Ум, образованность и значительная ширина взгляда татищева видны были уже нам и в административной его деятельности, несмотря на то, что деятельность эта никогда не была вполне самостоятельною и что сценою ее служили отдаленные провинции, где встречались ей всякого рода препятствия: и от местных жителей, -- по большей части иностранцев, стоявших на весьма низкой ступени развития и преследовавших свои интересы, по большей части противные интересам русского правительства, -- и от интриг лиц, поставленных в равное с Татищевым положение, которые должны были бы действовать с ним заодно, но действовали очень часто в противность ему, и от интриг петербургских, или петербургского непонимания, и от недостатка в помощниках и, наконец, от того, что нигде ему не привелось быть так долго, чтобы он мог вполне развить свои планы и дать окрепнуть своим начинаниям. В литературной деятельности Татищева мы увидим те же свойства его, но полнее и цельнее, хотя, конечно, и в зтой области, как мы уже имели случай заметить, он не мог чувствовать себя вполне свободным: и здесь он встречался с предрассудками и нетерпимостью к чужой мысли и, наконец, с завистью людей немыслящих к мыслящему человеку. Недаром его история появилась только при Екатерине; недаром его "Разговор о пользе наук и училищ", в котором он высказал все свое миросозерцание, был напечатан тоже при Екатерине*. Это тем интереснее, что Татищев в своей литературной деятельности был тем, что в настоящее время назвали бы публицистом. Он принялся за географию и историю ради той пользы, которую история и география должны принести обществу; свое миросозерцание он высказал в сочинении о пользе наук; свои общественные и нравственные воззрения -- в "Духовной", обращенной к сыну. Птенец гнезда Петрова остался верен идеям того, кто и по праву рождения и по высшему праву гения был умственным вождем своей эпохи. Как Петр требовал от всего пользы, так и Татищев постоянно старался быть полезным по мере возможности. Применимость, полезность (английское expediency) составляют основные начала общественной и литературной деятельности Татищева, которые, исходя из одного и того же начала, суть только два различных пути к достижению одной и той же цели. В изложении литературной деятельности Татищева постараемся возможно обстоятельнее и яснее указать на особенности и их взаимную связь. Встречая у Татищева мнения и взгляды, которые казались бы странными на наш современный взгляд, не будем, читатель, торопиться осудить Татищева и объявить его идиотом, а постараемся никогда не забывать, что мы имеем дело с человеком другого времени и другого образования; скажу более -- с человеком, трудами которого, как и трудами ему подобных, создалось и наше теперешнее образование. Будем же помнить, что "справедливость -- по возвышенному определению римских юристов -- есть постоянная и неизменная воля каждого воздавать свое"**.
______________________
* Если только был когда-либо напечатан. Сопиков указывает на то, что он был напечатан при втором издании "Духовной"; но этого второго издания іn-4? до сих пор не видел ни один библиограф, и его не существует в Публичной Библиотеке, в чем я лично убедился, и о содержании его, сколько известно, нигде не было заявлено печатно.
** Justitia est constans et perpetua voluntas jus suum cuiqu tribundi Inst. L. I.t.I.
______________________
Изложение литературной деятельности Татищева начинаем с тех сочинений, в которых он высказывает свои идеалы, свои требования от жизни и науки. Такой порядок мы считаем более естественным, потому что тогда нам понятнее будут его ученые труды, в которых, как мы заметили, он старался удовлетворить насущным потребностям общества и в которых нельзя не видеть литературного осуществления его идеалов, подобно тому как в общественной его деятельности нельзя не видеть попытки их практического применения. К этому разряду сочинений Татищева мы относим три его произведения: "Духовную", в которой он высказывает сыну свои нравственные и умственные идеалы в руководство для его последующей жизни*; "Экономические записки", составленные им для управляющего деревней, в которых он высказывал свои требования от крестьян и свой взгляд на отношения попечительного помещика к крестьянам** и "Разговор двух приятелей о пользе наук и училищ***, где высказываются с наибольшею полнотою его воззрения на науку и ее отношения к жизни.
______________________
* "Духовная" издана С. Друковцевым под заглавием: "Духовная т. с. и Астраханского губернатора В.Н. Татищева. сочиненная в 1733 (?) году сыну его Евграфу Васильевичу". СПб. 1775, іn-8?; второго издания іn-4?, о котором говорит Сопиков, никто не видел. Любопытно, что в 50 -- х годах в "Отечественных Записках" была перепечатана "Духовная" Татищева, по рукописи, за духовную неизвестного дворянина.
** Напечатаны во "Временнике" Общества Истории Древностей. Кн. XII.
*** Существует в рукописи, подаренной А.И.Артемьевым Публичной Библиотеке. Рукопись эта, к сожалению, не совсем полная, писана іn-4?, заключает в себе 176 листов; писана она до 1767 года, ибо к этому году относится имеющаяся на ней приписка одного саратовца о рождении у него сына. Хотя имени Татищева на ней нет, но принадлежность ему несомненна как по общности заглавия с сочинением, упоминаемым в "Духовной", так и по внутренним признакам: так, в "Разговоре" упоминается разговор автора перед отъездом в Швецию с Блументростом и Петром, тот же самый разговор сообщает Татищев в письме к Шумахеру (П.П. Пекарского "История Академии" I, XIII); в "Разговоре" автор упоминает о своей истории, говорит, как очевидец, о разных инородцах. Замечательно сходство многих мест "Разговора" с другими сочинениями Татищева: так, историю просвещения он разделяет на три периода: до изобретения азбуки, до Рождества Христова и до изобретения книгопечатания ("История" I, XXVII, "Разговор", волр. 36) и т.д Следственно, в принадлежности "Разговора" Татищеву не может быть никакого сомнения.
