Пребывание дезертиров в Персии было, само собою разумеется, не в видах нашего правительства, и еще генерал Ермолов, отправленный в 1817 году, в качестве чрезвычайного посла ко двору Фетх-Али-шаха, употребил все старание к возвращению их в Россию; но усилия его, кроме неприятных объяснений по этому предмету с персидскими властями, других последствий не имели. Точно так же безуспешны были домогательства ближайших его спутников, по званию главнокомандующего на Кавказе, графа Паскевича и барона Розена. Да и можно ли было рассчитывать на благоприятный исход этого дела, когда сами персияне, под разными предлогами старались удерживать как наших дезертиров, так и пленных, подвергая тех и других, в случаях малейшей с их стороны попытки к возвращению, самым тяжелым оскорблениям.
Вот что, между прочим, доносил графу Паскевичу наш консул в Тавризе Амбургер, от 15 мая 1828 года:
"Я употребил сильнейшие настояния касательно выдачи пленных, но до сих пор безуспешно. Персияне не повинуются предписаниям начальства и скрывают пленных, доставшихся им в продолжение последней войны, может быть, потому что сам наследник и прочие принцы к тому подают пример. Я подал ноту Мамед-мирзе, заведывающему всеми делами по случаю отъезда Аббас-мирзы, и присоединил к сильнейшему требованию о выдачи пленных подобное же -- о возвращении нам беглых солдат, опираясь на V статью прибавочных к Туркменчайскому трактату статей, относящихся до временного занятия нашими войсками областей персидских, и усилил изъявлением воли вашего сиятельства задержать знатнейших персидских чиновников, находящихся у нас в плену.
Если я не в точности исполнил ваше предписание и приобщил к требованию о выдаче пленных подобное же о выдаче беглых, то я к сему был почти вынужден наглостью, с которой здесь поступают относительно последних. Их водят публично по улицам прежде бежавшие солдаты, состоящие ныне в сарбазах в бехадыранском полку, и правительство персидское нимало не старается скрывать такое постыдное поведение свое. На счет сей я еще прежде сделал письменное замечание его высочеству, как равно и о носимых беглыми российских знаков отличия и офицерами оного полка русских эполет. На сие последнее получил я отзыв, что ношение таковых знаков уже строжайше запрещено, и я заметил, что эполеты действительно сняты. Чувство сильного негодования при виде сих беглых на улицах Тавриза заставило меня превзойти предписание вашего сиятельства, и я прошу на сей счет вашего извинения".
В ноябре того же 1828 года на уклончивость персидского правительства от выдачи нам беглецов жаловался и Грибоедов, объясняя это сколько медлительностью его в подобных делах, столько же всегдашним желанием отклоняться от всякого справедливого нашего требования. Тем не менее, он не отчаивался в достижении полного удовлетворения и уже заручился было обещанием о выдаче нам Самсон-хана, но неожиданно приключившаяся ему смерть, нарушившая приязненные наши отношения с Персией, отсрочила решение вопроса о дезертирах до восстановления наших добрых отношений с этой державой.
В 1830 году, при преемнике покойного Александра Сергеевича, князе H.A. Долгорукове, последовало всемилостивейшее прощение русских дезертиров с дозволением им возвратиться на родину.
"Всемилостивейшее прощение это, -- пишет князь Долгоруков графу Паскевичу, -- было объявлено некоторым из наших солдат консулом нашим Амбургером; то же самое сделал и я по возвращении моем в Тавриз. Все они уверяли о желании, как своем, так и большей части дезертиров, возвратиться на родину, но вместе с тем объявили, что на одно словесное обещание положиться не могут; если миссия будет принимать их в свой дом и отправлять постепенно в Россию, то они примут сие за явный знак всемилостивейшего прощения и немедленно оставят службу в Персии; переходить же отсюда тайным образом не решаются, ибо страшатся быть схваченными и подвергнуться жесточайшей участи, тем более, что уже двое из них, покусившиеся на побег из Мараги, были пойманы и строгим образом наказаны".
