Во градѣ святѣйшаго собора.
Разставшись съ членами совѣта, секретарь спустился въ нижнюю комнату и прошелъ ее спокойнымъ, размѣреннымъ шагомъ. Горькая, насмѣшливая улыбка скользила на его губахъ. Посѣтители таверны, сидѣвшіе въ общей комнатѣ, видѣли, какъ онъ вышелъ за дверь, продолжая держать въ рукѣ фонарь, какъ будто была ночь. Если бъ это былъ кто-нибудь другой, не миновать бы десятка-другого грубыхъ насмѣшекъ. Но бюргеры не рѣшались на это -- вѣдь онъ былъ изъ другой, внутренней комнаты, изъ привилегированной касты городского совѣта. Кромѣ того, въ немъ самомъ было что-то такое, что внушало уваженіе бюргерамъ. За большимъ столомъ въ самомъ центрѣ сидѣло съ полдюжины наемныхъ солдатъ, принадлежавшихъ къ эскорту кардинала и принца. Эти люди не боялись ни Бога, ни дьявола, а не только какого-нибудь бюргера, хотя бы онъ занималъ въ городѣ самый высокій постъ. Одинъ изъ нихъ повернулся въ ту сторону, куда вышелъ секретарь, и открылъ было ротъ. Но другіе бросили на него такой взглядъ, что насмѣшка застряла у него въ горлѣ. Онъ повернулся къ своимъ товарищамъ и заговорилъ съ ними вполголоса.
А секретарь шелъ дальше. Дверь въ кухню была открыта. На порогѣ ея собрались толпой дѣвицы. Онѣ пристально глядѣли на него, но ни одна изъ нихъ не рѣшилась фамильярничать съ нимъ. Дѣвушки ихъ класса въ Констанцѣ въ это время далеко не отличались застѣнчивостью. Имъ нравились его черные глаза, черная борода и высокомѣрныя манеры. Но онъ никогда не удостаивалъ даже взглянуть на нихъ. За это онѣ не любили его, не переставая въ то же время уважать его. Поэтому разговоръ о немъ велся вполголоса.
-- Нашъ секретарь сошелъ съ ума, ей-Богу,-- сказала юнгфрау Гертруда, цвѣтущая дѣвушка, покачивая головой.-- Онъ никогда не могъ отличить хорошенькаго личика отъ рожи, а теперь не знаетъ, что день, что ночь. Я очень рада, что мнѣ никогда не приходилось имѣть съ нимъ дѣло.
-- Ну, ты отъ этого не отказалась бы, если бъ только онъ пожелалъ,-- замѣтила другая.
-- Ты сама за нимъ постоянно бѣгаешь,-- огрызнулась Гертруда
-- За этимъ надутымъ малымъ, который въ концѣ концовъ только и беретъ своей гордостью! У него въ домѣ постятся пять разъ въ недѣлю не изъ благочестія -- о, нѣтъ!-- а изъ-за недостатка денегъ. Не на что говядины купить! И я буду за нимъ бѣгать! Нѣтъ, бѣгай лучше ты да Гимлошъ.
-- И буду!-- промолвила Гимлошъ, самая красивая изъ всѣхъ трехъ.-- Мы всѣ готовы на то же, и ему нужно только приглянуться,-- нѣжно сказала она.
Пока онѣ болтали, секретарь медленно поднимался по изъѣденной отъ времени лѣстницѣ, которая вела къ входной двери. Онъ, казалось, не замѣчалъ ни сенсаціи, которую произвелъ, ни чувствъ, которыя внушалъ. Не мѣняя суроваго и презрительнаго выраженія лица, онъ подошелъ къ двери и вышелъ на улицу.
Утромъ напалъ свѣжій снѣгъ. Хотя было уже 22-го марта -- вторникъ Страстной недѣли, но зима, повидимому, не хотѣла покидать мрачный городъ, гдѣ она царила въ этомъ году такъ долго. Крыши опять стояли бѣлыя на сѣромъ фонѣ неба, цвѣты, которые робко начали было пускать почки на оконницахъ, были убраны въ комнаты, опять короны на фигурахъ святыхъ, украшавшія фронтоны богатыхъ домовъ, сдѣлались серебряными. Опять земля въ послѣдній разъ покрылась пушистымъ бѣлымъ ковромъ. На нѣкоторыхъ наиболѣе многолюдныхъ улицахъ пѣшеходы уже успѣли загрязнить его, превративъ его въ какую-то лишенную цвѣта грязь. Но въ извилистомъ переулкѣ, на которую выходила дверь таверны "Чернаго Орла", прохожихъ было мало, и отпечатки ихъ могъ были стерты новыми хлопьями снѣга.
Фонарь, который секретарь несъ въ рукѣ, бросалъ блѣдный свѣтъ на дорогу, поперемѣнно дѣлавшійся то краснымъ, то золотымъ, смотря по тому, шелъ ли онъ по срединѣ переулка, гдѣ снѣгъ падалъ гуще и ровнѣе, или же пробирался вдоль стѣнъ, гдѣ сквозь тонкій слой снѣга просвѣчивала бурая земля.
Полоска теплаго свѣта, двигавшаяся передъ нимъ, представляла странный контрастъ съ темными фронтонами домовъ и однообразной холодной бѣлизной снѣга. Ему казалось, что это волшебная тропинка, которая ведетъ въ болѣе яркія и теплыя страны, гдѣ нѣтъ ни холода, ни грѣховъ.
Тѣ, кто попался ему навстрѣчу, когда онъ дошелъ до конца переулка, были, повидимому, далеки отъ такихъ мыслей. Увидя его, они широко раскрывали глаза и проходили мимо, покачивая головой. Какой-то мальчуганъ, опрометью выскочившій изъ воротъ, увидя его, остановился въ изумленіи, какъ вкопанный. Онъ открылъ было ротъ, намѣреваясь покатиться со смѣху, но встрѣтился съ суровымъ взглядомъ секретаря и вмѣсто того, чтобы разсмѣяться, бросился во дворъ дома, крича отъ страха.
Блѣдная полоска свѣта, двигавшаяся по снѣгу впереди секретаря, казалось, не разсѣивала его мрачнаго настроенія. Онъ хмуро продолжалъ свой путь, не замѣчая окружающаго.
"Поистинѣ Господь создалъ это племя въ гнѣвѣ своемъ,-- бормоталъ онъ про себя.-- Слѣпыми люди идутъ всю жизнь, а когда встрѣтятся со свѣтомъ, то не познаютъ его. Солнце, луна и звѣзды показываютъ для нихъ путь только къ жратвѣ. Они думаютъ избѣжать ада, продавая свою честь за свои бренныя тѣлеса. Не для нихъ писаны слова писанія: "Кто хочетъ душу свою спасти, тотъ погубитъ ее". Если бъ Христосъ умеръ еще десять разъ, для нихъ и этого было бы мало. Всѣ они сгнили до сердцевины".
Вдругъ выраженіе его лица перемѣнилось, какъ будто, несмотря на продолжавшуюся зиму, его коснулось дыханіе весны.
"Нѣтъ! Среди нихъ есть и такіе, которые заслуживаютъ жизни. Они могутъ удержать отъ грѣха и отчаянія. Пусть это слабыя женщины, по ихъ слабость посрамитъ крѣпость мужчинъ. Пусть ихъ немного, но что же изъ этого".