______________________
"Духовная" Татищева принадлежит к обширному разряду сочинений, любимому в средневековых литературах, типичным представителем которого служит известный "Домострой". Еще недавно велся у нас спор о том, что такое "Домострой" -- произведение ли одного лица, или выражение целого общественного строя, целостного взгляда на жизнь и житейские отношения? В настоящее время подобный спор становится невозможным, ибо уже известны более старые списки и указаны точки соприкосновения нашего "Домостроя" с домостроями других литератур. Произведения этого рода, по большей части, имеют одну общую форму: отец сообщает сыну плоды своего житейского опыта и указывает ему, как он должен жить. Конечно, очень часто это только удобная форма, ибо автор, предлагая советы на разные случаи, имеет в виду не одного только сына. Так, например, Татищев в своей "Духовной" пишет о тех книгах, по которым начинается учение, а между тем сын его уже был тогда взрослый: мы видели его действующим во время оренбургской экспедиции. Таким образом, книга подобного содержания назначалась для более широкого распространения; она не была писана исключительно только для близких людей, и, действительно, мы знаем, что такие книги охотно читались, распространяясь в рукописях. Вспомним, что мы имеем довольно много списков "Домостроя", да и сама "Духовная" Татищева известна до сих пор в рукописях. Но между домостроями средневековыми и домостроями XVIII в. есть одна существенная разница: люди средневековые являются, по большей части, крепкими стоятелями за обычай; в XVIII веке обычай пошатнулся, поколебался; является личное рассуждение, личный характер, личное образование, тогда как прежде на всем лежала печать общего для всех людей порядочных и чинных образования. От первой половины XVIII в. дошли до нас два сочинения этого рода, сравнение между которыми может быть очень любопытно. В первые годы XVIII в. (после 1710 года) грамотный, довольно начитанный крестьянин, истый великоросс по уму и сметливости, сочувствующий делу реформы с практической ее стороны, написал наставление сыну, в котором вполне высказалось то, насколько новые понятия, вносимые реформами, могли привиться к людям просто грамотным и начетчикам в литературе допетровской, -- мы говорим о Посошкове и его "Отеческом завещании"*. В 1740 году Татищев, один из наиболее образованных людей русских XVIII в., бывший в постоянных сношениях с лучшими по образованию людьми, член "ученой дружины", стоявший если не на самом верху административной лестницы, то вблизи этого верха, пишет свою "Духовную". В чем же сходились и в чем разнились эти два человека? Попробуем ответить на этот вопрос указанием на то, как оба они смотрят на одни и те же предметы.
______________________
* Издано А.Н. Поповым в 1873 году.
______________________
Обе книги написаны в религиозном настроении; но в религиозном чувстве авторов есть значительная разница. Татищев между современниками слыл за вольнодумца: таково было мнение Гануэя; сохранился даже рассказ о том, что Петр раз побил Татищева за то, что он "говорил слишком вольно о предметах церковных, относя оные к вымыслам корыстолюбивого духовенства; при чем касался он в ироническом тоне и некоторых мест св. писания"*. Мы видели, что "История" его заподозрена была в неправославии; наконец, знаем, что Феофан написал толкование на книгу "Песня песней", побуждаемый к тому сомнениями Татищева в ее каноничности; но тот же Феофан прибавляет, что Татищев усердно просил его написать обещанное объяснение этой книги**. Сам Татищев подобное воззрение на свои верования объясняет таким образом: "Я хотя о Боге и правости Божественного закона никогда сомнения не имел, ниже о том с кем в разговор или прения вступал; но потому, что я некогда об убытках законами человеческими в тягость положенных говаривал, от несмысленных и безрассудных, неведущих Божьего закона и токмо человеческие уставы противо заповедания Христова чтущих, не токмо за еретика, но за безбожника почитан и немало невинного поношения и бед претерпел"***. Едва ли это не самое лучшее объяснение так называемого вольнодумства Татищева, ибо во всех его сочинениях едва ли можно найти пример сомнения в истинах христианства, а постоянные его ссылки на различные книги священного писания свидетельствуют о близком его знакомстве с библией. Конечно, он сам говорит, что человек в старости, или под влиянием горя и болезней, получает более религиозное настроение, чем в молодости, когда не думает о религии****; но из этого общего факта, и притом отмеченного в духе покаяния, нельзя выводить того, чтобы Татищев только в эпоху составления духовной обратился к религии. Совершенно напротив: мы видим, что и в "Разговоре о пользе наук", писанном за семь лет до "Духовной", и после на писания "Духовной", в "Истории" и в личных разговорах Татищев отделял религию от суеверия и постоянно неблагосклонно относился к духовенству, в чем -- как и во многом другом -- он оставался верным учеником Петра Великого, не любившим "больших бород, которые ныне по тунеядству своему не в авантаже обретаются". И Петр, и Татищев в борьбе с суеверием заходили иногда далеко: таково свойство всякой борьбы; но ни Петр, ни Татищев не были тем, что можно было бы назвать вольнодумцами*****. Проникнутые глубоким и крепким чувством религиозным, первые страницы "Духовной" говорят, кажется, ясно сами за себя, и им не противоречит ничто в дальнейшей умственной деятельности Татищева. Как в "Разговоре" 1733 года, так и в "Духовной" 1740 года он равно требует изучения закона Божия от частного и общественного воспитания. Требуя от сына, чтобы он от юности до старости поучался в вере и прилежал познать волю Творца, "зане оное просветит ум твой, наставит тя на путь правый, есть единый свет стезям нашим и премудрость дрожайшая паче злата и серебра и камения драгоценна", Татищев указывает сыну на необходимость изучать священное писание, творения св. отцов, "между которыми у меня Златоустого первое место имеют"; сверх того, советует читать феофаново "Истолкование десяти заповедей и блаженств"****** и "Юности честное зерцало"7*. Эта последняя книга, которую Татищев рекомендует как лучшее нравоучение, заключает в себе, рядом с наставлениями нравственными, и правила общежития, доходящие иногда до наивных подробностей (о том, как сморкаться, кашлять и т.п.), и свидетельствует о том, чему в XVIII в. нужно было учить не в одной России, ибо книга несомненно переведена с немецкого, хотя подлинника и не найдено. После изучения книг православных Татищев советует сыну читать книги иноверные. "Если ты подлинно их оснований и толков не знаешь, -- говорил он, -- то легко обмануться можешь, а особливо от папистов, яко весьма в том коварных". Указывая сыну на необходимость изучать чужие верования, Татищев, тем не менее, предписывает ему никогда не менять веры, хотя бы "некоторые погрешности и неисправности или излишнее в своей церкви быть возмнил, ибо никто без нарушения чести того учинить не может". Опасением, чтобы сын не переменил веры, увлекшись поверхностным сомнением, объясняется и совет Татищева сыну читать прологи и жития святых только после тщательного изучения священного писания: "в них многие истории в истине бытия кажется оскудевают и нерассудным соблазны к сомнительству о всех в них положенных подать могут". "Однако ж, -- заключает Татищев, -- тем не огорчевайся, но разумевай, что все оное к благоуханному наставлению предписано, и тщися подражати делам их благим".
______________________
* Голиков "Дополн. к Деяниям", XVII, 354; тоже говорит и Шлецер ("Сборн. П. отд. Ак. Н.". XIII).
** И.В. Чистовича: "Феофан Прокопович", 614.
*** "Духовная" 15. Впрочем, главное обвинение против Татищева со стороны духовенства состояло в том, что он писал под влиянием протестантских идей; такое мнение высказывал в начале XIX в. архиепископ тверской Мефодий в своей истории церкви (История Росс. Академии, I, 243).
**** "Духовная" 1 -- 2.
***** К многим причинам, заставлявшим Татищева смотреть неблагосклонно на духовенство, каковы, например, борьба с петровскими стремлениями, владение имуществами, не всегда чистая жизнь, отсутствие образования и т.п., прибавляется личная причина: связь жены его с известным Решиловым.
