Гроза и буря.
На улицахъ добраго города Констанца бушевала буря. Зародилась она далеко, на низменныхъ равнинахъ Венгріи и, постепенно захватывая пространство, по лучила большую силу. Всю ночь неслась она надъ Австріей и возвышенностями Баваріи и къ вечеру достигла Констанца. Проснувшіеся утромъ обыватели, окна которыхъ выходили на озеро, съ удивленіемъ смотрѣли на сердитую красную полосу, разрывавшую облака, которыя нависли на восточномъ горизонтѣ между Линдау и Брегенцомъ. Видно было, какъ ихъ тяжелая гряда колеблется, мало-по-малу разрывается и наконецъ летитъ по блѣдному предразсвѣтному небу, словно въ какомъ-то безумномъ бѣгствѣ.
Видно было, какъ затлѣлъ было занимавшійся огонекъ зари, но пертурбація въ воздухѣ задула его, и онъ быстро замеръ. Озеро, закованное въ темныхъ, мрачныхъ берегахъ, пріобрѣло какой-то стальной, зловѣщій цвѣтъ. Застигнутые на немъ люди крестились и торопливо направлялись къ берегу. Время у нихъ еще было: озеро пока какъ бы замерло въ трепетномъ безмолвіи. Потомъ вдругъ по мелкой ряби его поверхности пронесся странный, глухой вой, могучее дыханіе бури стало вздымать его волны. Черезъ минуту эти волны превратились въ бѣлую, клубящуюся массу, съ бѣшенствомъ несущуюся на городъ, пока набережная не преградила ей путь. Завывая и бѣснуясь, проносилась буря черезъ гребни ледорѣзовъ, яростно обдавая ихъ пѣной. Брызги долетали до самыхъ оконъ городскихъ домовъ, и волны, перепрыгивая черезъ парапетъ набережной, заливали улицы.
Волны обмывали ихъ съ такой яростью, какъ будто хотѣли очистить ихъ отъ вѣками накопившейся на нихъ грязи. Буря ворвалась въ комнату, гдѣ хранились акты собора, сорвавъ съ петель ветхую, изъѣденную червями раму, стекла которой со звономъ разлетѣлись во всѣ стороны. Кто-то изъ коридора хотѣлъ войти въ комнату, чтобы не дать разлетѣться драгоцѣннымъ документамъ, но буря съ такой силой ударила его въ лицо дверью, что онъ почти безъ чувствъ упалъ на землю. Она сорвала всѣ обложки отъ соборныхъ актовъ и могучимъ свѣжимъ дыханіемъ носилась надъ этими столь ревниво охраняемыми документами, носилась грозно и тріумфально, какъ будто она имѣла власть смести эти свидѣтельства заблужденій, эгоизма и темноты. Увы! этого она-не могла сдѣлать: слишкомъ много было всего этого. Чернила давно высохли, а пергаментъ былъ проченъ. Но она сдѣлала все, что могла: она подняла пыль въ самыхъ сокровенныхъ углахъ, гдѣ она такъ давно лежала толстымъ слоемъ, и сбросила на полъ не мало книгъ, недостойныхъ лежать на столахъ. Не имѣя силъ сдѣлать еще что-нибудь, она съ воемъ носилась вокругъ зданія, срывая съ крыши и въ безсильномъ гнѣвѣ бросая на улицу черепицу, отъ которой случайные прохожіе должны были искать убѣжища.
И среди этого рева бури въ вышинѣ слышны были громкіе и ясные, словно боевой рожокъ, крики ласточекъ. Несмотря на ужасы, творившіеся въ воздухѣ, онѣ не улетали. Сильна была буря, но еще сильнѣе было влеченіе, приведшее ихъ сюда издалека. Не боясь яростной пертурбаціи въ небесахъ, онѣ смѣло носились между борющимися облаками и кучами садились на башни.
Несмотря на то, что окно присутственной комнаты городского секретаря было заперто крѣпко, воздухъ и здѣсь предвѣщалъ бурю. Въ комнатѣ было еще тепло отъ вчерашняго камина. Но два человѣка, стоявшіе около него, рѣшительно не обращали вниманіе на то, холодно въ комнатѣ или тепло. Приближеніе весны касалось ихъ очень мало.
Передъ секретаремъ стоялъ разсыльный совѣта -- тотъ самый, который, желая избавить себя отъ лишнихъ хлопотъ, или по какимъ-нибудь другимъ причинамъ, передалъ порученіе совѣта не секретарю, а его матери.
-- Другой разъ не буду, ваша милость.-- Ваша матушка думала, что вы не желаете, чтобы васъ безпокоили...
-- Нехорошо, мастеръ Гейнрихъ,-- строго прервалъ его секретарь,-- Это уже въ третій разъ. Когда-нибудь дѣло кончится плохо. Бумаги совѣта должны передаваться тому, кому онѣ адресованы, а не другимъ. Это я вамъ уже не разъ говорилъ.
-- Я знаю, ваша милость. Но на этотъ разъ...
-- Если вы не можете помнить, что вы должны дѣлать, то вы не годитесь для вашей службы.
-- Это правда, ваша милость. Но я этого и не забываю. Позвольте вамъ сказать все по правдѣ, ваша милость.
Разсыльный замолчалъ.
-- Ну,-- холодно промолвилъ секретарь.
Разсыльный уже раскаивался въ своихъ словахъ, но было уже поздно и приходилось продолжать.
-- Ваша матушка дала мнѣ зильбергрошъ, чтобы узнать, въ чемъ дѣло. Деньги мнѣ были очень нужны, кромѣ того, я думалъ, что это все равно...
Секретарь давно уже подозрѣвалъ это.
-- Стало быть, вы позволяли себѣ брать взятки, когда васъ посылали по служебному порученію. И вы считаете, что тутъ есть какое-нибудь извиненіе!?
-- Я не то, чтобы забылъ обо всемъ этомъ. Но ужъ слишкомъ сильно было искушеніе. Да и дѣло было вовсе не важное...
-- Хорошія могутъ произойти вещи, если вы будете исполнять приказанія, какъ вамъ заблагоразсудится! Довольно! Этого совершенно достаточно для того, чтобы уволить васъ. Мнѣ очень жаль, что вамъ придется пострадать, но иногда временныя лишенія исправляютъ людей.
Секретарь былъ въ отвратительномъ настроеніи духа. Вчера онъ поздно вернулся домой,-- онъ говорилъ лэди Монторгейль правду, утверждая, что его ждетъ куча дѣлъ въ городской ратушѣ. Но они не задержали бы его такъ долго, если бъ въ послѣднюю минуту онъ не обнаружилъ, что въ одномъ изъ отчетовъ, сдѣланныхъ его подчиненными, вкрались ошибки. Пришлось исправлять ихъ до поздняго времени. Было, по всей вѣроятности, около двухъ часовъ ночи, когда онъ вернулся домой. Мать дожидалась его. Ея лицо съ каждымъ часомъ становилось все болѣе и болѣе, торжествующимъ и порочнымъ. Она, конечно, не вѣрила, чтобы онъ провелъ ночь за работой на службѣ, и воображала, что ей представляется удобный случай укрѣпить свою позицію и выклянчить у него денегъ на свои надобности. Если у него сейчасъ ихъ нѣтъ, то онъ долженъ достать ихъ, какъ это дѣлаютъ другіе служащіе, не столь щекотливые. Между матерью и сыномъ произошла бурная сцена. Секретарь горячо желалъ въ душѣ, чтобы его мать прошла хорошую школу нужды и познала на самомъ дѣлѣ, что такое бѣдность. Можетъ быть, это образумитъ ее, когда другія средства не дѣйствуютъ.
Остальную часть ночи онъ ходилъ взадъ и впередъ по своей комнатѣ. А утромъ жестоко досталось несчастному разсыльному, который явился невольной причиной всего этого. Бѣдняга, попавшій въ самое стѣсненное положеніе, вздумалъ оправдаться и сказалъ то, чего совсѣмъ не слѣдовало говорить.
-- Потерпите еще, господинъ секретарь. Я не могу сейчасъ обойтись безъ этого мѣста: у меня ребенокъ боленъ, и хозяинъ требуетъ плату за квартиру. Я знаю, вы не долюбливаете другого секретаря, да онъ и въ самомъ дѣлѣ ведетъ себя не такъ, какъ бы долженъ былъ. Но если вы простите меня, то я вамъ скажу одну вещь, отъ которой онъ будетъ всецѣло въ вашей власти. Время отъ времени онъ посылаетъ черезъ меня письма къ...
Черезъ минуту онъ уже сообразилъ, что не долженъ былъ говорить этого, но было уже поздно. Несмотря на свою страстную натуру, Магнусъ Штейнъ отличался большимъ самообладаніемъ. Но когда гнѣвъ его прорывался наружу, онъ становился страшнымъ. Онъ сдѣлалъ шагъ къ несчастному разсыльному, который забился въ уголъ. Слова замерли у него на губахъ.
-- Что!-- закричалъ секретарь.-- Ты надѣешься этимъ путемъ сохранить за собою мѣсто! Ты -- подлецъ и меня хочешь сдѣлать подлецомъ? Воображаешь, что я буду мстить своимъ врагамъ за ихъ спиной, какъ ночной разбойникъ? Какъ жаль, что я не прогналъ тебя раньше! Убирайся, и чтобы духа твоего здѣсь не было!
Разсыльный бросился ему въ ноги.
-- Простите! Мой ребенокъ...
-- Вотъ твое жалованье за мѣсяцъ. Это все, что у меня есть. Убирайся! Знать тебя не желаю.
Когда разсыльный ушелъ, секретарь подошелъ къ окну и распахнулъ его. Въ свѣжемъ воздухѣ бури, грудь его дышала жадно.
