Мрачный домъ.
Горькая усмѣшка не успѣла сойти съ его лица, когда онъ дошелъ до своего дома и сталъ подниматься по узкимъ скрипучимъ лѣстницамъ. Магнусъ Штейнъ, несмотря на то, что былъ секретаремъ городского совѣта, не могъ напимать дорогую квартиру и принужденъ былъ жить въ маленькомъ ветхомъ домишкѣ въ дешевомъ кварталѣ города. Но онъ, казалось, не обращалъ на это вниманіе. Онъ не смотрѣлъ ни на гнилыя половицы, гнувшіяся подъ его ногами, ни на выбитыя стекла въ окнѣ, изъ котораго виднѣлся темный, сырой, вонючій дворъ. Ко многому можно привыкнуть, и секретарь, несмотря на педантическую чистоту своего наряда, очевидно, свыкся съ этой неметенной лѣстницей, грязными и выбитыми стеклами и кучей сора на дворѣ.
Онъ повернулъ ручку двери и, пройдя черезъ грязный коридоръ, вошелъ прямо въ жилую комнату.
Въ центрѣ ея за столомъ, уставленнымъ остатками пищи, сидѣло три человѣка: женщина лѣтъ пятидесяти, казавшаяся, впрочемъ, моложе своихъ лѣтъ, дѣвушка, которой не было еще и двадцати лѣтъ, и мужчина, повидимому, того же возраста, что и женщина. Волосы этой женщины не были еще посеребрены сѣдиной и, очевидно, когда-то отличались своей пышностью. Въ молодости она была очень красива и сохранила бы эту красоту и до сего времени, если бъ не ея наглый взглядъ, отъ котораго ея лицо теряло всякую красоту и привлекательность. Дѣвушка также была красива -- вылитая мать, какой она была лѣтъ двадцать тому назадъ. Разница только въ томъ, что у матери, очевидно, никогда не было такого невиннаго и кроткаго вида, какъ у дочери. Но и красота дочери имѣла свой недостатокъ. Въ ея темныхъ, большихъ глазахъ совсѣмъ не было выраженія, какъ будто ихъ обладательница была лишена души. Она безучастно сидѣла на стулѣ, глядя прямо передъ собой и, очевидно, не обращая ни на что вниманія. Одѣта она была просто, но чисто, въ платье голубого сукна, тогда какъ женщина, сидѣвшая съ нею рядомъ, была наряжена въ шелкъ и бархатъ и одѣта по послѣдней модѣ. Концы ея рукавовъ волочились по полу, а на груди, которая была открыта, насколько позволяли тогдашнія свободныя моды, красовалось ожерелье изъ рубиновъ и жемчуговъ -- великолѣпная вещь, представлявшая странный контрастъ съ бѣдной остановкой комнаты.
Не менѣе замѣчателенъ былъ и мужчина, сидѣвшій у стола. Его лицо, какъ и лицо женщины, было, очевидно, когда-то очень привлекательно, но съ теченіемъ времени пріобрѣло наглое и животное выраженіе, которое еще болѣе подчеркивалось большимъ, тяжелымъ подбородкомъ. На первый взглядъ онъ придавалъ лицу выраженіе энергіи и силы, которое соотвѣтствовало его репутаціи. Но если вглядѣться въ его впалыя щеки и морщины кругомъ рта, то становилось понятно, что этотъ человѣкъ никогда и ни въ чемъ себѣ не отказывалъ, и что этотъ видъ силы и энергіи получался у него благодаря слабости тѣхъ, которые его окружали. Глаза его видѣли плохо, и вообще онъ имѣлъ сильно поношенный видъ. Но въ немъ было что-то такое, что привлекаетъ женщинъ извѣстнаго сорта, изъ тѣхъ, которыя или совсѣмъ не знаютъ жизни, или знаютъ ее слишкомъ хорошо. Для привлеченія женщинъ другого типа онъ употреблялъ и другія средства, которыя, говорятъ, никогда не измѣняли ему.
Таковъ былъ отецъ Марквардъ, о которомъ мы уже имѣли случай упоминать. Его тонзура была выбрита по всѣмъ правиламъ, и покрой его рукавовъ могъ бы вполнѣ удовлетворить самого папу. Отецъ Марквардъ дорожилъ реальностью и не придавалъ никакого значенія безполезному тщеславію, въ родѣ роскошныхъ одѣяній. Поэтому, когда кто-нибудь жаловался на него епископу, его братъ, епископскій секретарь, могъ съ негодованіемъ сослаться на безукоризненность его одѣянія, что въ вѣкъ общей распущенности было явленіемъ не зауряднымъ.