****** Настоящее название книги: "Первое учение отроком" (Наука и литер. II, No 499) 7* Там же, No 339.
______________________
Покровского села крестьянин Иван Посошков, водившийся в молодости с монахами* и, быть может, в монастыре научившийся грамоте, во всяком случае, возросший и воспитанный на произведениях старорусской духовной литературы, представляет образец иного проявления религиозного чувства. Вера его сопровождается полнейшею нетерпимостью: сочувственно одобряя сожжение раскольников, он прибавляет: "И буде кости их останутся, то, разбив их, паки сожжечь, чтобы в пепел претворились, и тот пепел в помет человечь взмесить или в непроходимое болото развеять", чтобы ученики не могли собрать этих костей. Жечь раскольников он считает нужным, потому что "совершенные богохульцы никогда на совершенное покаяние обратиться не могут, понеже от таковых благодать Божья отьемлется и владеет ими дьявол". Посошков обращает усиленное внимание на внешнюю обрядовую сторону религии и вопросу о молитве посвящает большую главу своего завещания**, в которой подробно рассказывается, когда и какую молитву читать и что думать при этом. В пример подобных толкований приводим то, что -- по его наставлению -- должен думать сын, когда налагает на себя крестное знамение: "Егда же руку свою возложиши на чело, то в уме своем помышляй о высшем роге креста Христова. Егда же низводити будеши руку свою на живот, то помышляй о длинном древе крестном, а егда уже руку свою низведеши на пуп, то помышляй о нижнем роге креста Христова; а егда положиши руку свою на правое плечо, то помышляй о правом роге крестном; егда же с правого плеча понесеши руку на левое плечо, и тогда в уме своем держи о поперечном древе крестном; егда же положиши руку свою на левое плечо, и при том положении руки в мысли своей держи о левом роге крестном". К духовенству Посошков чувствует большое уважение: "Отца своего духовна паче родившего ти отца почитай и во всем перед ним рабствуй: яко душа честнее плоти, тако и отец духовный плотского честнее есть". Поэтому он предписывает никогда не садиться за обедом выше священника и ничего не предпринимать, не поговорив с отцом духовным. Из иноверных исповеданий Посошков преимущественно вооружается против протестантизма, или, как он выражается, против лютеров и их учителя Мартина, для которых он не щадит самых резких слов. Его обвинения наивны, часто до неприличия, и все направлены на внешность. Так, между прочим. Посошков ставит в вину лютеранам введение париков. Чрезвычайно характеристично, что представитель старой книжности, подобно Стефану Яворскому, видит более вреда в лютеранстве, чем в католицизме, и сильнее нападает на лютеранство; а представитель нового образования, подобно Феофану, видит более вреда в католиках, прибавляя к своему осуждению чрезвычайно знаменательные слова, что хотя несведуюшего может обмануть близость в обрядах католицизма с православием, но "в главнейших (они) так далеки, что едва может ли кто их за христиан, а иногда католиками, как они хотят именованы быть, почитать". В "Разговоре о пользе наук" встречаем остроумное сближение между калмыцкою верою (ламаизмом) и католицизмом***. Сделав оговорку, что между многобожным ламаизмом и христианским католицизмом не может быть полного сходства, автор находит сходство в некоторых, по его выражению, "исповеданиях или признаниях". Так, если латины и не считают папу Богом, то "ему яко единому Богу принадлежащая: безгрешность, грехи отпущать и спасение продавать, согласно с Далай-Ламою приписуется"; ламаисты верят, что Далай-Лама знает все, что делается в мире через ангелов; но паписты не так глупы: "ведая, что то вскоре ученые обличить могли, то они имеют, вместо ангелов или демонов, езуитов, которых они братьями или товарищами христовыми именуют, хотя мним, что они ближе Велиару неже Христу в братья годятся (Кор., гл. 1, ст. 15), и сии, подлинно весь свет обегая, вести папе приносят и его повеления повсюду исполнять прилежат". Безбрачие католического духовенства Татищев сближает с безбрачием ламаистского и видит в нем источник богатства папы, "ибо ко вступающим в чин духовный богатство прибывает, а от них никуда, кроме их наложниц и детей побочных, не выходит. Чрез оное же безженство духовных везде им у жен, а более молодых, все тайности не скрытны". Католическую продажу реликвий Татищев сближает с ламаистскою; запрещение иметь священные книги на народных языках автор тоже считает пунктом соприкосновения и говорит: "Чтобы народ в темноте неведения содержать, обоих вымысел един, ибо папы, кроме латинского языка книг законных печатать и кроме духовных (что с тяжкою присягою) богословия учить не допущают. Равно у калмыков богослужение на одном тангутском языке отправляется, которого -- я совершенно знаю -- во всем калмыцком народе из духовных едва 3 или 4 знающих сыщется, а прочие научены токмо читать; не духовному же и книгу церковную в руки взять в грех поставляют"****. Таково воззрение Татищева на католицизм, вполне связанное со всем строем его религиозных воззрений.
______________________
* "История России" С.М.Соловьева, XIV, 242.
** Глава IV, 75 -- 141.
*** Вопрос 67.
**** Как знаток русской истории, Татищев оговаривается, чтобы не почли его мнение местью за вред, сделанный латинянами православию. Интересен как образчик любознательности Татищева сообщаемый им здесь же факт: "Особую книжку: Езда Кутухты Ламы в рай и муку на калмыцком языке, чрез искусного переводчика достав, императорской академии отдал".