О таковом отзыве русских дезертиров, подающем весьма малую надежду на возвращение их в отечество, я долгом почитаю довести до сведения вашего сиятельства, имею честь присовокупить, что всемилостивейшее прощение, хотя и объявлено со всевозможной осторожностью, легко может сделаться гласным и дойти до сведения Аббас-мирзы, что может дать повод к весьма неприятным объяснениям; почему я нахожусь в необходимости просить покорнейше снабдить меня подробным по сему делу наставлением и удостоить предписанием, не угодно ли войти в прямое сношение с персидским правительством о находящихся здесь наших дезертирах в особенности, или вообще о постановлении взаимных условий касательно передачи беглецов". Но всякое открытое распоряжение к отправлению в Россию дезертиров противоречило политике нашего правительства, так как, будучи несогласно с Туркменчайским трактатом, оно могло произвести неприятные распри и повредить во многом другом нашим делам, особенно же той доверенности, которую мы успели приобрести со стороны тегеранского двора. А потому решено было вовсе от того воздержаться, предоставить миссии нашей тайным образом оказывать дезертирам, буде они, чистосердечно раскаявшись, изъявят желание возвратиться в Россию, возможное пособие к переходу границы, но не массами, а отдельно.
На этом дело, по-видимому, до времени и остановилось. Между тем случаи возвращения к нам дезертиров были по-прежнему весьма редки, но зато уменьшились в закавказских войсках и новые побеги, что в особенности должно было отнести к попечительности отдельных отрядных начальников. Но вот наступил 1837 год, ознаменовавшийся путешествием императора Николая на Кавказ и посещением, между прочим, Эривани, куда Мамед-шах, находившийся тогда под Гератом, послал для приветствия своего августейшего соседа наследного принца (нынешнего шаха) Наср-Эддин-мирзу с эмир-низамом Мамед-ханом. В разговоре с последним государь выразил непременное желание, чтобы баталион, составленный в Персии из наших дезертиров и военнопленных, был распущен, и чтобы русские солдаты были возвращены в их отечество, с воспрещением впредь принимать в персидских владениях наших беглецов. Содержание этого разговора, по высочайшему повелению, было передано тогдашним главнокомандующим на Кавказе бароном Розеном полномочному министру нашему в Персии, графу Симоничу, с тем, чтобы он склонил Мамед-шаха исполнить означенное требование государя. Вскоре после того графу Симоничу было сообщено, что Самсон-хан, по высочайшему повелению, не только будет изъят от всякого наказания, но что ему назначат денежное вознаграждение, если он успеет привести баталион из наших дезертиров на русскую границу и сдать его там подлежащим военным властям. Что же касается возвращения самого его, то государь, принимая в соображение 30-летнее пребывание его в Персии и заведенные там связи, предоставляет ему на выбор: возвратиться в Россию или остаться в Персии. В заключение депеши было сказано, что если бы персидское правительство отказало в даче разрешения на вывод дезертиров, с чем граф Симонич уполномочивался обратиться к нему официально, то государь разрешает ему оставить свой пост со всеми членами миссии, не ожидая дальнейших по настоящему делу инструкций. Для большего же успеха в нашем требовании графу Симоничу было разрешено лично отправиться под Герат в лагерь шаха.
Между тем, шах, как и следовало ожидать, изъявил полное согласие на исполнение желания, выраженного государем, в доказательство чего тогда же передал графу Симоничу, для отправления к нашему консулу в Тавриз, два дестихата или собственноручные повеления на имя правителя Адербейд-жана Кахраман-мирзы и эмир-низама Мамед-хана, коими им предписывалось собрать всех наших перебежчиков, живущих во вверенной им области, и передать их русскому консулу. Для лучшего же успеха в этом деле граф Симонич просил генерала Головина, сменившего на Кавказе барона Розена, прислать опытного офицера для вывода дезертиров в наши границы. Выбор генерала Головина пал на капитана Альбранда42.