Всѣ трое взглянули на секретаря, когда онъ вошелъ въ комнату. Черезъ секунду на лицѣ дѣвушки появилась улыбка, какъ будто къ ней внезапно вернулась душа. Но, увидѣвъ его строгій лобъ, улыбка быстро исчезла съ ея лица, и ея глаза попрежнему приняли выраженіе пустоты.
-- Поздно возвращаешься, Магнусъ. Мы думали, что ты уже пообѣдалъ, и потому не дожидались тебя, особенно въ виду того, что отецъ Марквардъ дѣлаетъ намъ честь и обѣдаетъ сегодня съ нами,-- сказала старшая изъ женщинъ, обращаясь къ секретарю.
Было половина перваго -- обычный обѣденный часъ. Но секретарь не обратилъ на это вниманія.
-- Мнѣ было бы крайне непріятно если бъ я заставилъ васъ голодать изъ-за меня,-- промолвилъ онъ холодно.
-- Это моя вина,-- вскричалъ отецъ Марквардъ.-- Фрау Штейнъ такъ любезно упрашивала меня остаться, что я не имѣлъ мужества отказать. Можетъ быть, мнѣ не слѣдовало бы соглашаться на ея просьбы.
-- Я увѣренъ, что моя мать была бы очень огорчена вашимъ отказомъ,-- отвѣчалъ секретарь вѣжливымъ тономъ, въ которомъ сквозила насмѣшка.
Потомъ онъ снялъ верхпее платье и сѣлъ къ столу.
-- Боюсь, что осталось не много,-- сказала его мать.-- Мы были такъ увѣрены, что ты но придешь, что съѣли все. Остался только кусокъ пирога.
-- Благодарю васъ, я не голоденъ. Съ меня достаточно и столь почтеннаго общества,-- отвѣчалъ сынъ съ угрюмой почтительностью.
-- Стало быть, ты позавтракалъ. Если Магнусъ уже закусилъ, то не хотите ли взять этотъ кусокъ пирога, отецъ Марквардъ.
-- Хорошо. Было бы жаль дать ему засохнуть. Это превосходный пирогъ и дѣлаетъ честь вашему искусству, фрау Штейнъ. Если вы, господинъ секретаріусъ, отказываетесь...
-- Отказываюсь..
-- Тогда я позволю себѣ взять его.
У монаха былъ хорошій аппетитъ, и онъ понималъ толкъ въ ѣдѣ.
-- Пожалуйста, достопочтенный отецъ. Я очень радъ, видя вашъ аппетитъ. Пріятно видѣть, когда человѣкъ такихъ строгихъ правилъ, какъ вы, позволяетъ себѣ нѣсколько смягчать суровую дисциплину.
-- Увы! Всѣмъ иной разъ приходится уступать настояніямъ плоти,-- не смущаясь, произнесъ отецъ Марквардъ и принялся за ѣду.
Онъ привыкъ, чтобы мужчины въ тѣхъ семьяхъ, которыя онъ посѣщалъ, встрѣчали его болѣе или менѣе привѣтливо.
-- Я сохранила для тебя свой кусокъ пирога, братецъ,-- сказала дѣвушка такимъ же страннымъ и безжизненнымъ голосомъ, какъ и ея глаза.
Выраженіе нѣжности быстро мелькнуло на лицѣ секретаря.
-- Спасибо, дорогая моя,-- мягко отвѣтилъ онъ.-- Кушай сама, я не голоденъ.
-- Я сохранила для тебя свой кусокъ пирога,-- повторила дѣвушка, какъ будто она не слышала или не поняла его. И она подала ему тарелку съ пирогомъ.
Глаза брата, не теряя своей нѣжности, приняли скорбный оттѣнокъ.
-- Спасибо, дорогая. Если ты сохранила это для меня, то, конечно, я съѣмъ это.
Онъ взялъ у нея тарелку, а дѣвушка, видя, что ея желаніе исполнено, снова безсмысленно уставилась глазами на стѣну. Нѣсколько минутъ всѣ молчали. Наконецъ фрау Штейнъ заговорила:
-- Ты не очень разговорчивъ, Магнусъ. Нашъ гость можетъ подумать, что ты не радъ его посѣщенію.