______________________
За поучением в вере у обоих авторов следует указание на то, каким наукам должно учиться. Татищев говорит: "Весьма нужно тебе поучиться и в светских науках, в которых нужнейшее право и складно писать, затем арифметика, геометрия, артиллерия и фортификация, и прочие части математики, такожде немецкий язык". Затем советует изучать историю и географию России и указывает на собранные им материалы. В заключение прибавляет: "Необходимо нужно есть знать законы гражданские и воинские своего отечества, и для того, конечно, во младости надобно тебе Уложенье и Артикулы воинские, сухопутные и морские, не одново, а некогда, и печатные указы прочитать, дабы как скоро к какому делу определишься, мог силу надлежащих к тому законов разуметь; наипаче же об оном, по причине собственных своих и посторонних дел, с искусными людьми разговаривать, и порядкам, яко же и толкованию законов, не меньше же и коварствы ябеднические познавать, а не делать, научиться должно, что тебе к немалому счастью послужит". План чисто практический: указано все, что нужно знать для применения к жизни. У Посошкова идеал учения иной: "В начале отрочества, сын мой, паче всех наук прилежи книжному научению: не токмо славянскому одному, но и греческому, или латинскому, или хотя польскому, понеже и на польском языке много таковых книг есть, кои у нас на славянском языке не обретаются, а к науке польский язык иных языков поемнее, и аще латинскому поучишися, обачи не все их книги приемли: кои обрящеши на разврат благочестивой нашей веры, или к какому греху приводящие, те весьма от себя отревай". В другом месте советует он, научив славянской грамматике и "выкладке цыфирной до деления", учить по- латыни, или по-гречески, или по-польски; и потом учить какому- нибудь художеству; но непременно учить рисованию -- "аще в размере будет силу знати, то ко всякому мастерству будет ему способно". Рассматривая "Разговор о пользе наук", мы ближе присмотримся ко взгляду Татищева на науку; но и здесь в объяснение этой разницы учебных планов считаем нужным привести его рассуждение на вопрос: который язык нужнее к научению?* "Как люди, -- говорит он, -- разной породы суть и по оному различные науки и услуги себе и своим детям избирать склонность имеют, так и языки должны полезные и нужные к тем наукам и услугам избирать. Например, кто хочет сына своего в духовенство привести, то необходимо нужно ему: 1) еврейский, на котором ветхий закон писан; 2) греческий для того, что на оном Новый Завет, соборы первые вселенские и поместные и всех Восточной церкви, и многих западных, учителей книги писаны; 3) латинский, на котором наиболее нужных священнику книг, яко риторические, метафизические, моральные и теологические, находятся. Но у нас, хотя указом Петра Великого по примеру других государств и по рассуждению нашего священства, шляхетству в священниках было определено, однако ж, до днесь ничего еще не видим. Мню, что никто первый быть не хочет, или для того, что священство, для их подлого обхождения и недостатка в науках, в презрении находится. Да и научась, получить оное, по обстоятельствам супружества, неблагонадежно, ибо кто женится по случаю не на девице, священства недостоин; и на исповеди иногда перед Богом лгать не хочет или, сказав правду, принужден будет немалыми деньгами докупаться. Да если бы то ему не помешало, то другое опаснее есть, что если, по несчастью, его жена погрешит или умрет, то он уже священства лишится или принужден будет в монашество против воли и возможности вступить. Еще же женатый, хотя сколько бы учен не был и благочестиво жил, в чин епископства не допустится. И для того шляхетству учиться для духовного чина, кроме самой подлости**, неохотно. Однако же, кто бы какой философской науке учиться хотел, то ему латинский и греческий языки для знания древних философских мнений весьма полезны; но понеже и на французский язык почитай все оные переведены и от разных ученых преизрядными примечаниями изъяснены, то можно и сим языком довольну быть. Особливо же знатному шляхетству велико и белорусскому*** нужен и полезен немецкий язык для того, что оного много в России подданных, тако ж соседственные нам Пруссы, Германия и проч. Оного мало же меньше нужен французский язык, зане оный везде между знатными употребляем и лучшие книги во всех шляхетству полезных науках на оном находятся; но Казанской губернии шляхетству, хотя и оные языки для приобретения науки полезны, но по соседству и всегдашнему с татары обхождению -- и татарский, а других губерний -- сарматские (т.е. финские) языки нужны. Затем соседних государств: китайский, мунгальский и турецкий не токмо тем, которые могут тамо быть, но и для приобретения находящихся у них собственных наук и знания их историй небесполезны". Таким образом, татищевская теория образования вполне совпадает с подмеченным М.Ф. Владимирским-Будановым стремлением первой половины XVIII века всякому сословию дать отдельное, ему свойственное, образование, стремлением, коренящимся в необходимых потребностях, созданных реформою Петра, и давшим у нас начало профессиональным, сословным школам. Нет никакого сомнения в том, что гуманитарное образование, не имеющее в виду никаких практических целей, теоретически самая высокая форма образования. Можно спорить только о том, что положить в основу такому гуманитарному образованию. Но несомненно также и то, что в петровское время такому вопросу не было никакого места. Петр застал у нас только одну -- и то плохо еще прививавшуюся -- форму образования: схоластическое учение, представляющее испорченный классицизм. Оставить это образование, только порождавшее гордость мнимым знанием, Петр не мог: он стал заводить практические школы, и к этой-то мысли Петра в ее основе -- в необходимости дать образованию практический характер, в особенности, ввиду настоятельных и неотложных потребностей жизни -- пристает и Татищев, сам, подобно и Петру, более или менее автодидактат, приучившийся схватывать знания на лету и требовавший от учения только передачи таких знаний, которые могут быстрее повести к необходимой цели -- практическому применению. О той задаче, которую ставит наше время, -- о необходимости создать самостоятельное просвещение, взойти самим к источникам, из которых вначале черпали и другие европейские народы, -- тогда и думать никому не приходило в голову. Тогда нужно было поскорее взять результаты и приложить их к русской почве; о чистой науке думать было рано: "довлеет бо дневи злоба его". Только наше время, нередко забывающее, что во всяком великом историческом деле с добром смешивается и зло, то есть зло может истекать из великого дела, если упорно держатся его начал и тогда, когда они уже перестают быть плодотворными, -- только наше время, говорю, -- могло породить обвинение Петра в том, что он, давая практическое направление образованию, убил будто бы классическое образование в России****. Будем же справедливы к Петру и его сотрудникам, первым насадителям наук в России.
______________________
* Вопрос 69.
** Подлость, подлый народ -- низшее сословие.
*** Белоруссия, по Татищеву, -- нынешние губернии Московская, Тверская, Ярославская, Костромская, Владимирская, Рязанская; Великороссия -- Северный край. См. статьи Татищева в "Журн. Минист. Внутр. Дел" 1839.
**** Такое обвинение слышали очень многие в одном ученом собрании несколько лет тому назад.
______________________
Мало вдаваясь в рассуждение о нравственных обязанностях, для ясного понимания которых советует внимательно читать св. писание, Татищев останавливается только на обязанности почитать родителей, считая необходимым разъяснить этот пункт ввиду того, что он расстался со своей женою, но от сына требует уважения к ней. Более он останавливается на вопросе о браке, вступать в который советует не ранее тридцати лет. Против ранних браков, которые тогда поощрялись родителями и считались лучшим средством удержать молодых людей от безнравственности, Татищев возражает на том основании, что в случае раннего брака служебные отлучки охлаждают любовь; что, таким образом, люди себе "много ко приобретению науки и через службу в неискании себе благополучия препятствуют; а наипаче многократно здравие себе разрушают". Выбор невесты зависит от жениха; но следует посоветоваться в этом случае и с родителями. Выбирать невесту следует не по красоте, не по молодости (хотя и не следует брать старше себя) и не по богатству; но не следует брать жену ни ниже, ни выше себя общественным положением: "Из подлости взятые жены, хотя бывают довольно милы и честного жития, но их родственники за подлость неприятны, презрение и поношение наносят, а особливо холопки, как бы оные достаточны ни были; честные дворяне великое к ним отвращение имеют. Хотя отцы их по своему природному коварству иногда и в чиновных людях бывают; однако ж всегда застаревшая подлость в сердцах их обретает свое жилище; а великородные иногда гордостью надменны, и супругам уничтожительны являются". Жену должно любить, быть ей верным, не ревновать и обращаться с нею кротко, хотя и не позволять ей завладеть собою. "Если бы, -- рассуждает Татищев, -- что тебе и противно показалось, ненадобно скоро и запальчиво поступать, но добрым порядком, тайно, рассуждением от того отвратить и на лучшие поступки наставить, а не разглашать, ниже вида неверности другим показывать. Паче же имея то в памяти, что жена тебе не раба, но товарищ, помощница и во всем должна другом быть нелицемерным, так и тебе к ней должно быть". С женою следует сообща воспитывать детей, управлять домом. Свои рассуждения о брачной жизни Татищев заключает двумя советами: "Не делай свадебной церемонии, чтобы не сделать из себя живой картины, как мыши кота погребают. По сочетании ж брака, ежели хочешь спокойной жизни, то ханжей, бродяг и тому подобных потаскуш и вестоношей, как злейшего яда, берегись, и елико возможно таких от дома своего пристойным образом отлучай, как бы оные тебе утешны не казались, ибо от них всегда поношение, ссоры с друзьями и несогласие между супружеством; одним словом сказать, кроме вреда ничего доброго не бывает, сии звонкие колокольчики за деньги не токмо тебя, но и себя продать в состоянии".
