Приехав в свою подмосковную Болдино, Татищев уже не оставлял этой деревни до смерти (июль 1750 года). Несмотря на то, что Татищев считался состоящим под судом и у двери его постоянно стоял солдат сенатской роты, он усердно работал. Здесь он доканчивал свою историю, которую в 1739 году привозил в Петербург, по к которой не встретил сочувствия и по поводу которой даже возбуждено было подозрение в его православии. Тогда Татищев поехал к новгородскому архиепископу Амвросию и изменил все то, что Амвросий нашел нужным изменить*. Такой опыт был непоощрителен, и потому в деревенском уединении пришла Татищеву другая мысль: отправить сочинение в Лондонское королевское общество, чтобы оно издало его в переводе; он написал об этом письмо к Гануэю**; но, но недостатку переводчиков, это дело так и не состоялось. Из деревни Татищев вел обширную переписку, часть которой дошла до нас: с академией***, с Петром Ивановичем Рычковым, которого он узнал в Оренбурге и направил к ученым занятиям****. Мысль его была деятельна до конца; но телом он слабел все более и более. Около него были только невестка и внук Ростислав Евграфович; сын был на службе, и Татищев пишет к вице-канцлеру, графу Воронцову, прося позволить ему переписку с сыном*****; впрочем, перед смертью он вызвал сына из Москвы. С женою своей, вдовой Редкиной, Татищев расстался давно; причиною ссоры была связь ее с известным Решиловым******. Вот источник едких нападок в "Духовной" на ханжей, бродяг и вестонош; быть может, сюда же относится и указание на то, что долгое отсутствие мужа на службу подает повод к неверности жены. Вообще Татищев, быть может, вследствие этого разлада, смотрел невысоко на женщин. Так, в "Разговоре о пользе наук"7* Татищев считает, между прочим, и потому нужным посылать юношей за границу, что, за отсутствием отцов, дети остаются на руках жены и слуг и не могут научиться ничему хорошему. Впрочем, как человек образованный, Татищев советует сыну видеть в жене друга. Не знаю, была ли жена его жива в эту пору, но в 1740 году, когда писана "Духовная", она была еще жива, и Татищев предписывал сыну уважать ее. Смерть Татищева была очень странна. Накануне смерти он поехал верхом в церковь за три версты и велел туда явиться мастеровым с лопатами. После литургии пошел со священником на кладбище и велел рыть себе могилу подле предков. Уезжая, уже в одноколке, он просил священника на другой день приехать приобщить его. Дома нашел курьера, который привез указ, оправдывающий его, и орден Александра Невского. Он возвратил орден, сказав, что умирает; то же повторил повару, пришедшему спрашивать об обеде на завтра. На другой день приобщился, простился со всеми, дал наставление сыну, соборовался и скончался. После оказалось, что он даже гроб велел приготовить8*.
______________________
* 1) Об апостоле Андрее. 2) О Владимирском образе Пресвятой Богородицы. 3) О делах и суде Константина митрополита. 4) О монастырях и училищах. 5) О Новгородском чуде от образа Богородицы Знамения. "История Российская", I, XIV. Вот, вероятно, источник всех толков о неверии Татищева, равно как и его не всегда почтительные отзывы о духовенстве.
** "An historical Account", I, 78.
*** Частью указано в "Истории Академии Наук".
**** "Жизнь П.И.Рычкова".
***** "В.Н. Татищев", 526.
****** И.В. Чистовича "Феофан Прокопович", 461, прим. 1.
7* Это замечательное сочинение хранится в рукописи в Императорской Публичной Библиотеке. Мы к нему еще вернемся.
8*"Странная смерть В.Н. Татищева", ("Библиогр. Записки", 1858, 198 -- 200).
______________________
Так умер этот замечательный деятель XVIII в., принесший так много добра всему обществу и -- хотя не чуждый пороков своего времени, за которые, конечно, не осудит его ни один благоразумный человек, -- всегда умевший и желавший делать пользу. С обширным умом, способным быстро переходить от одного предмета к другому, он соединял твердую волю, и если порою и ему приходилось сгибаться перед временщиками, то все-таки и временщик инстинктом понимал, что этот человек действует не из одних личных видов, а стало быть, не на все пойдет, и что самое унижение терпит только для того, чтобы не совсем закрыли дорогу его способностям, чтобы он мог приносить пользу. Обвинения, которые падают на Татищева, падают в значительной степени и на Волынского: и Волынский был не чужд корысти, и Волынский не всегда держал себя независимо. Только трагическая судьба Волынского выдвигает его перед Татищевым; но деспотические наклонности Волынского были менее заметны у Татищева, который, напротив, часто является поборником коллегиального начала. Все это относится, разумеется, только к одной стороне деятельности Татищева, но если мы вспомним, что Татищев завоевал себе высокое положение еще в другой области -- в области науки, то мы не будем в состоянии говорить о нем иначе как с чувством глубокого уважения.