У вратъ собора.
Судъ по дѣлу Магнуса Штейна велся въ большой тайнѣ, и немного свѣдѣніи доходило о немъ сквозь толстыя стѣны епископскаго дворца. И все же новости какимъ-то таинственнымъ путемъ расходились по городу.
Въ безоблачный день 15-го мая передъ соборомъ тѣснилась пестрая толпа народа: папа служилъ въ послѣдній разъ передъ отъѣздомъ въ Римъ. Хотя жителямъ Констанца онъ уже намозолилъ глаза, тѣмъ не менѣе толпа хотѣла видѣть его въ послѣдній разъ. Многіе никогда въ жизни не увидятъ уже этого человѣка, стоящаго, какъ утверждалъ Иннокентій III, между Богомъ и людьми.
Папа прибылъ въ соборъ въ торжественной процессіи, съ колокольнымъ звономъ, пѣніемъ гимновъ, раздавая направо и налѣво индульгенціи.
Небо было голубое, воздухъ теплый и ароматный. Городъ разукрасился по праздничному: ковры, бархатныя матеріи и шелковыя ткани, привезенныя съ Ливана, свѣшивались съ оконъ и балконовъ. Весело развѣвались флаги, и окна свѣтились на солнцѣ, словно брильянты! Настоящіе брильянты, рѣдкіе, драгоцѣнные, сіяли на облаченіяхъ прелатовъ и на шеѣ женъ и дочерей зажиточныхъ гражданъ. Пестрая и разноцвѣтная толпа, какъ волна, текла по сѣрымъ улицамъ, направляясь къ собору, гдѣ уже показывалась голова папской процессіи.
Съ веселой, оживленной толпой плелась какая-то женщина. Одѣта она была также пестро, иначе нельзя было въ этотъ день, но видъ у нея былъ грустный: впалыя щеки, блѣдное, увядшее лицо, все это выдавало ея подавленное душевное настроеніе.
-- Его будутъ вѣшать,-- сказала одна изъ дѣвушекъ, шедшихъ впереди нея.
-- Нѣтъ, ему отрубятъ голову,-- отвѣчала другая.-- Онъ вѣдь принадлежитъ къ совѣту.
-- А я тебѣ говорю, что его повѣсятъ,-- твердила первая.-- Это все равно, что онъ городской секретарь, но за воровство полагается висѣлица.
-- Однако убійство отца Маркварда тоже что-нибудь да значитъ. Говорятъ, что онъ убилъ его потому, что тотъ ходилъ къ его матери.
-- Ну, если это такъ, то ему пришлось бы убить слишкомъ много народу. Старуха, конечно, не святая, но могла бы держать себя и получше. Нѣтъ, увидишь, его повѣсятъ. Пройдемъ впередъ!
-- Не будь такой жестокой, Метгильда, а то будутъ говорить, что ты недаромъ ненавидишь его.
-- Почему это недаромъ?
-- Говорятъ, что ты ухаживала за нимъ, какъ только могла, но онъ почему-то не обращалъ на тебя вниманія.
-- Вотъ вранье!-- закричала раздраженная дѣвушка.-- Кто это сказалъ? Ухаживать за нимъ -- за воромъ!
Женщина, шедшая сзади, слышала каждое ихъ слово: толпа запрудила улицу, и обѣ дѣвушки должны были остановиться впереди нея.
-- Ты лжешь!-- яростно вскричала она, хватая за плечо ту изъ нихъ, которая говорила...-- Вы бѣгали за нимъ всѣ, а теперь, когда надъ нимъ стряслась бѣда, клевещете на него.
Дѣвушка съ гнѣвомъ обернулась и вслѣдъ затѣмъ испуганно воскликнула:
-- Его мать!
-- Да, его мать. Я была дурная мать и своей скверной жизнью довела его до позора. Да, я гналась за похвалами, мнѣ нужны были брильянты и шелки. Но не изъ-за нихъ впалъ онъ въ такой грѣхъ. Теперь уже мнѣ ничего этого не нужно.
Порывистымъ жестомъ она сорвала свой бархатный головной уборъ и принялась топтать его ногами. Всѣ обернулись и съ удивленіемъ смотрѣли на эту сцену, но въ эту самую минуту зазвонили колокола, запѣли клирики, и надъ моремъ головъ, опускаясь и понижаясь въ тактъ движенія несшихъ его людей, показался, словно корабль надъ волнующимся моремъ, золотой папскій балдахинъ.