Нравственные советы Посошкова переносят нас не только к другой степени образования, но и в другую сферу житейскую. Он советует сыну прежде всего соблюдать целомудрие. Его советы в этом отношении напоминают во многом подобные же наставления древней Руси. Затем он требует от сына смирения -- другой добродетели, которую проповедовали усердно в древней Руси. "Никакого человека дураком не называй, -- говорит он, -- но перед всеми себя смиряй, а повысится ни перед каковыми и самыми простыми людьми не моги, понеже гордым Бог противится, смиренным же дает благодать Свою". Настаивая на необходимости смирения и милосердия, Посошков требует милосердия и к животным: "Егда научишися миловать и скоты, то уже устыдишися не жаловати человека". Он считает даже грехом срубить без нужды дерево. Как уживались такие кроткие воззрения с безжалостным отношением к еретикам и вообще всяким преступникам -- это одна из тайн человеческой природы, до известной степени объяснимая состоянием умственного развития. Нельзя, однако, не заметить, что подобное учение должно было плодотворно действовать в среде общества, не привыкшего себя сдерживать, и должно было с особенной настойчивостью приниматься теми, которые всегда могли ждать против себя несправедливых, не всегда даже на корысти, а часто только на капризе основанных действий. Мы знаем, что Посошков видел над собою подобную грозу и, стало быть, понимал, как бы хорошо было, если бы все люди благочестиво относились друг к другу, и как важно быть смиренным на свете. Татищеву, если бы даже подобные рассуждения и пришли в голову, незачем было на них долго останавливаться: общие нравственные правила можно было найти в тех книгах, на которые он указывал; ему же важнее были результаты его житейского опыта; и сам по себе он не был человеком мягким, да и по своему положению чувствовал потребность более в энергии. Учить же сгибаться перед людьми, которые поставлены выше, он не считал необходимым: сама жизнь научит; да гордому человеку трудно было и признаться в этой необходимости, хоть и случалось подчиняться ей. Конечно, и Татищев говорит против гордости, но касается этого вопроса слегка: "первая попытка, -- говорит он, -- глупости есть гордость и роскошь. Не меньше того презрения достойна и глупость" и советует избегать этих пороков: под гордостью разумеется спесь; а смирение, какое мог иметь в виду Посошков, Татищев нигде не предписывал. О браке Посошков распространяется и нередко впадает в такие рассуждения, которые в наше время становятся невозможными в печатной книге, а тогда, в то простодушное время, были обычными. Жениться он советует во избежание греха раньше. Наставления его о сватании чрезвычайно характеристичны для быта. Он советует сыну не сватать зараз несколько невест, "понеже девица такой же человек, как и ты, а не лошадь"; выбирать невесту надо не за красоту лица, а за хороший нрав; стараться ее увидеть не на смотринах, а случайно; выбирать надо равную себе или даже низшую: "жена мужем честна, и не муж женою". На свадьбу не следует пускать колдуна и вообще беречься от порчи: поэтому "брака своего, -- говорит Посошков, -- тайно не твори, но приведи свою обручницу ко святой церкви, к литургии, и после литургии при всем народе начни венчаться". Жить с женою следует в мире, учить детей вере и грамоте, но не баловать их: не водить в роскошных одеждах, не приучать к лакомству и отстранять от легкомысленной жизни, за покушение к которой сына следует строго наказать: "то ты и ребра ему сокруши". А таким покушением считается шутка с молодыми девушками. Так сказывается в Посошкове допетровская Русь.
Главное назначение дворянина или шляхтича, по понятию наших дедов, была служба, а потому Татищев в своей "Духовной" много говорит о службе. Он начинает свои нравоучения общими замечаниями, весьма характеристичными для оценки его взглядов и деятельности. "В службе государя и государству, -- говорит он, -- должен ты быть верен и прилежен во всяком положенном на тебя деле; так о пользе общей, как о своей собственной, прилежать и государю, яко от Бога поставленной над тобой власти, честь и повиновение отдавать". "Если на тебя случится гнев государев, не злобствуй на него, но рассуждай, что сие по твоей вине, или по невинному оклеветанию от кого, терпишь и приемли с благодарением, яко от Бога посланное наказание". "Главное же повиновение в том состоит, что ни от какой услуги, куда бы тебя не определили, не отрицайся и ни на что сам не называйся, если хочешь быть в благополучии". "Что же до верности и ревности к службе государю и государству принадлежит, то весьма верно служащие как милости и награждения получают, так велики и опасностям и горестям подвержены для того, что от вины плутов, хищников и прихотью преисполненных ненависть, клеветание и гнев претерпевают". "Невзирая на такие злостные нападки, мужественно и благоразумно верность храни и о пользе всеобщей неусыпно прилежи, власть и честь государя до последней капли крови защищай; с хвалящими вольности других государств и ищущими власть монарха уменьшить никогда не согласуйся". В пример гибели от подобных взглядов указывается на попытку верховников. "Паче всего тайность государя прилежно храни и никому не открывай; всего же более женщин и льстецов хитрых охраняйся, чтоб нечаянно из тебя не выведали". "Никогда о себе не воображай, чтоб ты правительству столь много надобен был, что без тебя обойтись будет невозможно, и о других того не думай: знай, что таких людей Бог в свет не создавал".