-- Пытаться подкупить меня!-- воскликнулъ онъ.-- Меня, который не щадилъ никакихъ трудовъ для того, чтобы вдолбить этому народу, что, кромѣ пищи и сна, существуетъ еще нѣчто, что есть еще въ жизни честь. И вотъ результатъ! Я просто задыхаюсь!-- страстно продолжалъ онъ.-- Какъ мало воздуха! И это они называютъ бурей и бѣгутъ скорѣе подъ крышу! А между тѣмъ эта буря безсильна истребить смрадъ отъ пребыванія этого человѣка въ моей комнатѣ.
Но буря не желала, чтобы надъ ней издѣвались безнаказанно. Она завывала, какъ легіонъ демоновъ, и съ такой свирѣпостью вдругъ ворвалась въ комнату, что секретарь былъ отброшенъ отъ окна къ противоположной стѣнѣ. Бросившись на столъ, буря переворотила на немъ все и сбила въ одну безпорядочную кучу бумаги, перья, чернильницу и все, что на немъ находилось. Чернила разлились по столу и черной струей потекли на полъ, а вихрь заходилъ кругомъ по комнатѣ. Онъ сорвалъ висѣвшую на стѣнѣ шапку секретаря и бросилъ ее прямо въ чернильный потокъ. Завывая, какъ сумасшедшее существо, онъ переворотилъ всю пыль, накопившуюся въ углахъ, и развѣялъ ее по воздуху. Одну за другой онъ сбросилъ всѣ бумаги со стола и, окунувъ ихъ въ чернила, завертѣлъ въ дикомъ танцѣ по всему полу. Трахъ! Съ шкапа слетѣлъ кувшинъ съ водой и нѣсколько стакановъ, а со дна камина поднялось цѣлое облако сажи. Какъ будто самъ дьяволъ ворвался въ этотъ уголокъ спокойствія и порядка, обреченный теперь въ жертву богамъ разрушенія.
-- Урра!-- ревѣла буря.-- Теперь я покажу вамъ, что я такое.
Но секретарь только смѣялся.
-- Мало!-- кричалъ онъ ей въ отвѣтъ,-- Чернила не достаточно черны, чтобы скрыть черноту того, что здѣсь написано. Тутъ грабежъ и несправедливость! Деньги вдовъ и сиротъ отдаются людямъ недостойнымъ. Еще сегодня утромъ написалъ я ассигновку на банкетъ, а вѣдь она взята изъ налога на самыхъ бѣдныхъ! Бушуй, буря, бушуй,-- не стереть тебѣ слѣдовъ несправедливости ни тутъ, ни на улицѣ!
Отъ этихъ упрековъ буря затихла и бросилась обратно наружу, гдѣ некому было смѣяться надъ ней. Секретарь опять подошелъ къ окну и смотрѣлъ, какъ она разрушала черепичныя крыши и свалила трубу -- другую. Съ страшнымъ грохотомъ падали онѣ на каменную мостовую, распространяя вокругъ себя облако черной пыли, которая разносилась по воздуху, какъ дымъ.
Секретарь продолжалъ смѣяться. Его смѣшилъ и видъ его комнаты, и зрѣлище прохожихъ, которые, схватившись руками за голову, стремглавъ бѣжали по улицѣ.
А въ вышинѣ опять раздавались пронзительные крики ласточекъ, ясные и безстрашные. Но ихъ голоса не радовали ни прохожихъ на улицѣ, ни одинокаго человѣка, стоявшаго у окна городской ратуши.
-- Ломай, превращай ихъ въ прахъ, разрушай дома. Пусть люди, въ знакъ раскаянія, унесутъ пыль отъ нихъ на своихъ головахъ. Можетъ быть, при всеобщемъ разрушеніи вспомнятъ они о неизбѣжномъ концѣ, для котораго они созданы.
-- Аминь!-- завыла буря.
Новый яростный порывъ ея ударилъ прямо въ лицо секретарю. Въ то же время струя воздуха коснулась его спины. Обернувшись, онъ увидѣлъ, что дверь въ комнату открылась и что кто-то хочетъ войти въ нее. Онъ съ усиліемъ захлопцулъ окно. Вошелъ Мангольтъ.
-- Господи, Боже мой!-- вскричалъ онъ,-- Что это вамъ пришло въ голову отворять окно. Развѣ въ такую погоду можно отворять окна? Съ ума вы сошли, что ли, мастеръ?
-- Можетъ быть,-- не двигаясь, отвѣчалъ тотъ.
Бургомистръ посмотрѣлъ на него въ изумленіи и сказалъ:
-- Ну, ужъ въ этомъ виноватъ не я.
-- О, конечно. Въ этомъ отношеніи ваша милость можете быть совершенно спокойны. Это случилось раньше, чѣмъ вы пришли.
Бургомистру стало страшно отъ этого спокойствія.
-- Вы, кажется, относитесь къ этому довольно равнодушно!-- вскричалъ онъ.
Еще разъ онъ осмотрѣлъ разрушенія, которая надѣлала въ комнатѣ буря, подошелъ къ столу и поднялъ какую-то бумагу.
-- Реестры! Совершенно испорчены. Придется все передѣлывать.
-- До завтра они не понадобятся. Вчера я добрую часть ночи переписывалъ то, что въ нихъ было невѣрно. А сегодня я всю ночь буду переписывать то, что въ нихъ испорчено.
-- Работали двѣ ночи подъ рядъ!
Мангольту никогда не приходилось дѣлать этого.
-- Впрочемъ, вы молоды, а работу сдѣлать надо. Но бумага, господинъ секретарь, бумага! Вѣдь она тоже стоитъ чего-нибудь. Вы забыли объ этомъ?
-- Пусть вычтутъ изъ моего жалованья.
-- Легко сказать. Вы не такъ богаты, и ваша мать будетъ не совсѣмъ-то довольна.
Въ глазахъ секретаря блеснулъ огонекъ.
-- Это послужитъ ей на пользу. У нея всего довольно.
-- Очень непочтительный отвѣтъ, господинъ секретарь. Мы должны уважать нашихъ родителей, несмотря на ихъ недостатки. Кстати, мнѣ нужно сказать вамъ два слова. Почему вчера утромъ вы вели себя такъ странно? Нѣкоторые утверждаютъ, что вы хотѣли показать свое неуваженіе къ городскому совѣту.
-- Это очень жаль,-- спокойно отвѣчалъ секретарь.-- Это недоразумѣніе произошло отъ того, очевидно, что я буквально перевелъ греческое слово "anthropos", которое относится къ виду, теперь уже вымершему, къ полубогамъ, полутитанамъ,-- сердито прибавилъ онъ.
-- Мастеръ Шварцъ тоже говорилъ что-то подобное. Онъ называлъ и греческаго мудреца, который, по его словамъ, навелъ васъ на эту мысль. Но его объясненіе показалось недостаточнымъ.
-- Чрезвычайно сожалѣю, что члены совѣта почувствовали себя оскорбленными. Я вполнѣ понимаю, что нельзя и требовать отъ людей въ ихъ положеніи, чтобы они дѣйствовали иначе, чѣмъ они дѣйствуютъ на самомъ дѣлѣ.
-- Очень радъ, что слышу это,-- подхватилъ бургомистръ, который не надѣялся на то, что секретарь будетъ такъ уступчивъ. Фастрада успѣла уже подготовить почву, и бургомистръ теперь удовольствовался бы и меньшими извиненіями.-- Я такъ и скажу имъ. Я былъ увѣренъ, что вы дадите такія объясненія, которыя ихъ удовлетворятъ. Стало быть, дальше это дѣло не пойдетъ. Но на будущее время я совѣтую вамъ быть осторожнѣе. Когда-нибудь и вамъ придется стоять во главѣ семьи, а можетъ быть, и города, вотъ какъ я теперь. Явится потребность комфорта и обезпеченности, ибо въ концѣ концовъ всѣмъ людямъ надо ѣсть и пить. Съ этимъ ничего не подѣлаешь.
-- Писано есть: не о хлѣбѣ единомъ живъ будетъ человѣкъ, но о всякомъ глаголѣ, исходящемъ изъ устъ Божіихъ. Впрочемъ, это едва ли слѣдуетъ понимать буквально.
-- Конечно. Какъ можетъ человѣкъ жить словомъ? Да и не намъ, свѣтскимъ людямъ, толковать писаніе. Наше дѣло -- жениться, плодить дѣтей, заботиться о нихъ и воспитывать ихъ и, насколько возможно, то же дѣлать и относительно нашихъ согражданъ.
-- То есть прежде всего заставить ихъ думать объ обезпеченности и комфортѣ?
-- Именно,-- отвѣчалъ бургомистръ, радуясь, что его собесѣдникъ понимаетъ его такъ хорошо.-- Объ остальномъ позаботится духовенство. Это ихъ дѣло, и за него отвѣчаютъ они, а не мы.
-- А если они заблуждаются сами?
-- Ну, тогда вина падаетъ на нихъ. Если же мы начнемъ задаваться такими вопросами, то это приведетъ насъ къ тому же, къ чему пришли Янъ Гуссъ и Іеронимъ Пражскій,-- возбужденно закричалъ Мангольтъ.
Объ этомъ съ нимъ нельзя было говорить.
-- Да, это, конечно, рискованно,-- спокойно согласился секретарь.
-- Вотъ видите! Ихъ сожгли на этомъ свѣтѣ, а, можетъ быть, будутъ жечь и на томъ,-- промолвилъ бургомистръ, понижая голосъ. Поэтому не будемъ думать о такихъ вопросахъ и станемъ заниматься своимъ дѣломъ. А теперь я дамъ вамъ еще одинъ совѣтъ: не спорьте никогда съ тѣми, кто сильнѣе васъ.
-- Но какъ же я могу знать напередъ, кто меня сильнѣе?