"Дорогу грядущему во имя Господне!"
Народъ отхлынулъ назадъ, и долго еще волновалось это человѣческое море, пока стража съ аллебардами не успокоила его. Медленно и величаво двигалась процессія къ вратамъ собора. Четыре имперскихъ графа несли папскій балдахинъ, по сторонамъ котораго шли король и курфюрсты. Передъ нимъ несли св. дары. Но мѣрѣ ихъ приближенія всѣ обнажали голову и становились на колѣни. На балдахинѣ сіяли золотые ключи -- эмблема панской власти.
Папа только что даровалъ всѣмъ-отпущеніе грѣховъ. Очищенные отъ грѣха, всѣ могли теперь радости"" войти въ соборъ и смѣло стать передъ лицомъ Господа.
Но тоскующей женщинѣ, которая, какъ и всѣ, стояла на колѣняхъ, это отпущеніе доставило не большое утѣшеніе. Она съ завистью смотрѣла на ласточекъ, носившихся надъ площадью: свободныя, онѣ не нуждаются ни въ какихъ отпущеніяхъ! Исповѣдь, отпущеніе грѣховъ, нѣсколько словъ молитвы, неужели всего этого довольно, чтобы искупить свою прошлую жизнь и получить прощеніе отъ Господа?
Изъ дома Божія черезъ открытыя двери неслось громкое, стройное пѣніе. Утѣшительны были эти звуки, но мать Магнуса не рѣшалась войти въ соборъ.
Тѣ, которые стояли впѣ, не могли, конечно, видѣть панскаго служенія. Но передъ вратами собора началось свое служеніе. Изъ толпы выдѣлился какой-то монахъ и, обернувшись къ собравшимся, заговорилъ:
-- Одному человѣку заблагоразсудилось предпринять паломничество ко святому кресту въ Римѣ. Прибывъ туда, онъ увидѣлъ, что домъ нѣкоего язычника Симона возвышался надъ церковью, хотя онъ былъ доведенъ только до крыши. Пока онъ удивлялся его высотѣ, къ нему подошелъ какой-то человѣкъ и сказалъ: "Не удивляйся, а сядь и запиши, что узнаешь. Домъ, который ты видишь, принадлежитъ Симону Волхву, и тѣнь отъ него закрываетъ церковь". И сѣлъ человѣкъ и записалъ.
Тутъ монахъ опять повернулся къ народу и закричалъ:
-- Восплачемъ, братія, о той симоніи, которая царствуетъ у насъ вездѣ. О, Господи, по грѣхамъ нашимъ симонія процвѣтаетъ, церкви облагаются налогомъ, выборы служителей Божіихъ уничтожены, таинства продаются и покупаются. Молимъ Тя, Господи, очисти церковь Твою и порази симонистовъ, аки Петръ поразилъ Симона Волхва.
Народъ встрепенулся: нѣкоторые бранились, другіе смѣялись.
"И пришелъ одинъ изъ семи ангеловъ, имѣющихъ семь чашъ, и, говоря со мной, сказалъ мнѣ: подойди, я покажу тебѣ судъ надъ великою блудницею, сидящею на водахъ многихъ. И повелъ меня въ духѣ въ пустыню, и я увидѣлъ жену, сидящую на звѣрѣ багряномъ, преисполненномъ именами богохульными, съ десятью головами и десятью рогами. И жена облечена была въ порфиру и багряницу, украшена золотомъ и драгоцѣннымъ камнями и жемчугомъ и держала золотую чашу въ рукѣ своей, наполненную мерзостями и нечистотою блудодѣйства ея. И на челѣ ея написано имя: тайна, Вавилонъ великій, мать блудницамъ и мерзостямъ земнымъ. Я видѣлъ, что жена упоена была кровью святыхъ и кровью свидѣтелей Іисусовыхъ".
-- О, Господи,-- продоллгалъ монахъ, окончивъ свою цитату изъ Апокалипсиса:-- кто же останется въ сѣни Твоей? Тотъ, на комъ нѣтъ пятна симоніи и кто блюдетъ справедливость Господню!
Поднялся ропотъ, но его голосъ покрывалъ шумъ.