Для шляхтича предстоит три пути деятельности: служба военная, гражданская и придворная; в духовенство редко поступает шляхетство и то чрез монашество; "токмо ныне, -- прибавляет Татищев, -- наши дворяне, хотя б кто престарелых лет был и не имеющий никакого пропитания, монахом быть никакой склонности не имеют, сие для таких людей весьма не похвально". Военная служба считается первою для шляхетства; но в нее надо поступать не моложе 18-ти и не старше 25-ти лет; очень молодому человеку служба военная может быть вредна для здоровья, и он может "между подлостью" благонравие потерять; но дурно и долго не поступать в военную службу: "коли кто долго в доме удержится, и к домашнему обхождению, а более к своевольству привыкает, то ему под властью быть, послушание и прилежность изъявлять и себе произвождение приобрести весьма трудно является". Воину, по мнению Татищева, не нужно ни опрометчивой храбрости, ни робости, а "надлежит посредство хранить, чтобы вперед не вырываться и позади не оставаться; за тем прилежат от начальников почтением и послушанием, а от подвластных ласкою и благоразумием почтение и любовь приобрести". За военною службою следует гражданская. Татищев считает ее самою важною, "ибо без доброго и порядочного внутреннего правления ничто же в добром порядке содержано быть не может, и в оном гораздо более памяти, смысла и рассуждения, нежели в воинстве потребно; для того нужно градоправителю законы и состояние своего государства обстоятельно знать и разуметь, из чего может вред и польза приключиться". Поэтому он хвалит меры Петра: определить при коллегиях и посланниках юнкеров (то есть молодых людей для обучения), в секретари назначать из шляхетства; в столицах и губерниях сделать гражданские должности выборными и определять в гражданскую службу лиц, довольно прослуживших в войсках или, по слабости здоровья, к военной службе не способных; не одобряет же он того, что многие отставленные от военной службы за пьянство и другие пороки определяются в гражданскую. "Может ли сие их управление полезным быть? -- говорит он и продолжает: -- Чего же ради сие делается, я не разумею и рассуждать не могу". В гражданской службе Татищев требует правосудия и при этом развивает уже известную нам теорию вознаграждения; другим условием хорошего управления он считает доступность правителя челобитчикам. "Для чего у меня, -- прибавляет он, -- никогда, хотя бы на постели лежал, двери не затворялись, чему ты сам свидетелем был, и ни о ком холопе не докладывали, но всяк сам себе докладчик был". Правитель не должен поддаваться просьбам своих знакомых и приятелей, которые стали бы перед ним хлопотать о чем-нибудь, и особенно не следует поддаваться своему секретарю. Татищев так далеко простирает свое недоверие к секретарям, что советует даже тогда, когда совет его справедлив, исполнять его не сейчас, чтоб он не подумал, что вполне овладел начальником. "Когда ж тобою их подчиненных примечен будет добродетели наполненный, не алчный и справедливый человек, таких не токмо советы слушай, но и отличным образом их во обхождение свое принимай". Много вредят также правителям бессовестные товарищи, и потому надо к товарищам приглядываться. Советуя останавливать подчиненных от дурных поступков разговором наедине, Татищев считает лучшим удалить того, кто не нравится, а не заводить с ним ссоры и не жаловаться на него. Придворная служба многими считается почетною; но Петр Великий не ценил ее, и хотя при Анне она была возвышена, но Татищев не советует сыну в нее поступать, "понеже тут лицемерство, коварство, лесть, зависть и ненависть, едва ли не все вместо добродетели происходит; а некоторые ушничеством ищут свое благополучие приобрести, несмотря на то, что губят невинных". В 50 лет дворянин -- по мнению Татищева -- должен поселиться в деревне и заняться хозяйством*. Его советы по этому вопросу рассмотрим вместе с "Экономическими записками".
______________________
* Говоря о необходимости по ослаблению здоровья оставить службу в 50 лет, Татищев прибавляет. "Весьма остерегайся того, чтоб тебя без прошения от службы не отставили; сие для честного и благородного человека стыд и поношение: одни только скоты сего наказания не ощущают. И для того лучше отстать по своей воле, нежели с нареканием продолжатъ службу и от того терпеть стыд и поношение".
______________________
Посошков тоже делает обозрение разных житейских положений, в которые может попасть его сын. Так он обозревает положение земледельца, раба, ремесленника, купца, солдата, офицера, крестьянина, нищего, судьи и подьячего. Была, кажется, и глава о духовенстве, но она не дошла до нас. Советуя сыну оставаться хорошим человеком во всех этих положениях и всюду сохранять смирение, Посошков, вместе с тем, в некоторых положениях (офицерства и судейства) предостерегает его от угнетения других. Местами он вдается в специальные советы. Так, в офицерстве о стрельбе в цель, к чему он не раз обращался в других своих сочинениях; в купечестве о том, чтобы не мешать торговле друг друга; в судействе подробно говорит о допросах и т.п.
Сопоставив эти два сочинения, мы нисколько не думали сравнивать две одинаковые величины; мы очень хорошо понимали, что авторы их различаются и своим личным характером, и степенью образования, и общественным положением; но мы думали, что их сопоставление не лишено интереса в том отношении, что показывает, какая разница между человеком старого русского образования, хотя и сочувствующим реформе, и человеком образованным уже по-европейски, хотя от того не переставшим быть русским. Не вдаемся в дальнейшие рассуждения, полагая, что дело само по себе ясно.
В "Экономических записках" Татищева, а отчасти и в "Духовной", высказывается его идеал хорошего хозяина и попечительного о крестьянах помещика. Не вполне одобряя крепостное право, он, однако, считает отмену его невозможной. Вот что говорит он по этому поводу в примечаниях к "Судебнику": "Вольность крестьянин и холопей, хотя во всех европейских государствах узаконенная и многую в себе государством пользу заключает, может и у нас тогда -- т.е. при Иване Грозном -- от обычая пользовало (приносило пользу), особливо когда крестьяне беспутными отчинниками утесняемы и к побегам их разорением понуждаемы не были". "Тогда в добрых, верных и способных служителях мы такого недостатка не терпели бы; но оное с нашею формою правления монаршеского не согласует, и вкоренившийся обычай неволи переменить небезопасно, как то при царе Борисе и Василие от учинения холопей невольными приключилось"*. Признавая, таким образом, крепостное право необходимым злом, Татищев старается в "Экономических записках" и "Духовной" устроить эти отношения так, чтобы польза помещика тесно соединилась с пользою крестьян. На отношения помещика к крестьянам Татищев переносит во всей его полноте идеал XVIII в. отношений правительства к подданным. По идеям, господствовавшим в начале XVIII в. и прилагаемых у нас Петром Великим, правительство принимало на себя обязанность опеки над всеми нравственными и материальными интересами подданных; мастному почину открывался только путь, указываемый правительством. Понятие экономической свободы, не имевшее тогда никакого приложения к государству и даже до физиократов и Адама Смита не вошедшее в сознание, менее всего могло быть приложено к быту помещичьих крестьян. Отто го-то