Сдѣлавъ еще поворотъ, онъ наконецъ, выбрался изъ лабиринта узкихъ улицъ, которыя лелсатъ къ западу отъ церкви св. Павла. Послѣ темныхъ закоулковъ, гдѣ крыши противоположныхъ домовъ иногда соприкасались, площадь передъ церковью казалась очень большой и свѣтлой. Струя воды, бившая изъ большого фонтана, казалось, поглощала весь свѣта сѣренькаго дня и падала внизъ тысячами брильянтовъ, которые какъ будто освѣщали всю площадь. Вода подымалась и опускалась съ какой-то гармонической мелодіей, заглушая шумъ шаговъ и голосовъ. По ступенямъ фонтана спускались къ водѣ женщины, дѣвушки и ребятишки, дѣлая запасы воды на день и весело пересмѣиваясь и переговариваясь съ прохожими. Нѣкоторые останавливались на минуту-другую, задумчиво глядя на серебристую струю воды.
Безсознательно привлекаемый шумомъ воды и людскихъ голосовъ, секретарь продолжалъ итти впередъ. Вдругъ, поднимаясь надъ безформеннымъ гуломъ, въ его ушахъ раздался веселый, звонкій голосъ:
-- Какъ, мастеръ секретарь, по-вашему, еще ночь? Или вы забыли, что первая недѣля поста у насъ давно прошла? Ничего другого нельзя предположить о такомъ человѣкѣ, какъ вы.
Какой-то огонекъ пробѣжалъ въ глазахъ секретаря, когда онъ услышалъ этотъ голосъ.
-- Мѣтко сказано, юнгфрау Фастрада,-- отвѣчалъ онъ, снимая шапку.
-- Господи! Онъ еще не спохватился!-- со смѣхомъ продолжала дѣвушка.-- Если бы ваше самообладаніе, г. секретаріусъ, не было извѣстно всему городу...
-- То что бы вы подумали?
-- Нѣчто такое, о чемъ я не могу говорить въ вашемъ присутствіи, зная, какъ вы презираете подобныя вещи...
-- Но развѣ непремѣнно нужно выпить вина для того, чтобы сдѣлать вещь, которая всѣмъ кажется странной?
-- Конечно, нѣтъ. Я полагаю, что у васъ хватитъ мужества даже на самый безумный поступокъ, даже если вы и не прибѣгнете къ вину. Но объясните же мнѣ, что значитъ эта причуда, смыслъ которой ускользаетъ отъ моего грубаго пониманія?
-- Я ищу человѣка, Фастрада. Люди стали такъ рѣдки въ наше время, что даже днемъ нуженъ фонарь, чтобы ихъ отыскать. Но я нашелъ больше -- я нашелъ настоящаго человѣка.
-- Поздравляю васъ,-- съ насмѣшливой вѣжливостью отвѣчала дѣвушка.-- Гдѣ же это вамъ посчастливилось?
-- Здѣсь, юнгфрау, на этой самой площади.
-- Еще разъ поздравляю васъ, хотя, какъ мнѣ подсказываетъ мой скудный умъ, ихъ довольно трудно отыскать здѣсь въ это время дня.
И опять ея веселый смѣхъ покрылъ мягкое журчаніе фонтана.
-- А между тѣмъ я нашелъ.
-- Кто же это?
-- Вы, юнгфрау Фастрада.
-- Вотъ такъ комплиментъ. Смотрите, къ фонтану шествуетъ фрау Ринглинъ. Она только что поссорилась съ фрау Мейнгардтъ. Но и она настоящій человѣкъ.
-- Не въ томъ значеніи, въ какомъ я понимаю это слово.
-- А я?
-- Вы дѣйствительно настоящій человѣкъ. Человѣкъ стоитъ на землѣ, гдѣ мы родимся, но руки протягиваетъ къ небесамъ. Онъ подверженъ всѣмъ человѣческимъ слабостямъ, но можетъ стать и выше ихъ. Онъ можетъ любить всѣ радости этой жизни, но, если понадобится, можетъ отказаться отъ нихъ во имя идеи не отъ міра сего. Онъ можетъ бояться страданій, но можетъ безтрепетно пойти на нихъ, когда его позоветъ его внутренній голосъ. Мужчина можетъ быть мягче женщины, а женщина крѣпче мужчины. Вотъ что значитъ быть воплощеніемъ духа. Вотъ что значитъ быть настоящимъ человѣкомъ. Быть чѣмъ-то меньше значитъ срамить священное названіе "человѣкъ".
Онъ говорилъ тихо и сдерживая себя. Но подъ конецъ въ его голосѣ зазвучала страсть, а въ глазахъ загорѣлся огонекъ.
Дѣвушка опустила глаза. Щеки ея вспыхнули.
-- И это все?-- прошептала она.
-- Вы именно таковы, Фастрада. Если не теперь, то въ будущемъ. Ибо въ испытаніяхъ жизни растемъ мы.
-- Но я вовсе не хочу испытаній,-- сказала дѣвушка, надувая губки.-- Я хотѣла бы, чтобы вы устранили ихъ съ моего пути, г. секретаріусъ.
Онъ бросилъ на нее нѣжный взглядъ.
-- Я сдѣлаю все, что отъ меня зависитъ. Но отъ нихъ не застрахованъ никто. Да они и нужны намъ, какъ деревьямъ нужна буря, чтобы сокъ поднимался до самыхъ верхнихъ вѣтвей. Когда настанетъ часъ, я не премину прійти къ вамъ на помощь, какъ не преминете сдѣлать это и вы. Теперь же я могу потушить свой фонарь. Я нашелъ то, чего искалъ.
Онъ уже поднялъ фонарь, чтобы погасить его, какъ вдругъ неожиданное восклицаніе дѣвушки отвлекло его отъ этого намѣренія.
-- Смотрите. Что это движется сюда?
Она указала на другой конецъ площади, гдѣ на нее выходила улица отъ Шнецторскихъ воротъ. Быстрымъ нервнымъ движеніемъ она подняла руку. Ея капюшонъ откинулся ей на спину. Прорвавшійся сквозь легкій туманъ золотистый лучъ задрожалъ на ея профилѣ и бѣлокурыхъ волосахъ, а струя фонтана явилась какъ бы серебристымъ фономъ для ея лица. Сзади нея поднимался рядъ высокихъ домовъ съ крутой крышей, съ рѣзьбой, почернѣвшей отъ времени и непогоды. Это былъ фонъ для всей ея фигуры.
Секретарь опустилъ руку, и свѣча въ фонарѣ продолжала горѣть незамѣтно. Глаза ихъ были устремлены въ конецъ площади, куда она указывала.
-- Смотрите!-- воскликнула опять дѣвушка.-- Всѣ бѣгутъ по этому направленію. Вѣроятно, случилось что-нибудь необыкновенное. Можетъ быть, ѣдетъ король или папа. Впрочемъ, нѣтъ,-- прибавила она, презрительно тряхнувъ головой:-- ихъ появленіе не произвело бы этого оживленія.
Она была права. Жители Констанца уже не проявляли любопытства ни къ папѣ, ни къ королю, хотя послѣднему предстояло вскорѣ короноваться императорскою короною. Они находили, что папа и король -- такіе же люди, какъ всѣ другіе, и не въ состояніи измѣнить міра.
Прошли тѣ времена, когда Сигизмундъ, созвавъ великій соборъ и осуществивъ мечту своего вѣка, былъ привѣтствуемъ, какъ настоящій спаситель міра, который прекратилъ расколъ церкви и низложилъ соперничавшихъ папъ. Но дѣйствительность оказалась далекой отъ ихъ мечты. Соборъ былъ созванъ, расколъ прекратился, но міръ остался такимъ же. Со всѣхъ концовъ Европы собрались святые отцы, по жители Констанца видѣли, что это не святые, а самые заурядные люди, жадные до женщинъ, вина и денегъ.