-- Ахъ, ты, Господи, Боже мой! Каждый человѣкъ, который въ своемъ умѣ, можетъ сообразить это. Могу же я понять, что, напримѣръ, папа, король и даже кардиналъ Бранкаччьо сильнѣе меня.
-- Это вѣрно,-- согласился секретарь,-- Онъ, повидимому, находился въ особенно сговорчивомъ настроеніи.
-- Ну, вотъ видите,-- наивно воскликнулъ бургомистръ.-- Я только бургомистръ одного и притомъ не самаго большого города въ имперіи. А вы еще меньше меня, мастеръ секретарь. Никогда не нужно забывать о своемъ положеніи. Я очень радъ, что теперь вы, очевидно, понимаете это. Иначе едва ли я отдалъ бы за васъ когда-нибудь Фастраду, хотя она и очень умная дѣвушка. Не придете ли вы сегодня къ намъ обѣдать? У насъ сегодня лаксъ-форель -- чудная рыба, которую мнѣ вчера поднесла корпорація рыбаковъ. Побургундски, съ мускатомъ.
Мускатный орѣшекъ былъ большой рѣдкостью въ тѣ времена, и бургомистръ хотѣлъ подмѣтить на лицѣ секретаря, какой эффектъ произведутъ эти слова. Но на этомъ лицѣ не отразилось никакой радости.
Разочаровавшись въ своихъ ожиданіяхъ, бургомистръ продолжалъ:
-- Кардиналъ Бранкаччьо былъ очень доволенъ, когда я сказалъ ему объ этомъ сегодня утромъ. Ему уже давно хотѣлось попробовать рыбу, приготовленную такимъ способомъ. Кстати, и для васъ представится удобный случай встрѣтиться съ нимъ не въ такой офиціальной обстановкѣ, какъ прежде. Это знатный князь церкви, любезный и привѣтливый. По крайней мѣрѣ, онъ всегда былъ такимъ по отношенію ко мнѣ, хотя другіе называютъ его высокомѣрнымъ. Но за моимъ столомъ онъ не будетъ высокомѣрнымъ. Итакъ, жду васъ къ двѣнадцати часамъ. Но вы должны быть аккуратны: кардиналъ не любитъ дожидаться обѣда.
-- Благодарю васъ,-- отвѣчалъ секретарь.-- Боюсь, что у меня не будетъ свободнаго времени. Какъ вы сами сказали, эти бумаги нужно переписать къ завтрашнему дню. Нельзя терять ни минуты. Кромѣ того, сегодня вечеромъ я долженъ засвидѣтельствовать свое почтеніе кардиналу камбрійскому.
-- Если вы хотите работать, то я, конечно, не буду васъ отвлекать. У васъ есть враги въ совѣтѣ, ибо вы на половину иностранецъ, какъ вамъ извѣстно. Поэтому будетъ не худо показать себя ревностнымъ работникомъ. Кромѣ того, кардиналъ камбрійскій пользуется большимъ вліяніемъ. Жаль, что вы не можете устроиться иначе. Подумайте,-- важная рыба въ бургундскомъ винѣ! Въ настоящемъ старомъ бургундскомъ, а не въ томъ, которое обычно употребляютъ при стряпнѣ.
Круглое лицо бургомистра приняло нѣжное выраженіе при воспоминаніи о винѣ. Прежде, чѣмъ отпустить его, Фастрада дала ему попробовать хорошій стаканъ.
-- Бургундское и мускатъ! Какъ жаль, что вы не можете! Впрочемъ, Фастрада оставитъ для васъ кусочекъ и, надо думать, не худой. О, хитрецъ! Самъ это знаетъ!
Онъ ласково хлопнулъ его по плечу и вышелъ.
Секретарь посмотрѣлъ ему вслѣдъ съ какимъ-то неопредѣленнымъ выраженіемъ лица. Потомъ онъ привелъ комнату въ порядокъ и сѣлъ за работу.
Когда пробило одиннадцать часовъ, онъ всталъ и подошелъ къ окну.
-- Фастрада обѣщала встрѣтиться со мною въ одиннадцать часовъ на площади,-- прошепталъ онъ.-- Но въ такую погоду она, очевидно, не придетъ.
Тѣмъ не менѣе онъ сошелъ на площадь и съ полчаса ходилъ туда и сюда. Но она не пришла.
Секретарь опять сѣлъ за работу. Закусить ему было нечѣмъ. Домой итти не хотѣлось, а деньги онъ всѣ отдалъ, и теперь ему было не на что взять обѣдъ изъ таверны.
Онъ усердно писалъ до наступленія вечера. Онъ зажегъ свѣчи и еще съ часъ продолжалъ писать, пока не окончилъ работы. Захлопнувъ книги, онъ надѣлъ плащъ и отправился къ кардиналу камбрійскому. Онъ остался и безъ ужина, но не обращалъ вниманіе на это.
Въ это время кардиналъ обыкновенно принималъ своихъ друзей, т. е. всѣхъ тѣхъ, съ кѣмъ онъ былъ болѣе или менѣе близокъ. Какимъ образомъ въ число этихъ друзей попалъ и секретарь, общественное положеніе котораго не давало ему право на это и который, въ своей гордости, самъ старался держаться подальше отъ сильныхъ міра сего -- этого не зналъ никто.
Буря бушевала еще довольно сильно, когда онъ затворилъ за собой ворота ратуши. Она едва не сорвала съ него плаща. Стоялъ мартъ, и западный вѣтеръ въ это время давалъ чувствовать себя въ Констанцѣ особенно сильно. Но Магнусъ только покрѣпче застегнулъ свой плащъ и быстрымъ шагомъ шелъ впередъ, дѣлая время отъ времени глубокіе вздохи. Свѣжій воздухъ и неожиданные порывы вѣтра, встрѣчавшаго его на перекресткахъ, какъ будто доставляли ему особое удовольствіе.
Была темная ночь, и крыши и гребни домовъ рѣзко выдѣлялись черными пятнами на фонѣ неба, по которому вѣтеръ гналъ кучи разорванныхъ облаковъ. Иногда кое-гдѣ блестѣла звѣзда, переливаясь какимъ-то необычайно яркимъ свѣтомъ, иногда на стѣнѣ вспыхивало желтое пятно, когда на противоположной сторонѣ за спущенными шторами зажигали лампу. Но такихъ свѣтовыхъ пятенъ было мало: окна большею частью были съ закрытыми ставнями, если только вѣтеръ не сорвалъ ихъ съ петель.
Улицы были безлюдны. Не встрѣчая никакихъ препятствій, буря свободно носилась по нимъ. Разъ или два секретарю встрѣтилось нѣсколько закутанныхъ прохожихъ. Они шли, держась поближе къ домамъ, и исчезали гдѣ-нибудь въ ближайшемъ переулкѣ. Женщина повстрѣчалась ему всего одинъ разъ. Это было на перекресткѣ, откуда широкій проѣздъ опускался прямо къ озеру. Дома здѣсь стояли далеко другъ отъ друга, и мостовая была освѣщена слабыми, колеблющимися отблесками. По срединѣ перекрестка она остановилась, тщетно борясь съ вѣтромъ, который несся отъ пристани сплошнымъ сильнымъ потокомъ, пока не наталкивался на рядъ домовъ, стоявшихъ на площади. Для вѣтра не было другого выхода, какъ завернуть въ сосѣдніе узкіе извилистые переулки, гдѣ онъ бушевалъ, какъ разъяренный звѣрь. Дикими порывами бросался онъ отъ одной стѣны своей клѣтки къ другой, крутясь около женщины, стоявшей на перекресткѣ и едва державшейся на ногахъ. Подъ ногами было грязно и скользко -- вѣтеръ цѣлый день обдавалъ каменную мостовую брызгами фонтана, и буря смѣло могла свалить ее съ ногъ. Она и упала, но съ большимъ усиліемъ быстро поднялась. Ея одежды развѣвались вокругъ нея, словно въ какомъ-то безумномъ танцѣ, и секретарь не могъ разсмотрѣть, была ли она красива или нѣтъ, молода или стара. Если бы онъ былъ увѣренъ въ послѣднемъ, онъ, безъ сомнѣнія, подошелъ бы къ ней и предложилъ ей свою помощь. Вѣдь принесъ же онъ однажды съ одного конца города на другой поклажу какой-то старушки. Пока онъ раздумывалъ, какъ ему поступить, вѣтеръ откинулъ словно парусъ, ея плащъ, подъ которымъ оказалась стройная, красивая фигура.
Секретарь пошелъ дальше своей дорогой. Въ городѣ было цѣлое полчище женщинъ легкаго поведенія. Можетъ быть, буря послужитъ на пользу одной изъ нихъ. Что дѣлать молодой честной дѣвушкѣ на улицѣ, одной, въ этотъ часъ и въ такую погоду?
Немного спустя онъ уже входилъ къ кардиналу камбрійскому. Здѣсь, какъ онъ и опасался, уже собралось цѣлое общество: кардиналъ Бранкаччьо, знаменитый гуманистъ мессеръ Франческо Поджіо и великій проповѣдникъ Джиминьяно Ингирамини. Секретарю, впрочемъ, было не до общества, хотя бы и столь блестящаго. Онъ пришелъ для того, чтобы разсказать кардиналу о своемъ столкновеніи съ монахомъ, а этого-то теперь и нельзя было сдѣлать.
-- Извиняюсь, что потревожилъ ваше преосвященство въ то время, когда вы заняты съ своими друзьями,-- сказалъ онъ, отвѣшивая церемонный поклонъ.-- Позвольте засвидѣтельствовать вамъ мое глубочайшее почтеніе и прійти какъ-нибудь въ другой разъ.
-- Нѣтъ, не позволю. Оставайтесь съ нами до вечера,-- отвѣчалъ знаменитый отецъ церкви.-- Вы тоже принадлежите къ числу моихъ друзей. Я, по крайней мѣрѣ, увѣренъ въ этомъ. А высокая компанія, блестящая по своимъ талантамъ, безъ сомнѣнія, будетъ рада, что она увеличивается новымъ достойнымъ ея членомъ.
