Жанъ-Фракассъ и Ревель-Матенъ.
Послѣ неожиданнаго выстрѣла, прервавшаго благодарственную рѣчь президента Туссена-Жиля первымъ подписчикамъ на поднесеніе ему почетной сабли, члены клуба съ изумленіемъ посмотрѣли другъ на друга.
-- Стоитъ только заговорить о волкѣ... проговорилъ мелочной торговецъ, поблѣднѣвъ.
-- Это не волкъ и не пушка, сказалъ спорщикъ Готро:-- это просто взрывъ на сосѣдней каменоломнѣ.
Второй выстрѣлъ раздался громче прежняго.
-- Нѣтъ, это не со стороны каменоломни, а скорѣе со стороны Шатожирона-ле-Вьеля, сказалъ Пикарде.
-- Такъ и есть! Что я вамъ говорилъ? вскричалъ писарь, ударивъ себя по лбу, какъ-бы пораженный внезапной мыслію:-- это извергъ Водре приводитъ въ исполненіе свои угрозы, бомбардируя Шатожиронъ!
Не смотря на всю нелѣпость этого мнѣнія, никто не возражалъ, потому-что въ то же время раздался третій и такой громкій выстрѣлъ, что стекла задрожали, какъ-бы готовясь разлетѣться въ дребезги.
Вице-президентъ невольно, инстинктивно присѣлъ; писарь, стоявшій у окна, поспѣшно отошелъ, отъ него, какъ-бы опасаясь, чтобъ выстрѣлы не попали въ него; Готро вытаращилъ глаза и осматривался, какъ-бы отъискивая мѣсто, куда попало ядро; даже самъ капитанъ Туссенъ-Жиль видимо смутился и поблѣднѣлъ.
Что жь касается до кузнеца Пикарде, то либо стукъ молота по наковальнѣ притупилъ его нервы, либо выпитое вино внушало ему неограниченное мужество, только онъ бросился въ столовую, тотчасъ же воротился оттуда, размахивая трехцвѣтнымъ флагомъ, и запѣлъ Паризьенну голосомъ, способнымъ заглушить цѣлую баттарею.
Раздался третій выстрѣлъ, какъ-бы въ отвѣтъ на отчаянную выходку кузнеца.
-- На площадь! сказалъ Готро, болѣе всѣхъ послѣ кузнеца сохранившій присутствіе духа:-- тамъ мы узнаемъ, что это значитъ, потому-что оттуда видѣнъ Шатожиронъ-ле-Вьель.
Предложеніе мясника было принято и пять членовъ главнаго демократическаго комитета вмѣстѣ вышли изъ гостинницы.
Площадь была покрыта любопытными обоихъ половъ и всѣхъ возрастовъ, потому-что первый выстрѣлъ раздался въ ту самую минуту, когда народъ стадъ выходить изъ церкви. Взоры всѣхъ обратились на площадку, на которой видна была отчасти деревня Шатожиронъ-ле-Вьель и развалины древняго замка.
По обоимъ концамъ террассы, находившейся, какъ читатели, вѣроятно, помнятъ, передъ домомъ барона де-Водре, тихо подымался сѣрый дымокъ, сгущаемый ежеминутно новыми выстрѣлами и нагоняемый вѣтромъ на Шатожиронъ-ле-Вуръ, куда вмѣстѣ достигали и звуки и дымъ. Вокругъ Жана-Фракасса и Ревеля-Матена (имена пушекъ) суетились нѣсколько человѣкъ, между которыми по гигантскому росту можно было узнать самого барона и вѣрнаго его Грегуара Рабюссона.
Выстрѣлы слѣдовали безпрерывно одинъ за другимъ съ такою аккуратностью, какъ-будто-бы за пушками ухаживали настоящіе артиллеристы.
-- Что я вамъ говорилъ? Вотъ объясненіе злодѣйскаго заговора! сказалъ своимъ пріятелямъ Вермо, совершенно успокоившись и ободрившись, когда увидѣлъ, что грозная пальба не причинила ни малѣйшаго вреда пяти или шестистамъ зрителямъ, собравшимся въ это время на площади.
-- Я вижу, что г. де-Водре забавляется, отвѣчалъ мясникъ, любившій противорѣчить: -- а не замѣчаю тутъ никакого злодѣйскаго заговора!