Народъ сталъ относиться къ собору скептически.
Кое-что, впрочемъ, было сдѣлано. 6-го іюля 1415 года сожгли Яна Гусса изъ Чехіи, а вслѣдъ за нимъ и его ученика Іеронима Пражскаго. Папа Іоаннъ, XXIII былъ низложенъ еще раньше. Но ни одно изъ этихъ событій, какъ ни страшно, какъ ни удивительно оно было, ничего не измѣнило въ создавшемся положеніи вещей.
Добрымъ гражданамъ Констанца пришлось отложить свои чаянія до болѣе благопріятнаго времени. Что касается папы Мартина V, то сначала его избраніе люди привѣтствовали шумной радостью, "не могли говорить отъ радости", какъ выражается одинъ современный писатель. Правда, онъ былъ итальянецъ, по пусть.такъ. Большинство папъ было изъ итальянцевъ. Онъ первый сталъ принимать мѣры, чтобы доходы св. престола не потерпѣли ущерба,-- пусть такъ и это, объ этомъ же хлопотали и другіе папы. Но когда онъ показалъ, что онъ такъ же не желаетъ слушать о какихъ-либо реформахъ, какъ и его предшественники, то народный интересъ къ нему разомъ исчезъ.
-- Очевидно, тамъ кто-то ѣдетъ,-- повторила юнгфрау Фастрада.-- Выкрикиваютъ чье-то имя, но я не могу его разобрать отсюда. Подойдемъ поближе.
Она двинулась впередъ. Секретарь послѣдовалъ за нею.
-- Понимаю теперь,-- черезъ минуту промолвила дѣвушка.-- Кричатъ: "лэди Изольда Монторгсиль". Это красавица-англичанка. Говорятъ, что она самая красивая женщина во всемъ христіанскомъ мірѣ. Остановимся здѣсь. Мнѣ хочется посмотрѣть, дѣйствительно ли она такъ красива, какъ о ней кричатъ. Говорятъ, что она пріѣхала сюда, чтобы посмотрѣть на папу и на короля прежде, чѣмъ они разъѣдутся. Она немного опоздала, но, быть можетъ, теперь для нея самое время,-- добавила она съ высокомѣрной усмѣшкой.
Насколько лэди Монторгейль была прекрасна лицомъ, настолько же была легкомысленна ея репутація. Она не принадлежала къ классу странствующихъ авантюристокъ, хотя современные писатели и свидѣтельствуютъ, что при большинствѣ европейскихъ дворовъ того времени куртизанками были англичанки. Многія изъ нихъ не могли удержаться отъ искушенія и предпринимали паломничество въ Римъ, гдѣ ихъ необычная красота находила большихъ цѣнителей въ лицѣ папъ. Лэди Изольда не принадлежала къ ихъ числу. Она была знатнаго рода и одной ея красоты было достаточно, чтобы вознести ее надъ бѣдностью и дать ей въ супруги, кого она захочетъ. Не имѣя опредѣленнаго мѣста жительства, она странствовала изъ города въ городъ, отъ одного двора къ другому. Предполагали, что она -- любовница герцога Орлеанскаго. Говорили, что она продаетъ свои ласки всякому, кто дастъ больше, и она не удостаивала опровергать всѣ эти слухи. Много разсказовъ ходило о ней. Сколько въ нихъ было правды, знала только она.
Какъ бы то ни было, это была знаменитость, на которую стоило взглянуть даже въ Констанцѣ, который за послѣдніе годы перевидалъ ихъ великое множество. Народъ, которому наскучило смотрѣть на соборъ, папу и короля, жадно бросился смотрѣть на женщину легкомысленной репутаціи, которая, по крайней мѣрѣ, не страдала лицемѣріемъ.
-- Смотрите, вотъ она,-- сказала Фастрада.
На улицѣ показались два вооруженныхъ всадника. За ними виднѣлась женская фигура, ѣхавшая на высокой бѣлой лошади. Лица ея было еще невозможно разобрать. За нею ѣхало нѣсколько слугъ съ вьючными лошадьми, а въ аррьергардѣ шло съ дюжину вооруженныхъ людей.
-- Она путешествуетъ съ большой пышностью,-- продолжала Фастрада.-- У графини фонъ-Эрленбургъ не было такой свиты. Народу у нея, пожалуй, было больше, но не было такихъ одѣяній и такихъ лошадей.
Стоявшій рядомъ съ нею секретарь слушалъ ее молча. Въ ея словахъ было что-то такое, что дѣйствовало на него непріятно, хотя онъ едва ли сознавалъ это. Онъ не отвѣчалъ ни слова, но дѣвушка была слишкомъ поглощена всѣмъ происходившимъ и не обращала на это обстоятельство вниманія.
Кавалькада приближалась. Всадники, ѣхавшіе впереди, посмотрѣли на секретаря и его спутницу, которые, стоя на каменной скамейкѣ, нѣсколько возвышались надъ другими, но, не обративъ на нихъ особаго вниманія, проѣхали мимо. Видно было, что эти солдаты были хорошо обучены. Потомъ ѣхала сама лэди Изольда. Гибкая и ловкая, она свободно и красиво правила своимъ конемъ. Одѣта она была въ темносѣрую амазонку, опушенную темнымъ мѣхомъ. На головѣ у нея красовалась такого же цвѣта шапочка -- нѣчто среднее между шапкой и капюшономъ, какъ обыкновенно носили въ Венеціи. Шапочка едва прикрывала густую массу рыжеватыхъ волосъ. Лицо ея было прекрасно -- молва въ этомъ отношеніи нисколько не преувеличивала. Отъ бѣлаго, какъ мраморъ, лба до маленькаго рта и красиво очерченнаго подбородка -- все въ немъ было совершенствомъ. Лицо это озарялось удивительными сѣрыми глазами. Но всего удивительнѣе былъ отпечатокъ необыкновенной чистоты, лежавшей на этихъ прекрасныхъ чертахъ, какъ будто ея душа понятія не имѣла о тѣхъ дѣяніяхъ, которыя ей приписывала молва.
Солнце вторично пробилось сквозь облака, и на одну минуту его теплые лучи ярко заиграли на лицѣ чужестранки, на собравшейся толпѣ и на Фастрадѣ. Фастрада была красива, но до красоты этой женщины ей было такъ же далеко, какъ звѣздамъ до солнца.
Лэди Изольда ѣхала совершенно спокойно, какъ будто не замѣчая того вниманія, которое она вызывала. Когда она случайно оглянулась назадъ, человѣкъ въ черномъ съ зажженнымъ фонаремъ выдѣлился изъ толпы. Ея глаза съ выраженіемъ какого-то дѣтскаго удивленія скользнули по немъ.
Трудно было сказать, сколько ей лѣтъ. Въ этотъ моментъ она казалась дѣвушкой, которой нѣтъ еще и двадцати лѣтъ. Но твердая посадка головы и умѣлое управленіе лошадью говорили противъ такого предположенія.
Одну минуту она смотрѣла на секретаря и стоявшую возлѣ него дѣвушку. Потомъ ея взглядъ высокомѣрно и пренебрежительно скользнулъ по толпѣ. Какъ бы считая толпу недостойной ея взглядовъ, она опустила глаза и тихо продолжала ѣхать впередъ.
-- Боже мой, какъ она хороша!-- воскликнулъ какой-то молодой человѣкъ, стоявшій впереди секретаря.
-- Нравится она тебѣ?-- заговорила старуха, стоявшая около него.-- Но она не для такихъ, какъ ты, а для тѣхъ, кто получше,-- прибавила она съ усмѣшкой.