Сынъ поднялъ на нее глаза, въ которыхъ мелькалъ огонекъ.
-- Я не радъ его посѣщенію! Слишкомъ даже много чести для меня принимать у себя человѣка такой чистоты и добродѣтели, который несетъ за собой благословеніе Господне въ каждую семью, которую онъ удостаиваетъ своимъ посѣщеніемъ! Вѣдь за его благоденствіе возносятся горячія молитвы по всему городу Констанцу.
Иронія была ужасна, ибо отецъ Марквардъ пользовался самой дурной репутаціей въ городѣ.
Фрау Штейнъ поблѣднѣла, да и самъ монахъ былъ смущенъ. Онъ чувствовалъ себя въ полной безопасности, пока эта безопасность зависѣла отъ страха народнаго. Но въ манерахъ сидѣвшаго передъ нимъ человѣка было что-то такое, что заставляло его нервничать, хотя онъ и не чувствовалъ себя въ опасности. Поэтому онъ отвѣчалъ ему съ большей сдержанностью и осторожностью, чѣмъ сдѣлалъ бы это со всякимъ другимъ.
-- Вамъ угодно преувеличивать мои достоинства, высокоблагородный господинъ секретаріусъ,-- мягко отвѣчалъ онъ, стараясь не глядѣть въ горящіе глаза собесѣдника.-- Я только бѣдный монахъ и по мѣрѣ силъ служу Господу.
Опять наступила пауза.
Наконецъ отецъ Марквардъ всталъ изъ-за стола.
-- Нужно проститься съ вами, фрау Штейнъ. Я знаю, что это неучтиво бѣжать сейчасъ же послѣ обѣда, но за мной присылалъ епископъ и мнѣ нужно побывать у него до двухъ часовъ. Поэтому прошу извинить меня. Сердечно вамъ благодаренъ.
-- Я знаю, что обязанность хозяйки -- удерживать гостей,-- возразила фрау Штейнъ.-- Боюсь, однако, что нашъ домъ не можетъ служить приманкой для такого человѣка, какъ вы. Не понимаю, что сдѣлалось съ Магнусомъ. Я почти увѣрена, что онъ влюбленъ. Онъ обыкновенно не бываетъ такимъ угрюмымъ.
-- Я не вижу, чтобы онъ былъ угрюмъ,-- возразилъ монахъ.
Сказавъ еще двѣ-три любезныхъ фразы, онъ простился и вышелъ.
-- Для чего вы пригласили этого человѣка къ столу?-- строго спросилъ мать Магнусъ, лишь только дверь затворилась за монахомъ.
-- О, Господи! Неужели ты хочешь, чтобы мы цѣлый день сидѣли однѣ. Неужели ты хочешь, чтобы дверь моего жилища была закрыта для всѣхъ посѣтителей, пока я еще не стара и не безобразна и люди не отказываются навѣщать насъ? Что жъ, неужели я должна жить монахиней? И ихъ жизнь веселѣе, чѣмъ моя, я увѣрена.
-- Это вѣрно,-- угрюмо согласился съ него сынъ. Женскіе монастыри пользовались самою дурной славой.
-- Слава Богу, что ты хоть это понимаешь. Скверно уже одно то, что я и Эльза должны дѣлать половину всей работы дома, т. е. собственно я одна должна дѣлать, ибо Эльза ни на что не пригодна. Скверно, что ты не можешь нанять мнѣ еще одну прислугу, какъ у меня было прежде. Если нельзя пригласить къ себѣ маленькую компанію, то тебѣ лучше было бы запереть меня на замокъ и приставить къ дверямъ стражу. Держалъ бы ужъ меня, какъ въ тюрьмѣ.
-- Слыхали вы, что говорятъ объ отцѣ Марквардѣ?-- строго спросилъ сынъ, не обращая вниманія на ея тираду.
-- Никто въ мірѣ не застрахованъ отъ клеветы. Я нахожу, что онъ очень милъ и любезенъ. Онъ понимаетъ, что должна чувствовать одинокая женщина.
-- О, еще бы! Но я вовсе не нахожу его милымъ. Это позоръ для человѣчества.