в тогдашних воззрениях на отношения попечительного правительства к подданным Татищев находит идеал отношений попечительного помещика к своим крестьянам. Во взглядах на этот вопрос сходится с ним и Волынский в своей "Инструкции дворецкому Немчинову об управлении дома и деревень"**. Заботясь о нравственном благосостоянии крестьян, Татищев советует иметь попечение о благолепии церкви и о приобретении ученого священника, "который бы своим еженедельным поучением и предикою к совершенной добродетели крестьян твоих довести мог, а особливо, где ты жить будешь; имей с ним частое свидание; награди его безбедным пропитанием деньгами, а не пашнею, для того чтобы от него навозом не пахло: голодный, хотя бы и патриарх был, кусок хлеба возьмет; за деньги он лучше будет прилежать к церкви, нежели к своей земле, пашне и сенокосу; что и сану их совсем неприлично и через то надлежащее почтение теряют***. А крестьяне, живучи в распутной жизни, не имея доброго пастыря, в непослушание приходят, а потом господ своих возненавидят, подводя воров и разбойников, смертельно мучат и тиранят, а иных и до смерти убивают". Указав на то, что при исповедании всех в один великий пост священник не имеет времени поучить всех в вере, Татищев советует разделить крестьян по постам и продолжает: "А невежды, ленивые и неученые попы, получая от крестьян алтыны, мирволят и совсем на них того не взыскивают; к тому ж, почасту обращаясь с крестьянами братством, одни только им рассказывают и вымышляют праздники, велят варить беспрестанно пиво, сидеть вино, едят и пьют безобразно, а о порядочной и прямой христианской должности никакого и помышления не имеют. А потом пьяные, поссорясь, стараются крестьян научить отнять у соседа землю; зная, что с земли платежа в казну никакого нет, владеть будут без убытка и ведая, что челобитьем искать на обидчике и веку человеческого не достанет; а хотя по суду и изобличен будет, однако останется своим пронырством без надлежащего наказания"****. Не довольствуясь только устными наставлениями пастыря, Татищев приказывает в своих вотчинах учить грамоте: "а крестьянских ребят, -- говорит он, -- от 5 до 10 лет учить грамоте и писать, как мужского, так и женского пола, чрез что оные придут в познание закона"; а от 10 до 15 лет учить разным нужным в крестьянстве мастерствам, "дабы ни один без рукоделия не был, а особливо зимою оные могут без тяжкой работы получить свои интересы, и в том от них не принимать никакого оправдания и всевозможными силами к тому их принуждать и обучать надлежит"*****. Волынский тоже заботился об образовании крестьян: велит раздать священникам по своим вотчинам народных книжек Феофана и обучать нескольких мальчиков грамоте, а также и мастерствам******. Принимая на себя обязанность заботиться о нравственном здравии своих крестьян, Татищев считает нужным заботиться и о телесном и советует сыну иметь в деревне лекаря и покой для приема больных, а также для призрения старых и увечных7*. Волынский тоже считает необходимым призирать на своем дворе старых, увечных и сирот8*. Если уже помещик принял на себя заботу о крестьянах, то логически он должен определить весь строй их жизни. Так и понял это Татищев и дает пространное наставление, обнимающее весь образ жизни крестьянина и весь его обиход. Мы теперь, зная, что подобные наставления не приносят большой пользы и что, вообще, обычаи не истребляются и не укореняются наставлениями, не должны, однако, смотреть ни с насмешкою, ни с негодованием на подобные воззрения наших дедов и отцов, а изучать их как любопытный факт. "Каждый день, -- говорит Татищев, -- необходимо всякий добрый крестьянин должен поутру встать зимою и летом в 4 часа пополуночи, обуться, одеться, умыться, голову вычесать, отдать Богу долг, принести молитву, потом осмотреть свою скотину и птиц накормить, хлевы вычистить, коров выдоить; после того делать разную по времени надлежащую работу до 10 часов; а потом обедать; а в 12 часу поить всякий скот и птиц и доить коров; а сделав то, взять роздых летом до 4 часу пополудни; потом надлежит умыться и ужинать; а в 5 начать производить с поспешением надлежащую работу до 10 часу пополудни; после того должно убрать с поля скотину и птиц, коров выдоить, а в ночь летом корму не давать; сделав оное, благодаря Бога, спокойно может спать. Зимою же работу производить таким же образом с разделением тем: обедать в 12 часу, ужинать в 9 часу пополудни, по холодному времени кроме 12 часа весь день производить работу; в субботу пополудни идти в баню, где обрезывать ногти у рук и ног; а в воскресенье и торжественные праздники, кроме пустых крестьянских, должны быть в церкви слушать божественную литургию в белых рубашках и во всяком опрятстве"9*. Советует даже крестьянину иметь у себя перину и разводить в огороде разные овощи, чтобы "от скота иметь различие в своем покое" и "различить себя от скота в пище". Крестьянин должен иметь у себя в доме определенную посуду. "А кто сего вышеписанного в доме своем иметь не будет, -- прибавляет Татищев10*, -- таковых отдавать другому в батраки без заплаты, который будет за него платить всякую подать и землею его владеть, а его, ленивца, будет иметь работников, пока он заслужит добрую похвалу". Далее определяются признаки ленивого крестьянина, между которыми указывается и нечистота в избе и неимение квасу и печение дурного хлеба. Волынский приказывает ежегодно пересматривать достатки крестьян; обедневших от лени наказывать, но давать ссуды, а если это не поможет, то брать во двор в конюхи11*. Приказчику Татищев поручает смотреть и за работой и за поведением крестьян: "всего наивятще, -- говорит он12*, -- смотреть надлежит летом во время работы ни малой лености и дневного покоя крестьянам происходить не могло. Кроме одних тех праздников, которые точно положены и освобождены от работы, не торжествовать, понеже ленивые крестьяне ни о чем больше не пекутся, как только узнать больше праздников. И для того работу производить начать с вечера ночью и поутру, а в самое жаркое время отнюдь не работать, ибо как людям, так и лошадям оное весьма вредно".
______________________
* Прим, к §27. Любопытно, что, различая в начале крестьян от холопов, в конце Татищев называет крестьян, о которых только и шла речь, холопами, исконно бывшими рабами.
** "Москвитянин", 1854; NoNo 1, 2.
*** Еще Посошков ("Сочинения", 1, 23) советовал освободить сельское духовенство от пашни и положить на прихожан давать на содержание духовенства 1/10 своего дохода. Волынский в своем "Рассуждении о поправлении государственных дел" предлагал: "учредить по приходам сбор для содержания священников, не допуская их до необходимости заниматься хлебопашеством" ("Зап. об Арт. Волынском", 155, в "Чт. в общ. Ист. и Др." 1858. П); а в "Инструкции" предписывает, отбирая из всего 1/10, продавать и употреблять на церковь и на призрение дряхлых вдов и т.п. (пункт X); сам Татищев в "Записке" 1730 года рекомендует рассмотреть доход духовенства, чтоб деревенские могли детей своих в училищах содержать и сами бы не пахали ("Утро", 377).
**** "Духовная", 49 -- 51.
***** Экон Запис. (Врем XII), 18.
****** Пункт II.
7* "Духовная", 55.
8* Пункты XI и XII.
9* Экон. Зап., 27.
10* Там же, 28.
11* Пункт XIV.
12* Эконом. Зал., 20. Заметим, что в выписках мы не касаемся технических подробностей работ, а только обозначаем общее направление.