-- Она, должно быть, прибыла изъ Венеціи или изъ Флоренціи,-- промолвила Фастрада.-- Ея платье итальянскаго покроя и сдѣлано изъ лучшаго фландрскаго сукна -- этотъ зеленовато-синій цвѣтъ выдѣлывать довольно трудно. Ярдъ, должно быть, стоитъ не меньше двухъ флориновъ. А такой мѣхъ цѣнится на вѣсъ золота. Просто грѣшно быть въ дорогѣ въ такомъ костюмѣ. Но ей, разумѣется, это можно.
Секретарь продолжалъ молчать.
-- Что же вы не отвѣчаете?-- спросила его дѣвушка.-- Позвольте васъ спросить, о чемъ вы думаете?
-- Какая жалость, что такая красивая женщина и погибла и, наоборотъ, что эта погибшая женщина такъ красива,-- вотъ о чемъ я думаю.
-- Для своего ремесла она должна быть красивой.
Опять ея слова и тонъ голоса произвели на него какое-то странное, раздражающее дѣйствіе. Онъ самъ ненавидѣлъ женщинъ этого сорта, которыя продавали самую высокую вещь на землѣ -- любовь, и старался не осквернять себя даже прикосновеніемъ къ нимъ. Но слова Фастрады казались неумѣстными по отношенію къ этому прекрасному лицу.
Секретарь опять пропустилъ ея замѣчаніе молча.
-- Да вы, кажется, совсѣмъ лишились способности рѣчи, господинъ секретаріусъ. Эта дама даже однимъ своимъ появленіемъ, кажется, околдовала васъ!-- примолвила Фастрада, смѣясь тихимъ, видимо дѣланнымъ смѣхомъ.
-- Ваше присутствіе избавляетъ меня отъ всякихъ чаръ. А теперь идемъ. Какъ вы мало меня знаете!
-- Но вы держали себя такъ странно,-- торопливо сказала Фастрада.
-- Мнѣ было грустно, что одно изъ прекраснѣйшихъ твореній Божьихъ зашло такъ далеко отъ той стези, которая ему была опредѣлена. Не чувствовали ли и вы нѣчто подобное?
-- Не знаю. Можетъ быть. Но это ея дѣло. Мы всѣ что посѣемъ, то и пожнемъ.
-- Перестанемъ говорить о лэди Изольдѣ. Что она для насъ? Лучше будемъ говорить о себѣ. Встрѣчу ли я васъ завтра опять на этомъ мѣстѣ? Мнѣ, кажется, нельзя будетъ сегодня зайти къ вамъ, какъ я хотѣлъ.
-- Почему же?
-- Прежде всего потому, что мнѣ придется поднести лэди Изольдѣ чашу въ знакъ привѣтствія города.
-- Ей?
-- Это знатная дама, путешествующая съ большою пышностью. Ее принимаютъ съ почестями при всѣхъ дворахъ. Если бъ городъ привѣтствовалъ только лицъ незапятнанной репутаціи, то прежде всего пришлось бы въ этомъ отказать королевѣ Варварѣ. Въ сравненіи съ ней репутація лэди Изольды почти безупречна.
-- Стало быть, вы скоро опять увидитесь съ нею!-- воскликнула дѣвушка съ оттѣнкомъ досады въ голосѣ.
-- Этого требуютъ мои служебныя обязанности.
-- Я знаю. Но берегитесь ея чаръ. Не знаю, достаточно ли оградятъ васъ въ этомъ случаѣ ваши служебныя обязанности.
-- Въ этомъ случаѣ мнѣ будетъ помогать воспоминаніе о васъ и моя честь,-- серьезно сказалъ онъ.-- И что такое я для лэди Монторгейль?-- почти съ горечью закончилъ онъ.
-- Вы больше, чѣмъ она,-- живо воскликнула дѣвушка.-- Вы... Но здѣсь я не рѣшаюсь сказать, кто вы. А она только то, что она есть.
-- Однако короли вымаливали у нея улыбку и нерѣдко тщетно, какъ я слышалъ. Итакъ, не бойтесь. Если ея чары дѣйствительно такъ могучи, какъ это вы предполагаете, то она не удостоитъ обратить ихъ противъ меня.
-- Ну, тамъ увидимъ,-- ревниво промолвила Фастрада.-- Но вы сказали: прежде всего изъ-за нея, ну, а во-вторыхъ?
-- А, во-вторыхъ, я боюсь, что я сегодня оскорбилъ вашего отца и другихъ членовъ совѣта и не пойду къ нему въ домъ, пока не раскаюсь и не понесу наказанія,-- сказалъ онъ, смѣясь.
-- Что такое случилось?
-- Я читалъ имъ въ тавернѣ "Чернаго Орла" папскіе пункты реформы -- у вашего отца есть копія этого,-- реформы, которая цѣликомъ сводится къ измѣненію покроя поповскихъ рукавовъ. Я сказалъ, что это оскорбленіе для всего христіанства, но они всѣ стали кричать на меня. Вашъ отецъ напомнилъ о кардиналѣ Бранкаччьо и объ инквизиціи, и въ одну минуту они всѣ стали такими набожными, что лучше и желать нельзя. Тутъ я и не выдержалъ и заявилъ, что пойду искать человѣка.
-- Не потому ли вы взяли съ собой и фонарь?
-- Да.
Дѣвушка засмѣялась.
-- Это, конечно, произвело впечатлѣніе. Но вѣдь не требуете же вы, чтобы они одни пошли противъ короля, папы и собора? Одинъ городъ -- противъ всѣхъ, это невозможно!-- прибавила она, становясь серьезной.
Теплый огонекъ мелькнулъ въ глазахъ секретаря.
-- Когда я пришелъ сюда,-- это было не такъ давно,-- никто не зналъ меня, я былъ безъ средствъ и безъ друзей. Помните вы тотъ праздникъ, на которомъ ни одна женщина, ни одна дѣвушка не захотѣли танцовать со мной, съ чужестранцемъ, одѣтымъ въ бѣдныя одежды. Я приглашалъ многихъ -- я былъ упрямъ и хотѣлъ убѣдиться, что ни одна изъ нихъ не желаетъ имѣть меня своимъ кавалеромъ. Потомъ вы сами подошли ко мнѣ и предложили танцовать съ вами -- вы, дочь бургомистра, пригласить которую я не нашелъ къ себѣ смѣлости. Тогда вы не думали о томъ, что вы одна идете противъ всѣхъ.
Дѣвушка перемѣнилась въ лицѣ.
-- То было другое дѣло. Дѣло касалось только меня одной. Но тутъ цѣлый городъ... семьи, дѣти.
-- Ихъ дѣти не будутъ имъ благодарны,-- промолвилъ онъ съ горечью. Позоръ и рабство -- не богатое наслѣдство.
-- Ихъ дѣти вырастутъ такими же, какъ они, и будутъ предпочитать идеалу теплый домъ и хорошій столъ,-- возразила она съ оттѣнкомъ легкаго нетерпѣнія въ голосѣ.-- Не знаю, слѣдуетъ ли ихъ за это порицать. Мы должны жить въ этомъ мірѣ и должны брать его такимъ, каковъ онъ есть. Приходится дѣлать уступки. Я знаю, что вы на это скажете,-- оказала она поспѣшно, видя, какъ тѣнь прошла по лицу секретаря.-- Это, конечно, не очень возвышенный взглядъ на жизнь. Но возвышенный или нѣтъ, а измѣнить положеніе вещей мы не можемъ. Вы напрасно идете на рискъ. А что касается гнѣва моего отца, то это пустяки,-- прибавила она съ легкимъ оттѣнкомъ презрѣнія.-- Это пройдетъ у него. Но то, что онъ говорилъ о болѣе суровыхъ мѣрахъ, вѣрно. Я слышала его разговоръ съ кардиналомъ. Я была въ сосѣдней комнатѣ, а они этого не знали.