-- Мы всѣ гордимся дружбой нашего достопочтеннаго хозяина и рады видѣть еще одного изъ его друзей. Особенно такого, который показалъ себя мастеромъ въ языкѣ боговъ,-- промолвилъ Поджіо съ легкимъ итальянскимъ акцентомъ.
Секретарь дѣйствительно хорошо говорилъ на латинскомъ языкѣ -- языкѣ всѣхъ тѣхъ, кто претендовалъ на образованность, изящество и эрудицію. Говорить настоящими классическими оборотами считалось, въ Италіи по крайней мѣрѣ, верхомъ благородства. Многіе зажиточные люди говорили и понимали по-латыни, но, въ противоположность прежнимъ временамъ, люди стали теперь строже, и варварская латынь среднихъ вѣковъ сдѣлалась предметомъ ужаса и насмѣшекъ. На нее сыпались жестокіе удары со стороны ученыхъ, неутомимо изучавшихъ писанія древнихъ.
Остальные гости кардинала Камбрійскаго, въ свою очередь, сказали нѣсколько любезныхъ словъ, на которыя секретарь отвѣтилъ, какъ подобало.
Когда всѣ снова заняли свои мѣста, хозяинъ сказалъ:
-- Я очень счастливъ, что вижу сегодня столько друзей вокругъ себя. Не явился только одинъ, хотя и обѣщалъ прійти. Впрочемъ, едва ли можно ожидать, чтобы дама пришла въ такую погоду.
-- Будемъ надѣяться, что она придетъ,-- съ жаромъ сказалъ знаменитый гуманистъ. Ибо однихъ мужчинъ, безъ дамъ, недостаточно. Будемъ надѣяться, что сегодня она будетъ не только Венерой, но и Минервой, которая находитъ удовольствіе въ грозѣ и бурѣ, хотя я и вѣрю, что придетъ часъ -- и она опять станетъ Венерой...
-- Никто не сомнѣвается въ вашемъ желаніи, мессеръ Франческо,-- отвѣчалъ съ улыбкой хозяинъ. Служителямъ музъ слѣдовало бы, впрочемъ, отдавать пальму первенства Минервѣ.
-- Онѣ обѣ великія богини. Каждая въ свое время. Надѣюсь, что дама, которую мы ждемъ, соединяетъ въ себѣ ихъ обѣихъ.
-- Это правда. Она -- прекрасный, милый ребенокъ, но по временамъ проявляетъ мудрость, дающуюся долгой жизнью. Ее не оцѣнили, какъ слѣдуетъ, при французскомъ дворѣ. Я же говорилъ съ нею нѣсколько разъ, какъ отецъ съ дочерью. Хотя, правду сказать, такая красота, какъ у нея,-- опасный даръ.
-- Я догадываюсь, о комъ идетъ рѣчь,-- вмѣшался въ разговоръ кардиналъ Бранкаччьо.-- Здѣсь къ этому описанію подходитъ только одна -- лэди Изольда Монторгейль.
-- Прекрасная грѣшница, клянусь Юпитеромъ!-- воскликнулъ Поджіо.-- Я видѣлъ ее лицо только мелькомъ, это было на улицѣ, когда она пріѣхала. Но у меня духъ захватило, Вы сдѣлаете мнѣ величайшее одолженіе, ваше преосвященство, если представите меня ей.
-- Ну, не очень-то разсчитывайте на это,-- отвѣчалъ кардиналъ съ своей кроткой улыбкой.-- Хотя нѣтъ человѣка безъ грѣха, однако я не знаю, въ правѣ ли вы называть ее грѣшницей. Пожалуй, вы разочаруетесь.
-- Философъ никогда не разочаровывается,-- торжественно заявилъ флорентинецъ.
-- Новое орудіе дьявола для того, чтобы сбивать людей съ истиннаго пути,-- мрачно прошепталъ проповѣдникъ.
-- Если бъ я думалъ, что она можетъ сбить кого-нибудь изъ насъ съ пути истиннаго, то я не пригласилъ бы ее сегодня къ себѣ,-- серьезно сказалъ хозяинъ.-- Не для того я возвышалъ всегда голосъ,-- правда, безъ особаго успѣха,-- противъ всеобщей испорченности, чтобы подавать самому дурной примѣръ. Но я не принадлежу къ числу ханжей и помню, что на небесахъ будетъ больше радости объ одномъ грѣшникѣ, который раскается, чѣмъ о девяноста девяти праведникахъ. Попытайтесь обратить ее на путь истины, Ингирамини, если она такая грѣшница, какъ предполагаетъ Поджіо. Если бы всѣ были совершенны, то на что было бы ваше божественное краснорѣчіе, которое, какъ увѣряютъ, двигаетъ даже камнями?
Все это было сказано съ подкупающей любезностью, которая составляла особенность великаго французскаго кардинала. Благодаря ей, тонкая иронія, лежавшая въ глубинѣ его словъ, казалась только пикантной приправой къ похвалѣ, которыми они заключались.
Проповѣдникъ не успѣлъ отвѣтить, такъ какъ въ эту минуту слуга доложилъ о прибытіи той, о которой они говорили.
-- Вы оказали мнѣ большую честь вашимъ посѣщеніемъ, и я долженъ искренно поблагодарить васъ за это,-- сказалъ кардиналъ, поздоровавшись съ ней и познакомивъ съ ней присутствовавшихъ.-- Мы уже не смѣли надѣяться, что вы пожалуете въ такую бурю.
-- Но я обѣщала прійти,-- отвѣчала лэди Изольда.
Ея лицо пылало, а тяжелыя косы, которыхъ не могъ бы растрепать и вѣтеръ, были свободно уложены на головѣ. Она казалась красивѣе и болѣе похожей на подростка, чѣмъ раньше. Одѣта она была въ то же самое темное платье, что и вчера, но на ней не было вовсе брильянтовъ, отсутствіе которыхъ нисколько, впрочемъ, не уменьшало ея красоты.
Гуманистъ сталъ упорно смотрѣть на нее, будучи не въ состояніи, а, можетъ быть, и просто не желая скрывать своего восторга. Въ темныхъ глазахъ кардинала Бранкаччьо вспыхнулъ огонекъ, и даже самъ проповѣдникъ не могъ отвести отъ нея глазъ. На его лицѣ было такое выраженіе, какъ будто онъ хотѣлъ угадать, какъ могъ Господь Богъ дать такую красоту демону. Только секретарь, скользнувъ по ней взглядомъ, холодно отвелъ глаза и сталъ смотрѣть на полъ.
-- Она обѣщала! Слышали!-- закричалъ Пождіо.-- Минерва заговорила устами стоиковъ. Хотя еще ни одинъ стоикъ не говорилъ столь прелестными устами...
-- Неужели нужно быть стоикомъ, чтобы сдержать свое обѣщаніе? Вы такъ думаете, мессеръ Поджіо?-- сказала лэди Изольда мелодичнымъ голосомъ, въ которомъ слышался сарказмъ.
-- Иногда,-- не смущаясь, отвѣчалъ итальянецъ.-- Особенно, когда приходится исполнять обѣщаніе ради тѣхъ, которые далеко не такъ прелестны, какъ вы?
-- Но какой же это стоицизмъ, если вы не держите своихъ обѣщаній?
Всѣ засмѣялись.
-- Почему вы это знаете?-- спросилъ озадаченный Поджіо.
-- Если мужчина разсуждаетъ объ обѣщаніи такимъ образомъ, то, значитъ, онъ ихъ никогда не держитъ.
-- Докажите это, мадонна. Позвольте мнѣ дать вамъ какое-нибудь обѣщаніе, и вы увидите, сдержу ли я его.
-- Хорошо. Обѣщайте мнѣ хвалить вездѣ послѣднее произведеніе Паоло Вергеріо и всѣми силами содѣйствовать его успѣху.
Поджіо ненавидѣлъ этого Паоло Вергеріо, а гуманисты, вопреки своимъ претензіямъ на изящество и утонченность, осыпали другъ друга въ пылу полемики самыми грубыми ругательствами, въ которыхъ подчасъ не было ничего остроумнаго.
Всѣ опять разсмѣялись.
-- Мадонна, видимо, знаетъ васъ, Поджіо,-- замѣтилъ Бранкаччьо.
Гуманистъ старался какъ-нибудь выпутаться.
-- Я, конечно, далъ бы вамъ такое обѣщаніе, если бы вы не сдѣлали послѣдняго добавленія. Если бы я сталъ расхваливать эту книгу, всѣ были бы убѣждены, что она никуда не годится,-- возразилъ онъ, какъ ни въ чемъ не бывало.-- Но я долженъ признаться, что я, Франческо Поджіо, побитъ и побитъ собственнымъ своимъ оружіемъ. Вотъ самая большая похвала, которую я могу сказать вамъ,-- горделиво прибавилъ онъ.
-- Боюсь, что я ея недостойна,-- съ легкой насмѣшкой отвѣтила собесѣдница.
-- О, достойны, и даже болѣе, чѣмъ достойны,-- продолжалъ гуманистъ, не замѣчая, а, можетъ быть, и не желая замѣчать ея насмѣшливаго тона.-- Вы правы, не требуется никакого стоицизма, чтобы посѣтить нашего досточтимаго друга,-- сказалъ онъ, кланяясь хозяину.-- Но нужна большая доза стоицизма, чтобы выходить въ такую погоду.
-- Правда, погода не особенно пріятна,-- согласилась гостья.-- Одинъ разъ вѣтеръ схватилъ меня за одежду и повалилъ на землю.
-- Но вы, конечно, были не однѣ?-- участливо спросилъ хозяинъ.