Вмѣсто отвѣта, Вермо поспѣшно направилъ шаги къ дому мэра.
Возлѣ двери этого зданія висѣла одна изъ клѣтокъ, характеристически называемыхъ простымъ народомъ чуланомъ для съѣстныхъ припасовъ и служащихъ для выставки разныхъ объявленій, списковъ избирателей,-- словомъ, главнѣйшихъ документовъ муниципальной администраціи.
За минуту до внезапнаго и скораго удаленія писаря Вермо отъ товарищей, Амудрю, не совсѣмъ еще опомнившійся отъ страха, заданнаго ему демократами, вышелъ изъ дома, открылъ дверцы оффиціальной клѣтки, всунулъ туда большой листъ бумаги и воротился въ свое жилище съ поспѣшностью, исполненною безпокойства, даже боязни.
Писарь скорыми шагами подошелъ къ клѣткѣ, на которую никто не обращалъ вниманія, потому-что всѣхъ занимала канонада въ Шатожиронѣ-ле-Вьелѣ; съ изумленіемъ посмотрѣлъ на бумагу, выставленную въ ней мэромъ, и бѣгомъ воротился къ своимъ политическимъ друзьямъ.
-- Что! вскричалъ онъ съ негодованіемъ и вмѣстѣ съ торжествующимъ видомъ:-- будете ли вы еще говорить, что нѣтъ заговора?
-- А что такое? спросилъ Туссенъ-Жиль.
-- Знаете ли, зачѣмъ карлисгъ Водре палитъ изъ пушекъ?
-- Вѣроятно въ честь прибытія дерзкихъ аристократовъ, заставившихъ меня сегодня выйдти изъ церкви, сказалъ мелочцой торговецъ.
-- Нѣтъ, возразилъ писарь: -- Водре не хочетъ знать ни племянника, ни племянницы, а палитъ въ ознаменованіе побѣды, одержанной надъ нами, шатожиронскими гражданами!
-- Побѣды! вскричалъ трактирщикъ съ негодованіемъ: -- вы дерзаете говорить, что кто-вцбудь въ мірѣ одержалъ побѣду надъ шатожиронскими гражданами!
-- Да, говорю и повторяю; мы побѣждены, потому-что грубые шатожирон-ле-вьельскіе мужики достигли своей цѣли, благодаря недостойнымъ проискамъ стараго проныры Водре!
-- Достигли своей цѣли? повторилъ мелочной торговецъ.
-- Деревня ихъ опять сдѣлана общиной; указъ короля объявленъ, и списокъ общинныхъ избирателей составленъ, напечатанъ и обнародованъ; я сейчасъ своими глазами видѣлъ его въ чуланѣ, куда сунулъ его старый дуракъ Амудрю!
Узнавъ объ эманципаціи деревни, на обитателей которой они привыкли смотрѣть какъ на подчиненныхъ имъ крестьянъ, между-тѣмъ, какъ сами гордились названіемъ гражданъ, пять членовъ клуба и дюжина собравшихся уже вокругъ нихъ пріятелей вскрикнули съ изумленіемъ, гнѣвомъ, негодованіемъ. Никогда возмущеніе илотовъ въ Спартѣ, пенестовъ въ Ѳессаліи, не возбуждало болѣе жаркаго и глубокаго негодованія въ высшихъ кастахъ.
-- Это низость!-- Это мерзость!-- Это нарушеніе священныхъ нравъ!-- Всѣ Шатожиронскіе граждане оскорблены этимъ указомъ!-- По всему видно, что правительство покровительствуетъ только карлистамъ и іезуитамъ.-- Теперь наша община теряетъ половину своихъ доходовъ.-- Если этимъ мужикамъ отдадутъ ихъ прежніе лѣса, гдѣ жь мы достанемъ дровъ на зиму?-- А всему Водре виноватъ...-- Карлистъ!-- Шуазъ!-- Аристократъ!-- Шатожиронъ съ нимъ за одно; касками, подаренными имъ пожарнымъ, онъ хотѣлъ только пустить намъ пыль въ глаза, а въ сущности онъ таковъ же, какъ и почтенный его дядя.-- Разумѣется, они уговорились досадить намъ.-- Они содѣйствовали торжеству этихъ мужиковъ!-- Это требуетъ мщенія!-- Да, мщенія, мщенія!...