-- Не рѣшатся. По крайней мѣрѣ, теперь. А если...
-- Знаю,-- прервала она его.-- Знаю, что вы скорѣе дадите сжечь себя, чѣмъ отречетесь отъ своихъ убѣжденій. Но вспомните, что вы кое-чѣмъ обязаны мнѣ.
-- Да, я люблю васъ, люблю навсегда. Но я обязанъ и передъ своей честью.
-- Но вѣдь никто пока о вашей чести и не говоритъ. Въ данный моментъ вы ничего не можете сдѣлать, абсолютно ничего. Вы можете только ухудшить положеніе дѣла. Повѣрьте, женщины лучше понимаютъ, что можно сдѣлать, чего нельзя. Поэтому обѣщайте мнѣ, что вы не сдѣлаете чего-нибудь неблагоразумнаго. Если вы будете вести себя, какъ слѣдуетъ, я умилостивлю отца и встрѣчу васъ здѣсь завтра. Когда вы придете къ намъ, то получите стаканъ хорошаго рейнвейна съ мускатнымъ орѣшкомъ, какой вамъ тогда понравился. Если только вы будете вести себя, какъ слѣдуетъ,-- прибавила она съ вызывающей улыбкой, которая такъ шла къ ея личику.
-- Хорошо, радость моя.
-- Обѣщайте.
-- Обѣщаю все, только не отреченіе отъ моихъ убѣжденій.
Она поняла, что не добьется отъ него большаго.
-- Я очень рада, что вы взялись за умъ. Знаете, я опять осматривала домъ, который строится въ Петерсгаузенѣ. Это какъ разъ то, что мнѣ нужно,-- впереди садъ, а изъ верхнихъ оконъ видъ на городъ. Вы должны радоваться, что скоро будетъ наше обрученіе и что мы поженимся во-время. Вы вѣдь знаете, что по завѣщанію моей матери я до замужества не могу располагать своими деньгами.
-- Радуюсь, что вы нашли какъ разъ то, что вамъ нужно, дорогая моя. Но когда я смотрю на васъ, этотъ домъ представляется мнѣ пустяками.
-- Домъ -- вещь существенная, господинъ секретаріусъ, ибо безъ него -- холодно.
-- Любовь должна согрѣвать даже въ открытомъ полѣ.
-- Можетъ быть, и такъ, но я предпочитаю жить въ домѣ. Къ этому я больше привыкла.
Улыбнувшись и кивнувъ ему головой, она разсталась съ нимъ.
Онъ смотрѣлъ ей вслѣдъ, наблюдая, какъ она старалась выбирать сухія мѣстечки по улицѣ и придерживала платье, чтобы не замочить его.
-- Руда переплавляется въ горнилѣ,-- бормоталъ онъ:-- чтобы золото могло выйти оттуда чистымъ, могучимъ потокомъ. Такъ будетъ и съ тобой, Фастрада, когда придетъ часъ твой. Ты ужаснешься силѣ страсти своей и пожалѣешь, что она все еще мала.
Его глаза слѣдили за ея удаляющейся фигурой, пока она не затерялась въ толпѣ. Онъ постоялъ еще немного, потомъ медленно повернулся и пошелъ въ противоположномъ направленіи. Вдругъ онъ вспомнилъ о своемъ фонарѣ, потушилъ его и спряталъ подъ плащъ. Теперь онъ былъ уже не нуженъ ему.
Солнце опять скрылось за облака. Небо опять сдѣлалось сѣрымъ, скучнымъ. Но въ воздухѣ стало мягче. Вѣтеръ перемѣнился. По крышамъ домовъ пронеслось теплое дыханіе южнаго вѣтерка. На свинцовомъ небѣ снова появилось солнце -- блѣдный, безцвѣтный дискъ безъ свѣта и тепла. Дома высились угрюмые и темные, безъ малѣйшаго отблеска на стеклахъ плотно закрытыхъ оконъ. Тѣмъ не менѣе снѣгъ сталъ быстро таять. Мало-по-малу на всей улицѣ онъ превратился въ массу бурой грязи. Съ крышъ капало все чаще и чаще. Время отъ времени съ нихъ срывался комъ подтаявшаго снѣга, поражая неосторожныхъ прохожихъ. Мужчины при этомъ ругались, дѣвушки взвизгивали и дѣлали гримасы, портившія ихъ лица, старухи бранились хриплыми голосами до тѣхъ поръ, пока на нихъ не падала другая глыба.
Рядомъ съ секретаремъ, съ лѣвой руки, шла какая-то хорошо одѣтая, красивая, черноглазая дѣвушка, время отъ времени бросавшая на него быстрый кокетливый взглядъ. Вдругъ снѣгъ упалъ ей на плечи. Веселое выраженіе ея лица исчезло мгновенно, уступивъ мѣсто самому злому и обнаруживъ въ одну минуту ея настоящій характеръ.
Секретарь улыбнулся своей обычной саркастической улыбкой. Если люди такъ раздражаются при малѣйшей невзгодѣ судьбы, то что же будетъ, если она подвергнетъ ихъ болѣе суровымъ огорченіямъ?
Мальчишки были рады снѣгу. Они старались захватить его какъ можно больше и бросали другъ въ друга снѣжками, пока дѣло не дошло до драки... Скоро половина ихъ уже валялась, замазанная и перепачканная, на землѣ. Подъ конецъ самые маленькіе изъ нихъ, мокрые, какъ мыши, съ плачемъ и съ разбитыми лицами бросились домой. Единственнымъ существомъ, которое относилось спокойно ко всему этому, былъ старый нищій, медленно ковылявшій подъ тяжестью своихъ лѣтъ и нищеты. Вдругъ тяжелая масса снѣга упала ему прямо на голову, заставивъ его опуститься на колѣни. Онъ поднялся съ трудомъ, но молча и покорно, и отряхнулъ съ себя снѣгъ, какъ будто эта добавочная невзгода не составляла для него особаго расчета. Дойдутъ ли люди когда-нибудь до такого спокойствія, чтобы съ достоинствомъ нести свою жизнь?
Секретарю представился прекрасный случай подумать на эту тему съ тѣхъ поръ, какъ улицы города Констанца переполнились толпой чужеземцевъ, въ которой толкали другъ друга кардиналъ и простой монахъ, бюргеръ и баронъ, солдатъ и придворный. Въ эти дни въ Констанцѣ царило оживленіе. Несмотря на суровое время года, не было недостатка во всякаго рода развлеченіяхъ. Чтобы развлекать принцевъ и прелатовъ и людей меньшаго чина въ часы досуга, въ городъ наѣхало болѣе четырехсотъ, а по нѣкоторымъ лѣтописямъ -- болѣе семисотъ женщинъ легкаго поведенія. Развлеченія были на всякій вкусъ и на всякій кошелекъ. На одномъ и томъ же перекресткѣ въ одно и то же время можно было смотрѣть на фокусы жонглера и слушать проповѣдь. Святые отцы нерѣдко не обращали вниманія на суровую погоду -- ради славы Божіей, а большею частью ради обогащенія своего кошелька. Такъ какъ конкуренція была сильна, то жонглеры и монахи старались изо всѣхъ силъ, и съ этихъ импровизированныхъ каѳедръ нерѣдко раздавались такія слова, за которыя до собора и послѣ него слушатели и самъ проповѣдникъ рисковали попасть на костеръ.
