; сначала надо будетъ человѣкъ сорокъ, не менѣе; но потомъ къ намъ пристанутъ и другіе...

Нѣсколько осторожныхъ ударовъ въ дверь прервали слова трактирщика, и онъ опять отправился на военную рекогносцировку сквозь замочную скважину.

Въ этотъ разъ, вмѣсто болѣе или менѣе искаженнаго пароля, голосъ, смягчаемый по возможности, отвѣчалъ:

-- Пріятель.

Туссенъ-Жиль поспѣшно отступилъ два шага, знакомъ приказалъ своимъ товарищамъ утихнуть и, наклонившись къ нимъ, произнесъ топотомъ:

-- Амудрю!

Заговорщики обыкновенно храбры, но только тогда, когда они, а не на нихъ нападаютъ въ расплохъ; въ послѣднемъ случаѣ, ихъ часто пугаетъ мышь. Хотя добродушіе и кротость перваго шатожиронскаго чиновника были всѣмъ извѣстны, однакожь имя его произвело паническій страхъ въ неустрашимыхъ сердцахъ членовъ клуба Коня-Патріота; въ видѣ ли мирнаго сельскаго мэра или отряда суровыхъ жандармовъ представляется законъ, дѣйствіе его одинаково непріятно на людей, готовящихся преступить его.

-- Отпирайте же, Туссенъ-Жиль, продолжалъ мэръ послѣ минутнаго ожиданія:-- это я, Амудрю!.. Я пришелъ сообщить вамъ весьма-любопытную новость.

-- Я не могу не впустить его, сказалъ трактирщикъ шопотомъ: -- ступайте всѣ въ столовую, да не шумите!

Заговорщики поспѣшно встали и на ципочкахъ перебрались въ сосѣднюю комнату.

-- Флагъ забыли! сказалъ Туссенъ-Жиль, еще болѣе понизивъ голосъ.

Пикарде, находившійся позади всѣхъ, вернулся, взялъ флагъ и поспѣшно послѣдовалъ за своими товарищами. Когда они ушли, трактирщикъ заперъ дверь въ столовую и потомъ уже впустилъ мэра.

Амудрю вошелъ въ комнату; онъ былъ блѣденъ и видимо разстроенъ.