-- О, Господи! Какія преувеличенія. Люди не святые, это всѣ знаютъ. Монахи вѣдь тоже люди. Съ этимъ ничего не подѣлаешь.
-- Конечно. Но если человѣкъ требуетъ для себя власти, какъ проповѣдникъ слова Божія, и употребляетъ эту власть, какъ средство для развращенія другихъ -- что вы тогда скажите?
-- Не моего ума дѣло рѣшать такіе вопросы.
-- Да? Въ такомъ случаѣ это мое дѣло. И я объявляю вамъ, что не желаю, чтобы этотъ Марквардъ переступалъ порогъ нашего дома.
-- Кажется, ты хочешь, чтобы я умерла отъ одиночества и отчаянія!-- плаксиво заговорила женщина.-- Мало того, что мнѣ нечего надѣть, что я исполняю тяжелую работу, плохо ѣмъ...
-- Вотъ на столѣ остатки утки, а на васъ платье новое.
-- Ты хочешь, чтобы я принимала гостей въ лохмотьяхъ и угощала ихъ черствымъ хлѣбомъ? Развѣ часто я могу предложить такое угощеніе моимъ друзьямъ? Я счастлива, если это бываетъ въ недѣлю разъ.
-- Если вы изводите весь запасъ провизіи въ первый же день, то нечего жаловаться, если ничего не остается на остальные шесть.
-- Жаловаться? Ты виноватъ, что мы въ такомъ положеніи. Ты не дѣлаешь ничего, чтобы достичь хорошаго положенія. Вотъ другой секретарь загребаетъ кучу денегъ разными маленькими одолженіями, справками и т. п. А ты съ своими нелѣпыми, горделивыми идеями... Когда открывали новый "Домъ друзей",-- часть совѣта была противъ этого,-- онъ заработалъ хорошія деньги, протащивъ это дѣло. Ибо...
-- Молчи! Не оскорбляй ушей твоей невинной дочери!
-- Э, дуракъ! Да развѣ она что-нибудь понимаетъ.
-- Молчи!-- тихо и страшно повторилъ секретарь голосомъ, въ которомъ слышался едва сдерживаемый гнѣвъ.
-- Господи Боже! Недостаетъ, чтобы ты сталъ бить меня!
-- Не безпокойся. Слушай. Я мирился съ твоей пустотой и тщеславіемъ, которое поглощало на твои пестрыя платья и пиры все, что я зарабатывалъ, и шесть дней въ недѣлю мы чуть не умирали съ голоду. Я мирился съ этимъ только потому, что ты моя мать. Я мирился и съ недостаткомъ въ тебѣ порядочности, отчего я могъ давнымъ-давно развратиться, опять-таки потому, что ты моя мать. Но я не помирюсь, если ты погубишь это бѣдное, безпомощное дитя. Не льсти себя надеждой, что Марквардъ является сюда ради тебя. Можетъ быть, онъ и не отвергнетъ тебя, какъ одинъ изъ этаповъ своей жизни, но конечная цѣль его другая. Онъ ищетъ новыхъ ощущеній, онъ, которому приходилось испытывать столько всевозможныхъ ощущеній. Нечего качать головой. Я знаю, что я говорю. Мнѣ стыдно сказать это своей матери, но если я еще разъ встрѣчу его у насъ, я изобью тебя, да проститъ меня Богъ.
Съ этими словами онъ сдѣлалъ къ ней шагъ. Дрожа отъ страха, она отскочила къ стѣнѣ. Секретарь еще разъ бросилъ на нее взглядъ, повернулся и вышелъ изъ комнаты.
Дѣвушка продолжала спокойно сидѣть на стулѣ, попрежнему играя своимъ ножомъ, какъ будто ничего не случилось.