Сначала перевѣсъ былъ на сторонѣ проповѣдниковъ. Звонкими голосами они, казалось, возвѣщали наступленіе новаго вѣка, и толпа всегда тѣснилась около нихъ. Но мало-по-малу слушатели стали понимать, что все это только слова и что они не въ силахъ измѣнить положеніе вещей. Всѣ наслушались о реформѣ до тошноты, до болѣзни, подобно тѣмъ людямъ, которые, не получая пищи цѣлую недѣлю, питались бы однимъ пирожнымъ. Поэтому въ концѣ концовъ жонглеры взяли верхъ.
Самыя проповѣди измѣнились. Идеи были уже не въ модѣ и, чтобы выдержать конкуренцію съ жонглерами, приходилось прибѣгать къ болѣе грубымъ приманкамъ. Болѣе совѣстливые ораторы, умѣвшіе удерживать около себя толпу умѣстными шутками, были вытѣснены болѣе честолюбивыми, которые со смѣхомъ стали въ первый рядъ борьбы.
-- Дорогіе братья и сестры о Господѣ, радуйтесь!-- кричалъ какой-то толстый монахъ съ высоты бочки, на которую онъ забрался, чтобы стать повыше, да кстати не промочить и ногъ въ грязи. Радуйтесь!-- кричалъ онъ человѣкамъ двадцати, собравшимся около него, благодаря его громкому голосу.-- По безконечному милосердію Божію, у насъ теперь есть папа, настоящій папа. Одинъ, а не полдюжины, которые сами не знали, кто же изъ нихъ папа, и люди рисковали попасть въ адъ за то, что поклонялись ложному панѣ. Если бы кто-либо сдѣлалъ это не съ дурными намѣреніями, а по незнанію, то все равно онъ попалъ бы въ адъ, прямо въ адъ. И я уже слышу, какъ трещитъ тамъ огонь и воютъ грѣшныя души.
Монахъ выразительно затрясся всѣмъ тѣломъ.
-- Но теперь все это измѣнилось,-- продолжалъ онъ.-- Теперь есть папа, настоящій папа! Можете ли вы понять, что это значитъ. Крылышко цыпленка, паровая рейнская форель, самъ медъ не такъ сладокъ для меня, какъ это слово "папа".
Онъ облизалъ себѣ губы и повернулъ глаза, какъ будто увидѣлъ нѣчто, несравненно болѣе вкусное.
-- Настоящій папа! Теперь человѣкъ можетъ совершить величайшія злодѣйства и не впасть въ отчаяніе. Ибо папа избавитъ его отъ грѣховъ. И за недорогую плату, ибо онъ человѣкъ милосердный и знаетъ потребности дѣтей своихъ: кражи -- столько-то, убійство -- столько-то. И все очень дешево. Только оскорбленіе священнослужителей -- подороже, ибо ужъ очень гадко это преступленіе. Если такая вещь лежитъ у кого-либо изъ васъ на совѣсти, то не безпокойтесь. Если вы не знаете, какъ устроить это дѣло, то я помогу вамъ за небольшое вознагражденіе.
Съ минуту онъ помолчалъ, выжидая, чтобы его слова произвели надлежащее дѣйствіе. Потомъ онъ началъ опять:
-- Всякій можетъ получить отъ папы прощеніе, ибо папа сообщаетъ всякое такое желаніе святымъ, святые -- Дѣвѣ Маріи, а Дѣва Марія -- Господу. Разъ, два, три -- и готово. Скорѣе, чѣмъ проглотить горячую сосиску у мастера Броммеля.
Толпа захохотала.
-- А главное дешево, очень дешево. Вотъ у меня есть нѣсколько четокъ, которыя благословилъ его святѣйшество папа. Настоящій папа, конечно. Мнѣ удалось первому получить свѣжій запасъ.
Онъ вытащилъ четки и вертѣлъ ими передъ глазами слушателей.
-- Я недостоинъ и прикасаться къ нимъ. Ибо надъ каждыми его святѣйшество прочелъ особую молитву, такъ что каждый, кто надлежащимъ образомъ будетъ употреблять ихъ, получитъ исполненіе своихъ желаній. Подумайте, благословлены самимъ папой! Это не то, что продаетъ безсовѣстный обманщикъ, братъ Оддо, у котораго имѣется запасъ еще отъ Іоанна XXIII, т.-е. Балтазара Коссы, и другихъ ложныхъ папъ. Всѣ они вели людей на погибель. Я зналъ одного человѣка, который купилъ такія четки -- Петръ Раннель,-- помните?. И въ тотъ же вечеръ его убили въ дракѣ. И теперь онъ горитъ на адскомъ огнѣ. А тутъ благодать на каждомъ шарикѣ четокъ, и вы можете даже разорвать веревку, на которой они нанизаны, и сила ихъ отъ этого нисколько не уменьшится. Можно даже потерять нѣсколько штукъ, но не больше половины, иначе остальные потеряютъ свою силу.
Тутъ монахъ снова сдѣлалъ паузу. Видя, что спроса на четки попрежнему нѣтъ, онъ началъ опять:
-- А вотъ еще нѣчто, что будетъ поважнѣе.
Онъ вытащилъ другой свертокъ.
-- Вотъ наплечники, кармелитскіе наплечники, на которые указала Святая Дѣва Марія святому отцу Іоанну Стоку, генералу кармелитскаго ордена. Случилось это въ Англіи, въ городѣ Кембриджѣ въ 1251 году. Св. Дѣва обѣщала, что тѣ, кто будетъ носить эти наплечники, будутъ избавлены отъ вѣчнаго огня. Все это было подтверждено папою Іоанномъ XXII -- настоящимъ папою въ 1322 году. Эти наплечники изъ шерсти, изъ настоящей шерсти, не то, что у этого брата Герберта. Тѣ совсѣмъ никуда не годятся.
Монахъ въ третій разъ остановился.
-- Никто не желаетъ пріобрѣсти наплечники? Вы всѣ такъ увѣрены въ себѣ? Эй, мастеръ Броммель, я увѣренъ, что тебѣ хотѣлось бы, чтобы у тебя снова выросли волосы? Виски у тебя порядочно уже пооблѣзли. А смотришь ты такъ, какъ будто выглядываешь себѣ хорошенькую невѣсту. Боюсь, что придется тебѣ продать эту вещь подороже. Ты уже не первой молодости, и о тебѣ нужно молиться хорошенько. Но я знаю, ты скупиться не будешь.
Слушатели опять захохотали. Мастеръ Броммель былъ извѣстный всѣмъ скряга.
-- Наплечники могутъ сослужить тебѣ хорошую службу и въ случаѣ внезапной смерти. У тебя лицо ужъ очень красно, а относительно такихъ людей нельзя быть увѣреннымъ, что они попадутъ прямо въ рай.
-- Покупай самъ грязное тряпье, отецъ Іоаннъ, ибо тебѣ оно можетъ понадобиться самому,-- возразилъ Броммель, къ великой потѣхѣ толпы.-- Вонь отъ твоей гнусной жизни идетъ по всему городу. Повѣсить бы тебя слѣдовало!
-- Господи, онъ богохульствуетъ!-- завопилъ монахъ.-- Эту манну небесную онъ именуетъ грязнымъ тряпьемъ! Онъ надругался надъ святыми четками. Господи, прости его!
И онъ какъ бы въ отчаяніи закрылъ лицо руками.