Подобные крики или, лучше сказать, вопли оглашали воздухъ и съ возрастающею энергіею раздавались въ толпѣ, собравшейся передъ гостинницей.
Въ порывѣ внезапнаго одушевленія и поощряемый единодушіемъ мнѣнія, заключавшагося въ шумныхъ восклицаніяхъ, капитанъ Туссенъ-Жиль вскочилъ на каменную скамью возлѣ двери и заревѣлъ голосомъ, покрывшимъ весь шумъ, какъ свистокъ шкипера покрываетъ шумъ бури:
-- Граждане! вотъ уже цѣлыя сутки, какъ намъ причиняютъ оскорбленіе за оскорбленіемъ: вчера памятникъ раболѣпства, воздвигнутый на нашей землѣ и какъ-бы на зло намъ; сегодня извѣстіе о томъ, что священнѣйшія права шатожиронскихъ гражданъ попраны, и подлая пальба, придуманная нарочно для большаго оскорбленія насъ! Долго ли мы будемъ терпѣть? Подлецъ позволяетъ колотить себя по щекамъ; но человѣкъ мужественный, гражданинъ, достойный этого названія, и въ-особенности гражданинъ шатожиронскій не позволяетъ безнаказанно бить себя; насъ оскорбили -- отмстимъ же за себя!
-- Да, отмстимъ за себя! заревѣли вмѣстѣ голосовъ пятьдесятъ.
-- Вчера былъ праздникъ аристократовъ -- пусть же сегодня будетъ праздникъ патріотовъ. Смотрите, прибавилъ Туссенъ-Жиль, протянувъ руку къ замку:-- знамя, привязанное нами въ 1830 году къ вершинѣ древа свободы, такъ изорвалось, что почти ничего отъ него не осталось; но символъ нашей революціи безсмертенъ и... вотъ доказательство!
Съ этими словами, ораторъ, замѣтившій за минуту, что Пикарде поспѣшно вошелъ въ домъ, обернулся очень-кстати и опустилъ руку на новое знамя въ ту самую минуту, когда кузнецъ только-что появился съ трехцвѣтнымъ флагомъ.
Громкія, одобрительныя восклицанія послѣдовали за этимъ театральнымъ эффектомъ.
-- Я уже сказалъ, что сегодня будетъ праздникъ патріотовъ, продолжалъ Туссенъ-Жиль, когда восторгъ, произведенный видомъ флага, нѣсколько утихъ;-- начнемъ же этотъ праздникъ возвращеніемъ древу свободы лучшаго его украшенія; и пусть презрѣнная арка, оскорбляющая его своимъ сосѣдствомъ, сама собою падетъ въ прахъ, когда надъ нею разовьется наше трехцвѣтное знамя!
-- А если она не захочетъ сама пасть въ прахъ, такъ мы поможемъ ей! вскричалъ Пикарде, размахивая флагомъ, древко котораго онъ сжалъ въ рукѣ, превратившейся въ желѣзо отъ постояннаго обращенія съ молотомъ и наковальней.
-- Впередъ же! вскричалъ капитанъ пожарной команды громовымъ голосомъ.
-- Впередъ! повторила толпа въ одинъ голосъ.
-- Да, впередъ! заревѣлъ Пикарде, какъ-бы желая показать, что грудь его была такъ же крѣпка, какъ и кулакъ;
En avant, marchons,
Contre leurs canons...
-- Не надо Паризьенны! прервалъ его повелительнымъ голосомъ начальникъ этого народнаго движенія: -- Паризьенна хороша для тепленькихъ, а мы горячіе республиканцы; Марсельезу!
-- Да, Марсельезу! Марсельезу! заревѣла толпа.
Туссенъ-Жиль соскочилъ со скамьи, на которой ораторствовалъ; знаменщикъ Пикарде смѣло сталъ по лѣвую его сторону, а за ними около сотни отчаянныхъ демократовъ, непринадлежавшихъ, однакожь, къ самому честному народонаселенію Шатожирона, бросились къ замку, ревя во все горло знаменитый гимнъ, воспламенявшій уже своимъ припѣвомъ столько дивныхъ, кровавыхъ и глупо-смѣшныхъ сценъ.