______________________
"Необходимо во время работы с крестьянами старосте и приказчику с великою строгостью и прилежностью обращаться надлежит, пока хлеб весь с поля убран будет как помещиков, так и крестьянский. Работу же производить, сделав сперва помещичью, а потом принуждать крестьян свою, а не давать им то на волю, как то есть в худых экономиях, где не смотрят за крестьянской работой, когда они обращаются к собственной работе, понеже от лености в великую нищету приходят, а после произносят на судьбу жалобу. Когда ж убран будет с поля весь хлеб, то староста и приказчик не имеет их больше к работе принуждать, и должен им дать покой несколько времени; а за труды их, выбрав свободный день и собрав всех, напоить и накормить из боярского кошта. А в зиму ревизует художников, что кто сделал для своей продажи и не были ль праздны, понеже от праздности крестьяне не только в болезнь приходят, но и вовсе умирают: спят довольно, едят много, а не имеют муциону". Приказчик должен смотреть за тем, чтобы у крестьян было скота не менее определенного. "Крестьянин не должен продавать хлеб, скота и птиц лишних, кроме своей деревни, а когда купца нет, то должен купить помещик по вольной цене; а когда помещик купить не захочет, тогда вольно продавать постороннему. А кто без ведома продаст или к работе ленив будет, тех сажать в тюрьму* и не давать хлеба двое или трое суток. А особливо вражды, ссор и драк между собою отнюдь не иметь под жестоким наказанием". "А кто в том виновен явится или каким злодеем себя окажет, то штрафовать денежным штрафом и сверх того чинить наказание: не давать пить и есть время, смотря по вине, до трех дней. Приказчик же ни под каким видом не должен иметь присевов или пашню, кроме своего дохода, положенного от помещика; а может держать скот на барском корму, сколько ему позволено будет, а лучше содержать приказчика деньгами. Крестьян в чужую деревню в батраки и пастухи не пускать и в свою не принимать; вдов и девок на выводы не давать под жестоким наказанием, понеже от того крестьяне в нищету приходят: все свои пожитки выдают в приданое и тем богатят чужие деревни. В своей деревне между собою кумовства не иметь, затем чтоб можно было жениться. Крестьян старых и хворых, мужеска и женска пола, по миру не пущать, а определять их в домовую богадельню, которых поить и кормить боярским коштом. Приказчик должен иметь годовой ежедневный журнал, что когда сделано и зачем, когда работы не было. На барском дворе иметь каждую ночь караульщиков по 3 человека с рогатинами. Если же, паче чаяния, в случае недорода хлеба, или в дороговизне, должен всякий приказчик у крестьян весь хлеб их собственный заарестовать и продавать им запретить, дабы они в самую крайнюю нужду могли тем себя пропитать, чрез что можно их удержать в случае крайней нужды от разброду". "Всякому помещику, -- говорит Татищев, -- должно иметь на пашне деревни в одном месте для того, чтоб сам всю экономию мог видеть, а прочим иметь на оброке по рассмотрению своих дач и всяких угодьев. Ежели он, помещик, сам по случаю своей экономии видеть за отлучкою не может, то, отдав всю землю и всякие угодья крестьянам, пользу себе получит сим положением полезнее, нежели заочно содержать приказчика или старосту". Затем, исчислив поборы, собираемые с крестьян натурою, он прибавляет: "и ежели довольно земли, лугов и лесов, чтобы не менее было на каждое тягло в поле трех десятин мужу с женою, то за все вышеописанное в состоянии будет заплатить каждое тягло без тягости в год помещику 10 рублей"**. К умножению доходов помещиков служит винокурение и продажа вина, а потому как Волынский желал***, чтобы винокурение предоставлено было исключительно шляхетству (тогда право это принадлежало помещику и винным подрядчикам)****, так и Татищев стоит за вольную продажу вина, которою пользовалось бы шляхетство. В "Духовной" он советует сыну в случае, если правительство спросит дворянство, желает ли оно вольной продажи вина, не останавливаться даже на том, что потребуется в таком случае новый поземельный сбор. "Сия, -- говорит он*****, -- прямая есть должность дворянская, и общенародная том польза разведением скота, а от большого навоза урожаем хлеба. Целовальники же, чумаки, подносчики, смотрители, поверенные, кабацкие головы и самые главные откупщики, которых числом всех в государстве более 5000 человек праздно живущих хлебоядов и ежегодной саранчи, все те тунеядцы войдут к своим местам; а многие из них прямо сознают, чьи они прежде были; беззаконно прижитые и беглые разные люди определяются к прямым должностям; напротив же того, в городах бедные жители, вдовы, солдатски жены и дочери, от вольной продажи будут получать свое безгрешное содержание". Даже примером других государств (Швеция) Татищев доказывает, что и пьянства будет тогда меньше.
______________________
* Татищев предписывает в деревне иметь "для винных людей тюрьму" (там же, 20).
** Эконом. Зап. 29 -- 30.
*** Зап. об Арт. Волынском, 155.
**** П. С. 3. VIII, No 5342.
***** "Духовная", 81.
______________________
От управления деревнями Татищев переходит к управлению домом. Начинает он рассуждением об экономии: советует каждому откладывать 1/5 часть дохода на непредвиденные случаи. Человек, получающий 1000 рублей дохода, может, по его мнению, иметь прислуги 9 человек мужчин (камердинера, повара, ученика его, кучера, форейтора, два лакея, истопника, работника), 3 женщины (1 наверху, белую прачку, работную), карету и четверку лошадей.
Не останавливаясь на обязанности каждого из прислужников, укажем только общие замечания: "Необходимо должны в доме все люди взяты быть из поваров -- вероятно потому, что Татищев от повара прежде всего требует опрятности -- и каждый день быть убраны и напудрены, в башмаках, в обеды и ужины все быть у стола". "Серых кафтанов и нагольных шуб никому не иметь; у каждого должна быть постель и одеяло, пара платья и эпанча, а зимою могут под камзолом носить фуфайки байковые для тепла, три рубашки; все должны уметь грамоте, партес петь и на музыке играть; жалованья давать на каждого не менее трех рублей в год, дабы оные всем были довольны, и затем наказывать за вину нещадно: одна милость без наказания быть не может по закону божию". "Никакой пьяница и вор во дворе терпим (быть) не может, и как можно стараться его из числа дворовых людей исключить, хотя бы как он надобен не был, ибо от того великое поношение и разорение господин его терпеть должен. Как уже известно, что от пьянства всякая беда произойти может: пожар, воровство, убийство, одним словом сказать, всему злу корень". Таковы должны быть, по мнению Татищева, отношения между помещиком и его крепостными, и в деревне и во дворе. По тогдашним понятиям, он является в своих наставлениях добрым и человеколюбивым помещиком, который заботится не только о своих интересах, но и об интересах подвластных ему людей. Большего от его времени и требовать было нельзя.