-- Не надъ четками, а надъ тобой!-- заоралъ Броммель.
-- Еще хуже! Развѣ ты не знаешь, что случилось за непочтительность съ сыновьями Ноя? Стадо должно уважать своего пастыря, не взирая на его недостатки. Оскорбить св. церковь и четки! Воистину народъ этотъ созрѣлъ для страшнаго суда!
-- Четки сами по себѣ хороши, но твои руки оскверняютъ ихъ.
-- А!-- закричалъ монахъ во всю глотку.-- Виклефская ересь! Ученикъ Гусса!
-- Неправда,-- страстно закричалъ его противникъ.-- Кто это сказалъ тебѣ?
-- Ты самъ, несчастный! О, Господи, помилуй! Еретикъ въ нашей средѣ! Еретикъ въ городѣ, котораго Господь удостоилъ избрать настоящаго папу! Что дѣлать съ нимъ?-- спросилъ монахъ, обращаясь къ своимъ слушателямъ.
Всѣ молчали. Мастеръ Броммель сдѣлался красенъ, какъ ракъ, увидя, что всѣ сторонятся его. Онъ искалъ словъ, но слова не шли ему на языкъ, и онъ бормоталъ съ пѣною у рта.
-- Смотрите, какъ терзаетъ его дьяволъ!-- закричалъ монахъ.-- Но у меня есть нѣчто, что будетъ посильнѣе и тысячи дьяволовъ.
Онъ вытащилъ изъ-за пазухи крестъ и высоко поднялъ его.
-- Слушай меня, нечистый духъ, мучающій этого человѣка. Заклинаю тебя! Оставь его!
Задыхавшійся объ ярости мастеръ Броммель пробормоталъ нѣсколько невнятныхъ словъ.
-- Дьяволъ спрашиваетъ, куда ему дѣваться,-- разъяснилъ монахъ толпѣ.-- Повелѣваю тебѣ покинуть твое теперешнее обиталище и вселиться въ свинью.
Наступила короткая пауза.
-- Дьяволъ говоритъ, что онъ не можетъ этого сдѣлать, ибо онъ уже и такъ въ свиньѣ!
Толпа разразилась хохотомъ. Въ самомъ дѣлѣ Броммель съ его маленькими глазами и выступающимъ впередъ подбородкомъ былъ очень похожъ на это животное.
Въ ярости онъ топнулъ ногой объ землю.
-- Пропади пропадомъ всѣ твои товары, лживый монахъ.
-- Бѣдный человѣкъ!-- промолвилъ тотъ тономъ сожалѣнія.-- Я наложу на тебя наплечникъ. Прикосновеніе святой ткани исцѣлитъ тебя.
И, спрыгнувъ съ своей импровизованной каѳедры, онъ хотѣлъ обмотать шею Броммеля, но тотъ сопротивлялся отчаянно.
-- Боже, какъ мучитъ его дьяволъ! Боюсь, что въ немъ сидитъ особенно могущественный дьяволъ, съ которымъ не справиться бѣдному монаху, въ родѣ меня. Это, вѣроятно, тотъ самый злой духъ, который сидѣлъ въ Аріи и другихъ еретикахъ. Надо будетъ доложить объ этомъ случаѣ епископу.
Никому не хотѣлось имѣть дѣла съ епископскимъ судомъ. Онъ по меньшей мѣрѣ несъ за собой большіе убытки. Эта перспектива быстро привела въ себя Броммеля. Онъ позволилъ монаху наложить на себя паплечинки и тихо шепнулъ ему:
-- Держи языкъ за зубами, и будешь получать сосиски даромъ, какъ прежде.
Монахъ незамѣтно кивнулъ головой.
-- Боже, какъ прикосновеніе святой ткани успокоило его! Чудо! Настоящее чудо! Злой духъ, не покорившійся кресту, уступилъ наплечникамъ, получившимъ папское благословеніе. Несомнѣнно, Господу Богу угодно было проявить такимъ образомъ ихъ могущественную силу.
Монахъ съ тріумфомъ посмотрѣлъ кругомъ.
-- Вы всѣ были свидѣтелями. Если среди васъ есть такіе, у кого на душѣ лежитъ грѣхъ, или кто одержимъ какимъ-нибудь желаніемъ, то пусть выходитъ сюда смѣло и покупаетъ что-нибудь изъ моихъ вещей. Ему не придется жалѣть о своихъ деньгахъ. Наплечники предохраняютъ того, кто ихъ носитъ, отъ всякихъ золъ, это я знаю по собственному опыту. Сказать вамъ по секрету -- помогаютъ они хорошо и въ любовныхъ дѣлахъ.
-- Сколько они стоятъ?-- робко спросила какая-то молодая дѣвушка.
-- Каждая вещь по зильбергрошу. Страшно дешево, хотя должны бы продаваться на вѣсъ золота. Впрочемъ, что это я говорю! Прости меня, Господи! Развѣ можно за какія бы то ни было деньги на землѣ пріобрѣсти такое сокровище? Кто возьметъ четки и наплечники вмѣстѣ, тому десять процентовъ уступки!
-- Я, пожалуй, куплю,-- сказала дѣвушка.-- На то и другое у меня нѣтъ денегъ. Но вѣдь и каждое порознь хорошо дѣйствуетъ, не правда ли?
-- Конечно! Еще бы! Разумѣется, то и другое вмѣстѣ дѣйствуетъ сильнѣе такъ же, какъ двое сильнѣе одного. Но и каждая вещь въ отдѣльности тоже дѣйствуетъ сильно.
Дѣвушка стала рыться въ карманѣ. Монахъ воспользовался паузой, обернулся къ Броммелю и сказалъ:
-- Можетъ быть, теперь и ты заплатишь свой зильбергрошъ, мастеръ Броммель, чтобы не нарушать счета.
-- Но вѣдь я никогда не говорилъ, что собираюсь покупать у тебя,-- возразилъ опѣшившій Броммель, дѣлая жестъ, чтобы сорвать съ себя наплечникъ.
Монахъ остановилъ его съ выраженіемъ ужаса.
-- Остановись, безумецъ! ты хочешь отдать назадъ наплечники, которые такъ чудодѣйственно излечили тебя? Еще разъ отдать себя во власть дьявола? Развѣ ты не понимаешь этого?
-- Но у меня нѣтъ достаточно денегъ съ собой,-- попробовалъ оправдаться мастеръ Броммель.-- Вотъ смотри!
И онъ вынулъ изъ кармана какую-то мелочь.
-- Ничего,-- сказалъ монахъ.-- Давай сюда деньги.
Броммель подалъ ему деньги, радуясь, что отдѣлался такъ дешево.
-- Остальное я дополучу съ тебя виномъ, когда буду заходить иногда къ тебѣ за сосисками, мастеръ Броммель.-- Мученія плоти тоже вѣдь нужно утолять.
У Броммеля вытянулось лицо. Всѣ кругомъ захохотали.
Между тѣмъ дѣвушка отсчитала, сколько было нужно, и, подавъ деньги монаху, протянула руку за наплечникомъ. Монахъ оттянулъ.
-- Нѣтъ, нужно, чтобы его надѣла священная рука. Нужно еще благословить его на томъ, кто будетъ носить. Тогда онъ будетъ дѣйствовать вдвое сильнѣе
Дѣвушка вспыхнула.
-- Хорошо. Надѣвайте тогда,-- сказала она послѣ минутнаго колебанія.
-- Нужно обнажить шею. Наплечникъ слѣдуетъ надѣвать на голое тѣло.
Дѣвушка сначала было заколебалась, но потомъ сдѣлала, какъ ей было сказано.