-- Отдайте то, что вы получили даромъ, и не носите ни золота, ни серебра въ кошелькахъ вашихъ. Но вездѣ заботятся о себѣ, а не о Господѣ Іисусѣ Христѣ.
Нѣсколько папскихъ тѣлохранителей расталкивали толпу, чтобы пробраться къ монаху и схватить его. Но прежде, чѣмъ они могли наложить на него руку, онъ безслѣдно исчезъ, и только откуда-то издали донесся его голосъ:
-- Вы продали Господа, какъ Іуда Искаріотскій. И какъ не было прощенія ему, такъ не будетъ прощенія и вамъ...
Фрау Штейнъ задрожала. Она исповѣдалась и получила отпущеніе грѣховъ. Цѣлыхъ пять флориновъ истратила она на спасеніе своей души. Но что, если, какъ говорилъ монахъ, все только продавалось и не имѣло дѣйствительной силы?
Обѣдня кончилась. Опять раздался веселый перезвонъ колоколовъ, возвѣщавшихъ, что папа вышелъ изъ собора. За нимъ двигался живой потокъ, увлекая за собой все, что стояло возлѣ собора.
Только исхудавшая, дико глядѣвшая женщина не хотѣла итти вмѣстѣ съ другими. Она оставалась у собора, изъ всѣхъ силъ отстаивая свое мѣсто. Вдругъ она схватила за руку красивую, богато одѣтую дѣвушку, стоявшую въ дверяхъ вмѣстѣ съ именитыми лицами города.
-- Распускаютъ слухи, что онъ совершилъ кражу и воровство,-- закричала Штейнъ:-- и никто не опровергаетъ этого. Вы были его невѣстой! Такъ скажите же, что это неправда!
Фастрада вздрогнула и измѣнилась въ лицѣ.
-- Что же я могу сказать?-- пробормотала она.-- Развѣ я принадлежу къ судьямъ? Развѣ я могу что-нибудь доказать? Безъ сомнѣнія, судъ постановитъ правильный приговоръ.
-- Но вѣдь вы были его невѣстой!-- пронзительно закричала Штейнъ.-- Скажите же, что онъ не виновенъ! Это ваша обязанность, когда на него клевещутъ!
Съ минуту всѣ молчали. Фастрада поблѣднѣла, какъ полотно.
-- Я не была его невѣстой! Мы никогда не были обручены! Онъ мнѣ чужой, и я ему чужая! Дайте мнѣ пройти!
-- Да,-- закричала Штейнъ, заступая ей дорогу.-- Его кольца у васъ больше нѣтъ на пальцѣ. Это правда. Но вѣдь вы знаете, что оно было у васъ до того самаго дня, когда на него обрушилось несчастье. Попробуйте сказать, что этого не было!
-- Дайте мнѣ пройти!
И кое-какъ она выбралась на площадь, гдѣ ласточки, вившія гнѣзда между статуями святыхъ, съ рѣзкимъ крикомъ проносились у ней надъ головой. Вдругъ сзади нея послышался чей-то голосъ:
-- Учитесь у нихъ! Онѣ никогда не покидаютъ другъ друга въ бѣдѣ и опасности. И хотя онѣ и не ходятъ въ церковь, но онѣ посрамляютъ тѣхъ, кто туда ходитъ.
Полуразсерженная, полуиспуганная, Фастрада быстро обернулась. Сзади нея на ступенькахъ, съ которыхъ она только что сошла, стояла лэди Изольда въ темномъ одѣяніи. Она смотрѣла на нее съ упрекомъ. Фастрада хотѣла было отвѣчать на ея укоры, но, обернувшись, замѣтила, что окружающіе, очевидно, не на ея сторонѣ. Не говоря ни слова, она быстро пошла прочь, какъ тогда, отъ портала церкви св. Павла, хотя теперь ярко свѣтило солнце и привидѣнія гнѣздились у нея въ душѣ.
Фрау Штейнъ долго смотрѣла ей вслѣдъ, пока она не затерялась. Потомъ перевела свои воспаленные глаза на лэди Изольду, продолжавшую стоять на ступенькахъ паперти. Повинуясь внезапному порыву, несчастная мать бросилась къ ней и, охвативъ ея колѣни, зарыдала.
-- У васъ есть сердце -- спасите его!
-- Спасу, если можно,-- серьезно отвѣчала лэди Изольда.-- По крайней мѣрѣ отъ позора.