-- Одна-одинешенька. Я терпѣть не могу, когда кто-нибудь идетъ за мной сзади. Итти мнѣ было недалеко, къ тому же я и сама сумѣю постоять за себя. Но на этотъ разъ буря одолѣла меня.
-- Конечно, кто-нибудь изъ прохожихъ не замедлилъ прійти вамъ на помощь?-- вѣжливо спросилъ флорентинецъ.
-- Сказать по правдѣ, я замѣтила только одного, но онъ, повидимому, не очень-то хотѣлъ помочь мнѣ, хотя я была бы очень благодарна ему въ этотъ моментъ. Вѣроятно, борясь съ вѣтромъ, я имѣла не особенно привлекательный видъ.
-- Неужели это могло быть? Какой, должно быть, это былъ невѣжа. По истинѣ, это страна варваровъ!-- съ негодованіемъ воскликнулъ Поджіо.
-- Сказать по правдѣ, онъ былъ очень похожъ на господина секретаря, хотя вслѣдствіе бури и темноты я не могу, конечно, поклясться, что это былъ онъ,-- небрежно промолвила лэди Изольда.
Всѣ глаза устремились на секретаря, который слегка покраснѣлъ.
-- Это былъ я,-- просто отвѣчалъ онъ.-- И я не помогъ вамъ не потому, что вы имѣли не особенно привлекательный видъ, а потому, что вы были слишкомъ красивы, молоды и сильны. Я полагаю, что я заслужилъ бы названіе варвара скорѣе въ томъ случаѣ, если бы сталъ навязывать свою помощь тамъ, гдѣ въ ней не нуждаются и гдѣ ее могли бы истолковать неправильно'.
-- Что вы на это скажете, господа?-- спросила гостья.
-- Очень многое. Но мы предоставляемъ слово вамъ.
Итальянецъ сталъ говоритъ осторожнѣе.
-- Хорошо. Я считаю этотъ отвѣтъ очень умнымъ. Вы, несомнѣнно, правы, г. секретарь. Хотя я, въ случаѣ надобности, предложила бы свою помощь даже съ рискомъ быть понятой неправильно.
Секретарь опять вспыхнулъ, и на этотъ разъ сильнѣе. Онъ такъ же, какъ и Поджіо, былъ побитъ собственнымъ оружіемъ. Онъ тѣмъ острѣе чувствовалъ ея упрекъ, что эта мысль входила въ систему его собственныхъ убѣжденій. Не бояться риска -- развѣ онъ не говорилъ этого самъ вчера? О другой же причинѣ, которая заставила его уклониться отъ помощи, онъ не могъ ей сказать.
-- Позвольте напомнить вамъ, что я былъ убѣжденъ, что моя помощь не требуется. Иначе для меня не было бы извиненій.
-- О, я не имѣла въ виду упрекать васъ,-- весело отвѣтила лэди Изольда.-- Я имѣю въ виду не себя и говорю принципіально.
На минуту водворилось молчаніе.
-- Скажите теперь ваше мнѣніе, Поджіо,-- произнесъ кардиналъ Бранкаччьо.
-- Минерва уже высказалась!-- воскликнулъ гуманистъ.-- Это облегчаетъ мнѣ мою задачу. Что я еще могу добавить? Но я надѣюсь, что эта строгая богиня не станетъ удерживать васъ отъ вашего настоящаго призванія.
-- Въ чемъ же, по вашему мнѣнію, должно заключаться мое призваніе?-- нѣсколько высокомѣрно спросила гостья.
-- Быть жрицей любви!-- пылко воскликнулъ гуманистъ.-- Всякая красивая женщина должна быть ею!
-- Я тоже такъ полагаю. Но какимъ образомъ она можетъ быть жрицей, мессеръ?
-- Если вы дѣйствительно этого не знаете, то позвольте мнѣ просвѣтить васъ, мадонна.
-- Позволить вамъ, который не обладаетъ достаточнымъ самообладаніемъ даже для того, чтобы похвалить своего врага? И вы будете учить меня любви! Полноте, мессеръ!
Всѣ опять разсмѣялись.
-- Ну, не говорилъ ли я вамъ, Поджіо?-- сказалъ хозяинъ.
Онъ позвонилъ. Вошелъ слуга, неся подносъ съ фруктами, пирожнымъ и виномъ. Кардиналъ наполнилъ стаканы и, поднявъ свой такъ, что свѣтъ лампы заигралъ въ его глубинѣ, продолжалъ:
-- Надѣюсь, что никто изъ васъ не откажется отъ вина. Это то самое, отвѣдавъ котораго, его святѣйшество сказалъ, что отнынѣ онъ никакого другого пить не будетъ. Это, конечно, слабое вознагражденіе за несовершенство здѣшней жизни, но тѣмъ не менѣе единственное, которымъ мы всегда можемъ располагать. Увы! По временамъ мы всѣ нуждаемся въ утѣшеніи. Особенно я, состарѣвшійся, не осуществивъ того дѣла, которое я считалъ цѣлью моей жизни. Хотя и кое-кто изъ моихъ гостей тоже можетъ сказать, что судьба отнеслась немилостиво къ ихъ желаніямъ и стремленіямъ. Вотъ, напримѣръ, кардиналъ Бранкаччьо, несмотря на всѣ усилія обезпечить избраніе себя въ папы, долженъ видѣть, какъ тіара возлагается на голову другого. Или вотъ проповѣдникъ, который, несмотря на свое божественное краснорѣчіе, принужденъ смотрѣть, какъ міръ упорствуетъ въ своей развращенности и порочности. Наконецъ, мой другъ, городской секретарь, котораго приводитъ въ гнѣвъ людское ничтожество, и Поджіо, который, несмотря на все свое искусство краснорѣчія, встрѣчаетъ отпоръ со стороны нашей гостьи. Наконецъ, и сама наша прекрасная гостья тоже, вѣроятно, имѣла не мало красивыхъ иллюзій, разсѣявшихся потомъ, какъ дымъ.
-- Что касается меня, то я доволенъ,-- сказалъ кардиналъ Бранкаччьо, опорожнивъ свой стаканъ.-- Въ настоящее время я предпочитаю видѣть на папскомъ престолѣ папу Мартина.
Онъ говорилъ это вполнѣ искренно, ибо папская власть еще только что начала оправляться послѣ страшныхъ ударовъ, нанесенныхъ ей расколомъ и соборомъ.
-- Они не послушали Его и распяли Его,-- прошепталъ Ингирамини.-- Почему же они будутъ слушаться меня? Я терплю во имя Его и также не ропщу.
-- И я доволенъ!-- воскликнулъ гуманистъ.-- Такой женщины,-- онъ поклонился лэди Изольдѣ,-- я еще не видалъ даже въ Италіи, гдѣ сосретодочивается все лучшее. Она была бы достойна Поджіо -- Очень можетъ быть. Весь вопросъ въ томъ, достоинъ ли ея Поджіо.
На упитанномъ лицѣ гуманиста появилось на секунду выраженіе полнаго изумленія, отчего оно сдѣлалось простоватымъ.
-- Итакъ, вы довольны, Поджіо?-- ехидно спросилъ кардиналъ Бранкаччьо.
Но, благодаря своему колоссальному самомнѣнію, этотъ человѣкъ, что называется, и глазомъ не моргнулъ.
-- Конечно,-- смѣло заявилъ онъ.-- Каждое ваше слово только подтверждаетъ высказанное мною мнѣніе,-- сказалъ онъ, снова кланяясь лэди Изольдѣ.
Та пожала плечами.
-- Тщеславіе, имя тебѣ -- мужчина. Я также должна считать себя довольной, пока Господь Богъ не отнялъ еще этого отъ меня.
-- Если даже Поджіо, воспитанный богами, не могъ выиграть пальму первенства, то можно ли надѣяться на это другимъ?-- съ легкой ироніей сказалъ хозяинъ.-- Конечно, человѣческая природа останется всегда несовершенной, и я не долженъ жалѣть, если мои усилія не увѣнчаются успѣхомъ,-- прибавилъ онъ со вздохомъ.
-- Вы сдѣлали все, что могли. Если бъ вы старались выиграть больше, вы получили бы меньше. Никто не могъ бы сдѣлать больше,-- вѣжливо и мягко замѣтилъ кардиналъ Бранккачьо.
Онъ принадлежалъ къ числу тѣхъ, которые взяли верхъ надъ епископомъ камбрійскимъ, добившись того, чтобы сначали избрали папу, а потомъ уже проводили реформы, чѣмъ задушили ихъ въ корнѣ. Епископъ камбрійскій поддался на ихъ уговоры,-- быть можетъ, у него были свои минуты слабости, а, быть можетъ, и потому, что онъ отчаялся въ успѣхѣ своего плана.
-- Вы не могли сдѣлать больше,-- согласился Поджіо.
-- Можетъ быть, можетъ быть,-- вздохнулъ епископъ.
-- Не слѣдуетъ требовать невозможнаго,-- продолжалъ флорентинецъ.-- И духовные люди, а мы всѣ платимъ дань своей плоти.
Слова эти не вязались съ сочиненіями Поджіо, въ которыхъ онъ жестоко бичевалъ пороки духовенства. Но гуманисты не отличались устойчивостью мнѣній, приспосабливая ихъ ко времени и мѣсту и всегда имѣя наготовѣ какую-нибудь отговорку, если ихъ упрекали въ перемѣнчивости.
-- Увы! Это правда,-- произнесъ со вздохомъ епископъ камбрійскій, задумчиво отхлебывая изъ стакана.-- А вы какъ думаете, другъ мой,-- обратился онъ къ секретарю.-- Вы еще ничего не сказали, и стаканъ вашъ стоитъ не тронутымъ. Неужели вы одинъ не хотите утѣшенія?
Въ глазахъ секретаря быстро вспыхнулъ огонекъ. Самъ того не замѣчая, онъ выпрямился въ своемъ креслѣ.