-- Это еще не все. Нужно, чтобы наплечнику было просторно.
И монахъ сталъ было запускать поглубже свои пальцы.
-- Что вы дѣлаете?-- вспыхнувъ, закричала дѣвушка, пытаясь вырваться.-- Довольно. Не смѣйте!..
-- Еще, еще немножко. Прекрасная грудь -- настоящее мѣсто для ношенія такого наплечника.
Монахъ наклонился къ дѣдушкѣ, но вдругъ полетѣлъ назадъ отъ сильнаго удара. Ударъ былъ такъ неожиданъ и силенъ, что онъ едва устоялъ на ногахъ и выронилъ изъ рукъ наплечникъ.
-- Кто осмѣлился?-- закричалъ онъ, съ трудомъ возстановляя потерянное равновѣсіе и едва сдерживая ругательство.-- Господь...
-- Молчи, монахъ,-- строго сказалъ секретарь.-- Ты оскверняешь имя Господа своими устами. Иди, постись и очисти душу свою отъ нечистыхъ желаній, противъ которыхъ ты будешь потомъ проповѣдывать.
-- Какъ, еще еретики! О, Господи, сжалься надъ этимъ грѣховнымъ городомъ, который недостоинъ твоего благословенія. Здѣсь пренебрегаютъ твоими дарами и оскорбляютъ твоихъ служителей! О, горе, горе!
Онъ взялъ грязи съ улицы и опустилъ ее себѣ на голову. Было довольно холодно, и она не запачкала его одѣянія, новаго и крѣпкаго.
-- А теперь я пойду увѣдомить епископа.
-- Ступай, монахъ, ступай. Не думай, что ты запугаешь меня, ибо я принадлежу къ совѣту. Если я захочу, то отъ вашей мерзкой торговли завтра же не будетъ и слѣда.
-- Боже! Онъ называетъ четки мерзкими!
-- Въ твоихъ рукахъ,-- да! Не кричи на меня, монахъ. Не думай, что ты въ безопасности потому, что ты хвалилъ папу. Ты преступилъ и тѣ широкія права, которыя даются тѣмъ, кто продаетъ товары церкви. Полагаю, что у кардинала Камбрійскаго достанетъ силы отобрать ихъ отъ тебя.
Это имя, казалось, произвело свое дѣйствіе на монаха, ибо Пьеръ д'Айльи, архіепископъ Камбрэ, принадлежалъ къ числу самыхъ вліятельныхъ членовъ собора. Несмотря на свое низкое происхожденіе, онъ сумѣлъ, благодаря своимъ талантамъ, вѣжливымъ манерамъ и большому уму, достигнуть высшихъ ступеней. Если бы на послѣднемъ конклавѣ не вспыхнула между кардиналами національная вражда, онъ, по всему вѣроятію, былъ бы избранъ папою. Онъ былъ общепризнаннымъ свѣтильникомъ церкви и открыто стремился къ ея реформѣ. У него не было той пламенной ревности, которою отличался его сподвижникъ, знаменитый канцлеръ парижскаго университета Герсонъ. Онъ слишкомъ долго жилъ между королями и потому сталъ слишкомъ придворнымъ человѣкомъ. Онъ былъ не изъ того тѣста, изъ котораго дѣлаются мученики, но онъ имѣлъ здравыя понятія и довольно часто возвышалъ свой гласъ вопіющаго въ пустынѣ. Люди убили реформы и собирались уже хоронить, и кардиналъ Камбрійскій рѣшилъ примириться съ фактомъ. Но его имя еще много значило въ Констанцѣ.
Монахъ измѣнился въ лицѣ.
-- Я уступаю силѣ,-- сказалъ онъ.-- Я ухожу, предоставляя тебя мщенію Божію.
И, сдѣлавъ широкій жестъ, который можно было толковать какъ угодно, смотря по фантазіи, онъ пошелъ прочь: минута была неблагопріятна для его торговли.
Дѣвушка подняла наплечникъ съ земли.
-- Онъ теперь остался безъ благословенія,-- съ сожалѣніемъ сказала она.
Секретарь посмотрѣлъ на нее.
-- Его благословлялъ дьяволъ,-- рѣзко промолвилъ онъ.-- Онъ годится только на дьявольское дѣло.
Дѣвушка взглянула на него съ испугомъ, думая, что она ослышалась.
-- Однако я отдала за него зильбергрошъ,-- сказала она тономъ упрека.
Секретарь опять посмотрѣлъ на нее. Потомъ онъ вынулъ изъ кармана руку и протянулъ дѣвушкѣ два зильбергроша.
-- Вотъ!-- напряженно сказалъ онъ.-- Бѣги съ этими деньгами за отцомъ Іоанномъ или другимъ какимъ-нибудь изъ той же породы и вели благословить наплечникъ и все прочее. Много это принесетъ тебѣ пользы!
Не сказавъ болѣе ни слова, онъ круто повернулся и пошелъ, не глядя по сторонамъ. Онъ не замѣтилъ, какъ въ окнѣ лучшей гостиницы въ городѣ на противоположной сторонѣ показалось прекрасное лицо и глубокіе сѣрые глаза смотрѣли на него сверху, слѣдя за нимъ, пока онъ не скрылся за поворотомъ улицы.
Онъ шелъ быстро и нетерпѣливо, опустивъ голову, какъ будто не желая никого ни видѣть, ни слышать. Но въ эти дни трудно было не наткнуться въ добромъ городѣ Констанцѣ на какое-нибудь любопытное зрѣлище.
На ближайшей площади, на грубо сколоченныхъ подмосткахъ давалось представленіе. Въ воздухѣ было уже тепло. Зрители запаслись толстыми сапогами, а актерамъ нужно было ѣсть и пить, какъ въ хорошую, такъ и въ плохую погоду одинаково. Играли обычныя въ то время "миракли". Эти миракли возникли въ средніе вѣка изъ такъ называемыхъ "страстей Господнихъ", грубыхъ, но проникнутыхъ благоговѣйнымъ чувствомъ пьесъ, воспроизводившихъ евангельскія событія. Сначала миракли всячески поощрялись церковью. Даже въ тотъ періодъ, когда онѣ выродились, онѣ никогда не подвергались серьезному запрещенію. Полуцерковныя, полусвѣтскія, очень часто профанирующія все святое, онѣ еще продолжали изображать страсти Христовы, внося въ нихъ множество постороннихъ вещей. Играли ихъ и при дворахъ и на улицахъ, и смотрѣть ихъ стекалась публика самая разнообразная. Актерами выступали большею частью французы, ибо въ Германіи эти пьесы были еще новостью. Въ Констанцѣ было много такихъ, которые понимали французскій языкъ.
Секретарь не заинтересовался представленіемъ. Онъ бывалъ во Франціи и былъ знакомъ съ этими пьесами. Когда онъ проходилъ мимо сцены, его взглядъ упалъ на объявленіе о завтрашнемъ представленіи. На афишѣ было изображено, какъ одинъ аббатъ, надѣясь на свои силы, жилъ весело во грѣхѣ и какъ въ критическую минуту онъ былъ застигнутъ оскорбленнымъ мужемъ, отъ ярости котораго его спасаетъ вмѣшательство самой Богоматери.
"И это въ городѣ, гдѣ засѣдаетъ святѣйшій соборъ!" промолвилъ секретарь сквозь зубы и расхохотался. Онъ шелъ дальше, и съ крышъ съ меланхолическимъ звукомъ падали капли таявшаго снѣга, и южный вѣтеръ нагонялъ темныя облака на тусклое небо.