Комнатой секретаря служила бѣдная каморка на самомъ верху дома, подъ крышей. Видъ ея былъ мрачный и угрюмый. Если въ мансардѣ нельзя ожидать простора и комфорта, то можно было разсчитывать, по крайней мѣрѣ, на массу свѣта и широкій горизонтъ. Но это была особенная мансарда. Домъ былъ невеликъ и невысокъ, и казался настоящимъ карликомъ между двумя гигантами-сосѣдями. Изъ маленькаго оконца въ боковой стѣнѣ,-- впереди былъ чердакъ для сушки бѣлья, видны были только крыши и высокія трубы. Только вытянувъ шею и перевѣсившись, можно было увидѣть небо. Внизу былъ вонючій дворъ, а вверху тучами носился дымъ. Въ туманные дни, которые здѣсь нерѣдки, тяжелый воздухъ прижималъ его къ самому окну мансарды, а въ солнечные -- лучи никогда не попадали въ нее... Видно было только, какъ они золотили темныя черепичныя крыши и черныя трубы противоположныхъ домовъ. Лучшимъ временемъ для жильца этой мансарды была зима. Тогда снѣгъ таялъ на свѣту и вѣтеръ дулъ съ озера съ такой силой, что продувалъ и очищалъ всѣ углы и закоулки. Въ комнаткѣ, не имѣвшей камина, тогда было очень холодно, но ея обитатель, казалось, не замѣчалъ этого.
Нѣсколько цвѣтковъ росли за оконной рамой, не нуждаясь, повидимому, ни въ свѣтѣ, ни въ свѣжемъ воздухѣ. Они служили единственной чертой, примиряющей съ комнатой, они и педантичная чистота, составлявшая такой странный контрастъ съ остальнымъ домомъ.
Секретарь сѣлъ на низкій стулъ около окна, такъ что цвѣты совсѣмъ загородили отъ него всякій видъ. Несмотря на холодную погоду, распустилась почка анемоны. Ярко-красные прозрачные лепестки рѣзко выдѣлялись на темномъ фонѣ крышъ. Взглядъ секретаря упалъ на цвѣтокъ, и морщины разошлись на его лбу.
-- Фастрада,-- нѣжно прошепталъ онъ.-- Если бъ не ты, я отчаялся бы въ мірѣ и въ самомъ себѣ. Но какъ этотъ одинъ цвѣтокъ искупаетъ угрюмость этого мѣста, какъ горятъ его лепестки! Тѣмъ, чѣмъ этотъ цвѣтокъ является для комнаты, тѣмъ являешься ты для моей души.
Онъ сидѣлъ и смотрѣлъ на цвѣтокъ. Лицо его пылало. Вдругъ кто-то постучалъ въ дверь. Онъ нахмурилъ брови, но всталъ, подошелъ къ двери и открылъ ее. Когда онъ увидѣлъ, кто пришелъ, его лицо моментально измѣнило свое выраженіе.
-- Ты, Эльза!-- воскрикнулъ онъ.
-- Да,-- отвѣчала сестра,-- Я принесла тебѣ яблоковъ. Если они останутся внизу, ихъ съѣдятъ другіе, а ты, я знаю, любишь ихъ.
-- Спасибо, дорогая!-- нѣжно воскликнулъ онъ.
Было что-то невыразимо-трогательное въ этой заботливости этой несчастной, лишенной разума дѣвушки о своемъ сильномъ братѣ.
-- Если мать увидитъ, что ты взяла яблоки, она, пожалуй, будетъ тебя...
Онъ хотѣлъ сказать "бить", но не кончилъ фразы. Нѣтъ, она не станетъ этого дѣлать.
Но дѣвушка уже не замѣчала его. Ея мысли приняли другое направленіе.
-- Эта комната очень темна,-- сказала она.
-- Но не тогда, когда ты здѣсь.
Она не поняла смысла этихъ словъ.
-- Я здѣсь, а все-таки темно.
Она подошла къ окну и взглянула на цвѣты.
-- Зато цвѣты ярки, Эльза. Я чисто удивлялся, какъ они могутъ расти здѣсь безъ солнца.
-- Когда тебя нѣтъ, я всегда ношу ихъ на другую сторону дома, гдѣ сіяетъ солнце,-- промолвила она, лукаво кивая ему головой.
-- Ты мнѣ никогда не говорила объ этомъ!-- воскликнулъ онъ, растроганный до глубины души.-- Но ты не должна носить тяжелыхъ горшковъ по ветхой лѣстницѣ...
-- Смотри, новая почка!-- воскликнула она.
Опять она не обратила никакого вниманія на то, что онъ сказалъ.
Странная была эта дѣвушка. По временамъ она какъ будто понимала все, что ей говорили, и давала отвѣты, какъ вполнѣ нормальный человѣкъ, но вдругъ умъ ея ослабѣвалъ, покидалъ ее, и отъ нея невозможно было ничего добиться. Если къ ней приставали съ вопросами, она начинала плакать. Братъ зналъ это.