-- Не хочу,-- произнесъ онъ.
-- Почему же? А какъ же мы не можемъ обойтись безъ него?
-- Искорените въ себѣ эту привычку,-- пылко сказалъ секретарь.-- Невозможное существуетъ только для слабыхъ и испорченныхъ душъ, а не для людей сильныхъ, одаренныхъ возвышенными мыслями.
Всѣ глаза обратились на этого человѣка, который нѣсколькими рѣшительными словами заставилъ собесѣдниковъ слушать себя. Онъ сидѣлъ между лэди Изольдой и кардиналомъ Бранкаччьо, которые нѣсколько выдвинулись впередъ и были ярко освѣщены лампой. Сзади его кресла тянулась, утопая въ полумракѣ, довольно длинная и узкая комната.
Цвѣтная лампа, свѣшивавшаяся съ потолка, разливала на сидѣвшихъ подъ ней колеблющійся теплый свѣтъ, но не имѣла силы освѣтить всѣ темные уголки комнаты. Свѣтъ едва трогалъ высокій лобъ секретаря, скользилъ по его рѣзкому профилю, вырисовывая его орлиный носъ и гнѣвную складку губъ, и терялся въ его черной бородѣ. Онъ не ѣлъ цѣлый день, и его щеки и руки, державшіяся за ручку кресла, были блѣдны. Онъ сидѣлъ строгій и грозный, какъ будто собираясь упрекать міръ за его недостатки.
Съ мѣста, на которомъ сидѣла лэди Изольда, видно было это блѣдное и гнѣвное лицо. Но оно, очевидно, не пугало ее. Заинтересовавшись разговоромъ, она круто повернулась къ секретарю.
Кардиналъ камбрійскій посмотрѣлъ на него съ такимъ выраженіемъ, въ которомъ удивленіе смѣшивалось съ состраданіемъ.
-- Но какъ это сдѣлать?-- тихо промолвилъ онъ.
-- Вырвите все это изъ вашего сердца разъ навсегда, безъ со жалѣнія и колебаній. Не забудьте, что въ глубинѣ сердца нельзя оставить даже маленькій корешокъ, отъ котораго снова разовьются побѣги.
-- Что вы хотите этимъ сказать?
-- То, что тѣло царствуетъ надъ духомъ, слуга надъ господиномъ. Это заставляетъ насъ быть довольными, тогда какъ мы никогда не должны быть такими. Величайшій недостатокъ человѣка -- это отсутствіе честолюбія. Нашъ хозяинъ сказалъ, что мы принадлежимъ къ королевской расѣ духовныхъ лицъ. Попробуемъ добиться зачисленія и въ царскій родъ.
Водворилась напряженная тишина. Кардиналъ Бранкаччьо холодно смотрѣлъ на него. Его умное лицо было спокойно и безстрастно, и на его губахъ играла легкая улыбка. На лицѣ лэди Изольды выражалось одно вниманіе. Глаза проповѣдника съ удивленіемъ были устремлены на оратора. Съ удивленіемъ смотрѣлъ на него и гуманистъ. Хозяинъ опустилъ голову на грудь и, казалось, погрузился въ раздумье.
Поджіо заговорилъ первымъ.
-- Вы оскорбляете природу!-- съ негодованіемъ воскликнулъ онъ.-- Природа всегда чиста, и ея побужденія всегда хороши.
Это мнѣніе, рѣзко формулированное нѣсколько лѣтъ спустя Валлой, быстро распространялось среди гуманистовъ. Его можно было высказывать смѣло, не опасаясь впасть въ противорѣчіе съ идеями, до сихъ поръ господствовавшими въ церкви. Въ крайнемъ случаѣ все можно было свалить на дьявола.
-- Если побужденія всегда хороши, то почему же Христосъ запретилъ намъ слѣдовать имъ? Почему онъ заповѣдывалъ намъ самоотреченіе?
Говорить такъ значило переносить споръ на опасную почву, и Поджіо зналъ это.
-- Я вѣдь нахожусь среди просвѣщенныхъ іерарховъ, а не среди монаховъ-фанатиковъ, не правда ли?-- спросилъ онъ, осматриваясь кругомъ.-- Можно ли говорить безъ всякихъ опасностей?
-- Я здѣсь не хозяинъ,-- промолвилъ кардиналъ Бранкаччьо, видя, что епископъ камбрійскій медлитъ отвѣтомъ.-- Что касается меня, вы можете говорить совершенно спокойно. Я знаю, что вы сами остерегаетесь впасть въ какую-нибудь ошибку, которая можетъ оказаться роковой,-- прибавилъ онъ съ легкимъ оттѣнкомъ презрѣнія.
Всѣ знали, что гуманисты не чувствовали особаго призванія къ мученичеству.
-- А вы что скажете, ваше преосвященство?-- обратился Поджіо къ хозяину.
Ингирамини былъ еще слишкомъ молодъ и не имѣлъ большого вліянія. Его можно было не опасаться.
-- Вы мой гость,-- отвѣчалъ епископъ, дѣлая широкій жестъ рукой.
Поджіо поклонился.
-- Благодарю васъ. Я такъ и зналъ. Поэтому я позволю себѣ сказать, что Христосъ показалъ намъ идеалъ, но не примѣръ, которому мы должны слѣдовать. Природа предъявляетъ къ намъ такія требованія, которыми мы не можемъ пренебрегать. Развѣ то, что существуетъ, не имѣетъ права на существованіе? Развѣ нельзя добиваться любви и дарить ее? Развѣ все не создано Богомъ? Или мы должны предполагать, что Онъ далъ намъ все въ насмѣшку, а не на пользу? Если мы въ чемъ-либо согрѣшимъ, то есть церковь, которая насъ выкупитъ. Несомнѣнно, заслуги святыхъ неизмѣримо больше нашихъ прегрѣшеній. Правильно ли я говорю?-- спросилъ онъ, оглядывая всѣхъ собесѣдниковъ.
-- Совершенно правильно,-- сказалъ кардиналъ Бранкаччьо, на губахъ котораго продолжала играть тонкая улыбка.-- Словно по книгѣ. Вы совершили чудо и, подобно Соломону, удовлетворили обѣ стороны.
-- Почему вы это знаете?-- спросила лэди Изольда.
-- Вы правы. Мы еще не выслушали центральное лицо въ нашемъ спорѣ,-- промолвилъ онъ, поворачиваясь къ секретарю.
Тотъ не смущаясь принялъ вызовъ.
-- Вы говорите, что я оскорбляю природу. Но скажите, пожалуйста, какую нашу природу -- низшую или высшую -- мы должны считать за господина и какую за слугу?
-- Природа одно и недѣлима.
-- Такъ ли это? Она едина, какъ былъ когда-то единъ Богъ и человѣкъ. Но потомъ вѣдь они раздѣлились. Я согласенъ съ вами, что добро и зло одинаково происходятъ отъ одной силы, которая есть причина всего. Хотя, слѣдовательно, и то и другое имѣетъ пряво на существованіе, столкновеніе между ними должно быть разрѣшено, и разрѣшено въ сторону добра. Скажите мнѣ, неужели вы, прислушиваясь къ вашимъ желаніямъ,-- положимъ, соблазнить какую-нибудь женщину, или оклеветать своего врага, или отречься изъ страха передъ костромъ отъ своихъ убѣжденій,-- неужели вы никогда не слышали внутренняго голоса, который говоритъ вамъ, что было бы возвышеннѣе претерпѣть и даже умереть, чѣмъ пережить такой недостойный моментъ жизни?
Лицо Поджіо давно уже пылало.
-- Желанія мудреца всегда въ согласіи съ его убѣжденіями,-- отвѣчалъ онъ, не двигаясь.
-- Вы удивлялись твердости Іеронима на кострѣ, которому одно его слово могло спасти жизнь. А вотъ вы сейчасъ, прежде чѣмъ говорить, пожелали убѣдиться, что вы въ безопасности. Что же было вашимъ желаніемъ и что убѣжденіемъ?
-- Моимъ желаніемъ было избѣгнуть мученій.
-- А убѣжденіемъ?
-- А убѣжденіемъ -- что нужно избѣгать страданій,-- цинично разсмѣялся итальянецъ.
-- Однако вы восторгались Іеронимомъ именно за то, что онъ не поступилъ такъ. Для мудреца ваши убѣжденія что-то не очень стойки.
-- Поступокъ Іеронима великъ, но не уменъ. А я поступаю умно.
-- Если считать умнымъ то, что человѣкъ поступаетъ какъ разъ вразрѣзъ съ тѣмъ, что онъ признаетъ великимъ. Въ противномъ случаѣ не присваивайте себѣ титула мудреца, ибо истинный мудрецъ не знаетъ страха.
Итальянецъ бросилъ на него яростный взглядъ, но съ минуту не могъ ничего возразить. Онъ умѣлъ очень ловко осыпать своихъ враговъ насмѣшками и укорами изъ-за спины, но чувствовалъ себя безсильнымъ передъ этой холодной и безжалостной логикой, не щадившей людского тщеславія и рѣзавшей ему правду въ глаза. Прежде, чѣмъ онъ снова обрѣлъ даръ слова, секретарь спокойно сталъ продолжать свою рѣчь:
-- Зачѣмъ намъ обманывать самихъ себя? Одинъ за другимъ мы заключаемъ компромиссы съ порочностью. Соборъ, конечно, хотѣлъ бы провести реформы, но не хотѣлъ бы платить за нихъ. А вѣдь всѣ мы исповѣдуемъ вѣру въ Того, кто училъ величію жертвы, Кто не вступалъ въ компромиссъ съ людской слабостью и традиціями. Подавляя въ себѣ низшіе инстинкты, мы выигрываемъ въ высшей своей природѣ, и въ пламени горнила въ насъ отливается болѣе совершенное существо. Итакъ, надо ободриться, порвать съ нашей традиціей, не обращать вниманія на сопротивленіе внутри и бурю снаружи, попробовать стать великими, поскольку это для насъ возможно. Если это намъ и не удастся, то мы падемъ благородно, и въ самомъ паденіи своемъ достигнемъ того, чего другимъ не удастся достигнуть и при успѣхѣ. Только этимъ путемъ двинемся мы къ совершенству, которое предначерталъ для насъ Господь.