-- Да, отличная почка. А все благодаря твоимъ заботамъ.
-- На будущей недѣлѣ будутъ двѣ почки,-- сказала она и посмотрѣла на него съ улыбкой.
Отойдя отъ окна, она оправила постель брата и стала обтирать со стола пыль. Въ этомъ, впрочемъ, не было надобности въ виду безукоризненной чистоты комнаты. Странно было видѣть ее за этими занятіями: внизу она не шевельнула пальцемъ.
Потомъ она пошла къ двери.
-- Тебѣ нужно читать,-- промолвила она.
Секретарь въ это время обыкновенно предавался чтенію. Писалъ онъ благоразумно тогда, когда уже приходилось запирать комнату. На этотъ разъ онъ, однако, сказалъ:
-- Сегодня я не буду читать, дорогая моя. Останься со мной лучше.
Но если ей приходила въ голову какая-нибудь мысль, она уже не могла освободиться отъ нея.
-- Тебѣ нужно читать,-- повторила она, отворяя дверь.
-- Ну, тогда прощай. Благодарю тебя за твои заботы.
-- Прощай.
И, кивнувъ головой, она стала спускаться по лѣстницѣ.
Онъ съ печальной улыбкой посмотрѣлъ ей вслѣдъ, провожая ее глазами, пока она не скрылась за первымъ поворотомъ лѣстницы. Постоявъ съ минуту въ открытой двери, онъ со вздохомъ закрылъ ее. Потомъ онъ подошелъ къ окну и сталъ цѣловать цвѣты, къ которымъ она прикасалась. Стоя передъ ними, онъ размышлялъ о великой загадкѣ жизни, которая въ своей страшной торжественности хоть разъ въ жизни заставляла каждаго человѣка замереть въ страшномъ молчаніи.
Вдругъ кто-то опять постучалъ въ дверь.
Секретарь подошелъ къ двери и открылъ ее. Передъ нимъ стояла его мать.
-- Это только я,-- сказала она, какъ бы читая на его лицѣ и покачивая головой.
-- Что вамъ нужно?-- холодно спросилъ сынъ.
-- Пришелъ посыльный изъ совѣта...
-- Хорошо. Пусть онъ войдетъ сюда.
-- Къ несчастью, онъ уже ушелъ.
-- Зачѣмъ онъ приходилъ?
-- Онъ передалъ мнѣ порученіе. Это все по этому дѣлу?
-- Нѣтъ.
-- О, въ слѣдующій разъ, когда у тебя будутъ секреты, устраивай дѣло иначе.
-- Позвольте же узнать, въ чемъ заключается порученіе?
-- Ты долженъ поднести отъ имени города чашу этой лэди, которая пріѣхала недавно. Лэди Изольда, или какъ ее? Я забыла ея имя.
-- Лэди Изольда Монторгейль. Я знаю.
-- А, ты уже знаешь? Ты ведешь самъ свѣтскій образъ жизни, а другимъ проповѣдуешь уединеніе и самоотверженіе. Утромъ ты былъ съ юнгфрау Фастрадой, а днемъ идешь забавлять другихъ дамъ, Повидимому, вечеромъ тебя нечего ждать. Говорятъ, лэди Изольда очень милостива къ мужчинамъ, которые ей понравятся.
Секретарь нахмурился, и его губы задвигались, готовясь дать рѣзкій отпоръ, но онъ сдержалъ себя.
-- Ты моя мать,-- повторилъ онъ.
-- Это значитъ, что ты сердитъ на меня. Хорошаго сынка я вырастила.
Онъ промолчалъ.
-- Такъ какъ ты не удостаиваешь говорить съ твоей матерью, то мнѣ остается уйти. Но и я хочу участвовать въ жизни. Если у тебя есть удовольствія, то они должны быть и у меня.
Магнусъ наконецъ не выдержалъ.
-- Я не надѣюсь исправить васъ, да, можетъ быть, и не имѣю на это права. Поступайте, какъ вамъ подсказываетъ ваша совѣсть. Но помните, что я вамъ сказалъ часъ тому назадъ. Если не будете этого помнить, жестоко раскаетесь.
Она взглянула на него, хотѣла было что-то сказать, но раздумала и молча пошла по лѣстницѣ.