Онъ смолкъ. Полунасмѣшливое, полускучающее выраженіе исчезло съ лица кардинала Бранкаччьо и замѣнилось высокомѣрнымъ изумленіемъ. Онъ видѣлъ, какъ лэди Изольда внимательно вслушивалась въ каждое слово секретаря, видѣлъ, какъ въ ея глазахъ засвѣтился какой-то огонекъ, и въ его взглядѣ мелькнуло что-то угрожающее. Онъ видѣлъ, какъ по лицу проповѣдника скользнуло выраженіе восторга, и плотно сжалъ свои губы.
Хозяинъ сидѣлъ въ задумчивости и печали и смотрѣлъ куда-то вдаль, какъ будто не замѣчая розоваго свѣта отъ лампы, освѣщавшаго страстное лицо секретаря и прелестную головку женщины, сидѣвшей съ нимъ рядомъ. Кардиналъ какъ будто не видѣлъ всѣхъ этихъ людей, созерцая какой-то невидимый образъ и прислушиваясь къ голосу, котораго никто не слышалъ, который и ласкалъ и упрекалъ въ одно и то же время. Наконецъ онъ печально покачалъ головой и прошепталъ: "Увы! Это было бы безполезно!.." онъ сказалъ это такъ тихо, что эти слова слышала только одна лэди Изольда, сидѣвшая къ нему ближе всѣхъ.
Только на гуманиста рѣчь Магнуса не произвела никакого впечатлѣнія. Для него все это было шатаніемъ варварскаго ума и его уваженіе къ логикѣ противника было подорвано. Онъ спокойно взялъ свой стаканъ, вдохнулъ въ себя ароматъ вина и не торопясь осушилъ его.
-- Что же, по вашему мнѣнію, долженъ былъ бы сдѣлать соборъ?-- съ снисходительной улыбкой спросилъ онъ.
-- Мнѣ кажется, я достаточно выяснилъ свои идеи. Но если этого мало, я готовъ удовлетворить ваше любопытство. Надо воздвигнуть церковь бѣдную золотомъ, но богатую почитаніемъ народнымъ, бѣдную властью, но сильную превыше мѣры собственнымъ примѣромъ, бѣдную роскошью, но богатую любовью. Надо напомнить ей, что ей ввѣрена величайшая изъ всѣхъ истинъ и что если она прегрѣшаетъ въ ней, то она будетъ наказана, какъ за измѣну.
-- Бѣдность не ручательство за чистоту. Нѣкоторые изъ нищенствующихъ монаховъ -- хуже всѣхъ другихъ.
Большинство кардиналовъ недолюбливало нищенствующіе ордена, и Поджіо могъ говорить о нихъ смѣло.
-- Пусть имъ разрѣшено будетъ вступать въ бракъ,-- спокойно промолвилъ секретарь.-- Воздадите духу духовное, а плоти плотское.
Поджіо торжествовалъ.
-- А какъ же чистота?
Нужно замѣтить, что по ученію церкви чистота была несовмѣстима съ бракомъ. Трактатъ, носящій имя Сикста III, почти не допускалъ мысли, что люди женатые могутъ достичь вѣчной жизни.
-- Но вѣдь мужчину и женщину создалъ Господь Богъ!
-- Позвольте, а какъ же быть съ церковными канонами?
-- Заповѣди Господни выше церковныхъ каноновъ. Запрещать нужно то, что грѣшно, а не то, что свято. Чистая любовь есть символъ самаго высокаго и святого...
-- А папа?-- вскричалъ гуманистъ, увѣренный, что теперь онъ уже держитъ противника въ рукахъ,-- Что вы скажете о немъ?
-- Если бъ церковь была преобразована такъ, какъ я говорилъ, папой пожелалъ бы быть только святой,-- спокойно отвѣтилъ секретарь.
Теперь заговорилъ и кардиналъ Бранкаччьо.
-- Вы говорили очень много о церкви, но почти не сказали ничего о мірянахъ,-- рѣзко замѣтилъ онъ.-- Какимъ же образомъ церковь можетъ руководить ими и исправлять ихъ, если у нея не будетъ власти?
-- Развѣ у Христа и апостоловъ была власть въ томъ смыслѣ, какъ вы ее понимаете? Вѣдь этой властью вы обладали больше тысячи лѣтъ и что же вы сдѣлали? Что вы сдѣлали съ людьми?! Оглянитесь кругомъ.
Терпѣніе кардинала истощилось.
-- Довольно я наслушался васъ!-- вскричалъ онъ.-- Соборъ принесъ такіе плоды, которыхъ онъ не ожидалъ. Повѣрьте, если бъ это говорилось не въ вашемъ домѣ, дорогой братъ...
Секретарь перевелъ свои сверкающіе глаза на кардинала Бранкаччьо
-- Я не прошу покровительства. Что я сказалъ, то сказалъ. Сожгите меня, если хотите. Я готовъ.
Даже кардиналъ на минуту заколебался, взглянувъ на эти горящіе глаза.
-- Намъ нужно только нѣсколько сотенъ мучениковъ,-- продолжалъ секретарь звенящимъ голосомъ.
Онъ, казалось, дѣлался выше по мѣрѣ того, какъ говорилъ, и его слова падали на слушателей, какъ молотъ на наковальню.
-- Всего сотню мужчинъ и пять десятковъ женщинъ. Каждая женщина повлечетъ за собой десятки мужчинъ. Намъ нужны не умирающіе съ голоду крестьяне и схоластическіе мечтатели, которые борются изъ-за словъ каждаго догмата. Ни рабовъ, ни фанатиковъ. Намъ нужны люди съ положеніемъ и вліяніемъ, особенно образованныя и прекрасныя дамы, которымъ есть что терять и которыя такимъ путемъ засвидѣтельствовали бы о силѣ своихъ убѣжденій.
По лицу проповѣдника снова скользнуло выраженіе восторга и удивленія.
-- Если міру нуженъ мученикъ, то я готовъ,-- прошепталъ онъ.
-- Если міру нужно, то я тоже готова,-- тихо, какъ эхо, повторила лэди Изольда.
Хозяинъ-кардиналъ какъ будто только теперь вышелъ изъ своей дремоты.
-- Оставьте въ покоѣ присутствующихъ -- воскликнулъ онъ, обращаясь къ Бранкаччьо.
Въ его голосѣ послышалось что-то такое, чего раньше не было.
-- Не нужно больше мучениковъ, ибо это безполезно. Оставьте присутствующихъ въ покоѣ, или, клянусь Господомъ, ихъ слова будутъ моими, и я буду кричать ихъ изъ окна.
Онъ вдругъ какъ будто выросъ и вновь сталъ ораторомъ, передъ которымъ чувствовалъ страхъ и соборъ, и папскій дворъ. Но скоро огонь погасъ въ его глазахъ, голова опустилась на грудь, и онъ прошепталъ тихонько, какъ будто желая убѣдить самого себя:
-- Ибо это безполезно, безполезно...
-- Развѣ я не говорилъ, что ваша дружба и гостепріимство лучшая охрана?-- мягко сказалъ кардиналъ Бранкаччьо.
Папа Мартинъ V только что вступилъ на престолъ. Соборъ, еще не распущенный, грозилъ вскорѣ собраться опять, и папскому двору не хотѣлось возбуждать къ себѣ вражду одного изъ наиболѣе вліятельныхъ его членовъ. Кромѣ того, Томазіо Бранкаччьо легко было воздержаться отъ всякаго шага, который могъ бы вызвать сенсацію: въ его распоряженіи было достаточно всякихъ средствъ, чтобы добиться своихъ цѣлей..
-- Не я говорилъ о сожженіи, и мнѣ никогда не пришло бы въ голову разрушать такую красоту,-- промолвилъ онъ, кланяясь лэди Изольдѣ.-- Не думаю я также, чтобы вамъ удалось пріобрѣсти такъ много приверженцевъ, господинъ секретарь, чтобы мѣры строгости находили себѣ оправданіе. А вы, Ингирамини, конечно, не забыли еще вашего обѣта о послушаніи церкви,-- закончилъ онъ, бросивъ значительный взглядъ.
Его слова, казалось, сильно задѣли Ингирамини. Лицо его выражало уныніе, и взоръ опустился на землю.
Съ минуту всѣ молчали. Хозяинъ откинулся на спинку кресла и, казалось, опять погрузился въ свою задумчивость, не обращая вниманія на гостей. Гуманистъ смотрѣлъ на всѣхъ съ сожалѣніемъ, ибо для него всѣ они, кромѣ кардинала Бранкаччьо, представлялись мечтателями, сражавшимися за нѣчто совершенно нереальное.
-- Какая польза разсуждать о разныхъ химерахъ,-- замѣтилъ онъ.-- Надо брать человѣка такимъ, каковъ онъ есть.
Никто не отвѣчалъ ему.
Было уже поздно. Лампа горѣла не такъ ярко. Въ комнатѣ царила полная тишина. Все получило какой-то болѣе торжественный и болѣе значительный видъ, чѣмъ прежде, какъ будто по комнатѣ пронесся новый духъ, принесшій съ собой общую переоцѣнку. Серебряные кубки чудной работы, стоявшіе на полкахъ, не имѣющія себѣ цѣны картины на стѣнахъ, архіепископская митра, красовавшаяся на самомъ почетномъ мѣстѣ, и висѣвшая надъ нею кардинальская шапка, все казалось теперь драгоцѣннѣе, чѣмъ прежде.
Секретарь взялъ стоявшій передъ нимъ стаканъ вина, до котораго онъ еще не дотрогивался и тихо осушилъ его. Въ этомъ было что-то торжественное, какъ будто онъ причащался.
Лэди Изольда пристально слѣдила за нимъ изъ-подъ опущенныхъ вѣкъ. Затѣмъ, какъ будто желая показать, что она одна изъ всѣхъ присутствовавшихъ понимаетъ истинный смыслъ его дѣйствій и сама хочетъ принять участіе въ нихъ, она также подняла свой бокалъ въ уровень съ головой и, посмотрѣвъ на него пристально, какъ будто взвѣшивая свое рѣшеніе, медленно стала пить красное вино, устремивъ глаза на картину, на которой была изображена Марія Магдалина у ногъ Господа.
Въ надушенной благовоніями комнатѣ опять настало тяжелое молчаніе. Оно дѣйствовало столь угнетающимъ образомъ, что даже хозяинъ вышелъ, наконецъ, изъ своего оцѣпенѣнія. Онъ провелъ рукою по лбу, обвелъ глазами важныя торжественныя лица присутствовавшихъ, и сказалъ какимъ-то страннымъ, измѣнившимся голосомъ:
-- Извините меня. Я плохой хозяинъ. Но я старъ, и мои мысли иной разъ разсѣиваются. Простите меня. Ваши стаканы пусты. Позвольте наполнить ихъ. И, кромѣ того, вы ничего не кушаете.
И онъ принялся потчевать ихъ разными изысканными лакомствами, стоявшими на столѣ, но, кромѣ Поджіо, всѣ отказались. Аппетитъ гуманиста, повидимому, не былъ еще удовлетворенъ. Онъ какъ будто хотѣлъ вознаградить себя за скучный для него вечеръ.
-- Уже поздно,-- сказала лэди Изольда.-- Я должна проститься съ вами.
-- Вы пойдете на этотъ разъ не одна,-- сказалъ хозяинъ.-- Одинъ изъ насъ долженъ проводить васъ до дому.
-- Но мнѣ недалеко итти,-- возразила она.
-- Все равно. Поздно, а въ такой часъ небезопасно для женщины ходить одной по улицамъ. Говорятъ, до собора этого не было,-- прибавилъ онъ съ горечью.-- Кромѣ того, опять поднимается вѣтеръ. Прислушайтесь.
Дѣйствительно, несмотря на закрытые ставни, можно было явственно слышать завываніе бури.
-- Итакъ, выбирайте кого-нибудь изъ насъ.
-- Въ такомъ случаѣ, я выбираю васъ, господинъ секретарь. Вы знаете городъ и лучше всѣхъ можете меня проводить. Конечно, если вы примете мое предложеніе и если это не заставитъ васъ сдѣлать крюкъ.
По лицу Штейна пробѣжала тѣнь, но онъ стоялъ такъ, что она не могла этого замѣтить.
-- Нисколько,-- отвѣчалъ онъ, кланяясь.
-- Да? Въ такомъ случаѣ позвольте поблагодарить васъ заранѣе.
-- Благодарить надо мнѣ,-- сказалъ онъ, снова кланяясь.
Минуту спустя онъ уже ждалъ ее въ передней, пока кардиналъ камбрійскій прощался съ нею въ другой комнатѣ. Кардиналъ Бранкаччьо съ Поджіо были уже на лѣстницѣ. Ингирамини собирался слѣдовать за ними. Но прежде, чѣмъ выйти изъ передней, онъ обратился къ секретарю и сказалъ:
-- Богъ свидѣтель, что я готовъ положить душу свою за Его дѣло. Но я не рѣшаюсь еще итги по тому пути, по которому вы идете. Вѣдь это открытый бунтъ противъ церкви. А я далъ обѣтъ послушанія. Кардиналъ Бранкаччьо напомнилъ мнѣ объ этомъ весьма кстати. Впрочемъ, я хочу вѣдь спасти свою душу, а не тѣло.
Секретарь бросилъ на него острый взглядъ.
-- Развѣ ваши убѣжденія такъ слабы, что вы не рѣшаетесь поставить за нихъ на ставку даже вашу душу? Самопожертвованіе должно быть полнымъ.
Проповѣдникъ отскочилъ отъ него въ сторону, за нимъ показалась высокая фигура лэди Изольды, которая стояла на порогѣ, уже закутанная въ плащъ.
Вскорѣ она и избранный ею кавалеръ вышли на улицу. Холодный вѣтеръ дулъ имъ прямо въ лицо. Секретарь повелъ свою спутницу какимъ-то узкимъ, извилистымъ переулкомъ, въ которомъ было сравнительно тихо. До сего времени онъ не раскрывалъ рта и могъ легко оправдаться, сославшись на холодный вѣтеръ. Здѣсь онъ стихъ, и лэди Изольда заговорила первая, какъ бы отвѣчая на недосказанную имъ мысль:
-- И сегодня, среди лучшихъ людей, вы не нашли, повидимому, человѣка по вашей мѣркѣ?
Онъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ.
-- Увы? Не нашелъ,-- отвѣчалъ онъ послѣ легкой паузы.-- Но, можетъ быть, я не имѣю права судить о людяхъ. Быть можетъ, я самъ ничтожество. А чего не удалось найти сегодня, то, можетъ быть, найдется завтра.
Она покачала головой.
-- Не найдется ни сегодня, ни завтра. Такіе люди, какихъ вы ищете, рѣдки, если только они вообще существуютъ. Былъ только одинъ, но и Того распяли...
-- И теперь найдутся люди, готовые на тѣ же страданія.
-- Да, но есть кресты, которые тяжелѣе, и гвозди, которые острѣе, чѣмъ простой деревянный крестъ и обыкновенные желѣзные гвозди. На это Ингирамини готовъ хоть сейчасъ. Но подражать жизни Того, о Комъ я сейчасъ помянула, гораздо труднѣе, чѣмъ подражать Его смерти.
-- Это правда. Да и не смерть, а жизнь нужна намъ. Здѣшній городокъ не великъ. Соборъ, въ немъ засѣдающій, можетъ быть, очень великъ, но не самый великій. А бѣлый свѣтъ обширенъ.
Она опять покачала головой.
-- Увы! Міръ вовсе не такъ великъ. Я знаю, что такое дворъ, городъ и лагерь. Я знаю королей, солдатъ и мудрецовъ, знаю дворцы и монастыри, кардиналовъ и святыхъ. Но человѣка, въ томъ смыслѣ, какъ вы это понимаете, я не знаю.
-- Но если не мужчину, то женщину -- воскликнулъ онъ, мысленно обращаясь къ той, которую любилъ.-- Не все ли равно, черезъ какой полъ идетъ спасеніе.
Лэди Изольда молчала.
-- Вы одиноки?-- спросила она тихо.
-- У меня мать и сестра.
-- Позвольте мнѣ повидаться какъ-нибудь съ ними?
-- Онѣ недостойны вниманія такой важной дамы.
Иронія, съ которой были сказаны эти слова, затерялась въ шумѣ вѣтра.
-- Я вовсе не важная дама и буду очень рада съ ними познакомиться.
Секретарь не далъ ей никакого отвѣта. Налетѣвшій порывъ вѣтра избавилъ его отъ этой обязанности. Они, наконецъ, выбрались изъ лабиринта извилистыхъ переулковъ и вышли на широкую улицу, гдѣ буря бушевала, не встрѣчая препятствій. Едва они вышли изъ-за угла, какъ она яростно бросилась на нихъ, ударила ихъ въ лицо, словно кулакомъ, сорвала плащъ съ лэди Изольды и на этотъ разъ съ такой ловкостью, что онъ слетѣлъ съ нея прежде, чѣмъ она успѣла сообразить, что произошло.
Это было опять на той же площади, гдѣ земля была мокра отъ брызгъ фонтана. Они съ трудомъ подвигались впередъ. Вѣтеръ немного повернулъ и теперь несъ съ собой ледяное дыханіе австрійскихъ Альпъ. Дорога была покрыта только что образовавшимся тонкимъ слоемъ льда. Лэди Изольда вытянула руки, чтобы удержать сорванный плащъ; но поскользнулась, потеряла равновѣсіе и непремѣнно упала бы, если бъ Магнусъ во время не схватилъ ее за руки. Тяжело дыша отъ борьбы съ бурей, она упала ему на грудь. Чтобы устоять противъ порывовъ вѣтра, онъ долженъ былъ крѣпко прижать ее къ себѣ. Буря, яростно трепавшая ея плащъ, одинъ конецъ котораго она успѣла схватить рукой, вдругъ завернула ихъ обоихъ въ этотъ мягкій шелковый плащъ. Имъ стало тепло и какъ-то уютно въ этомъ убѣжищѣ. Ея лицо прикасалось къ его, а ея благоухающіе волосы щекотали ему лобъ. Она слышала, какъ билось его сердце.
Это продолжалось всего нѣсколько секундъ. Она была сильна и, оправившись, быстро освободилась отъ его рукъ. Да и онъ не дѣлалъ никакой попытки ее удержать. Этотъ эпизодъ не былъ ей непріятенъ. Въ секретарѣ было что-то особенное, а обыкновенные люди пріѣлись ей до тошноты.
-- Извините,-- заговорила она, какъ только представилась возможность.-- Я надѣлала вамъ столько хлопотъ.
-- Вы чуть было не упали,-- коротко отвѣчалъ онъ.
Среди бушующихъ порывовъ вѣтра было не до разговоровъ. Они опять пошли дальше. Секретарь иногда поддерживалъ свою спутницу, но только тогда, когда это было необходимо. Ея домъ былъ недалеко, и у воротъ онъ простился съ нею, серьезно и молчаливо.