Валентина ушла изъ богадѣльни, чувствуя себя виноватой, точно она подглядывала въ замочную скважину или скушала запретный плодъ, или побывала у гадалки. И со всѣмъ тѣмъ открытіе было сдѣлано невольно и преждевременно. Еслибы отъ нее зависѣло, она бы лучше подождала, потому что теперь ей приходилось дѣйствовать такъ, какъ еслибы она ничего не знала, и жить подъ чужимъ именемъ.
Когда она вернулась домой между девятью и десятью часами, базаръ въ Гокстонъ-Стритѣ былъ въ полномъ разгарѣ, и матроны Иви-Лэна высыпали на улицу и стояли кучками; у дверей трактира стояла толпа мужчинъ и шумно бранилась.
Было ли то дѣйствіе воображенія, или же Валентина успѣла уже измѣниться въ то короткое время, которое протекло со времени ея открытія, но она уже смотрѣла на всѣхъ этихъ людей не съ тѣмъ чувствомъ близкаго родства, какъ передъ тѣмъ. Они не были больше ей братьями, иначе какъ въ томъ общемъ смыслѣ, въ которомъ ихъ величаютъ въ церкви.
Что касается обитателей Иви-Лэна, то они уже знали Валентину, хотя она только-что пріѣхала; знали, что она сестра одной изъ рабочихъ дѣвушекъ, живущихъ вмѣстѣ съ ними въ одномъ изъ домовъ; считали, что она служитъ приказчицей въ какомъ-нибудь магазинѣ, потому что "чисто одѣта", и знали также, что она "порядочная" дѣвушка -- качество, которое въ Иви-Лэнѣ, какъ и вездѣ, внушаетъ уваженіе.
Женщины разступились, чтобы дать ей пройти, и снова сомкнулись, когда она прошла, и продолжали свое шумное, парламентское засѣданіе.
Когда Валентина проходила въ сѣняхъ, человѣкъ, стоявшій тамъ, посторонился, чтобы дать ей пройти, и снялъ шляпу. Только гораздо позднѣе сообразила она значеніе этого жеста. Никто, кажется, еще не обращалъ вниманія на тотъ фактъ, что англійскій рабочій никогда не снимаетъ шляпы передъ женщиной. Значитъ, этотъ человѣкъ не рабочій. Онъ принадлежитъ или принадлежалъ къ тому классу людей, который снимаетъ шляпы: значитъ, онъ есть или былъ -- джентльменъ. Когда Валентина поднималась по лѣстницѣ, этотъ человѣкъ медленно прошелъ въ лицевую комнату нижняго этажа. Валентина оглянулась и поглядѣла ему вслѣдъ. Онъ былъ очень старъ, высокъ ростомъ, но уже сгорбился. Она не могла хорошенько разглядѣть его лица, потому что было слишкомъ уже темно. Она увидѣла только, что у него густые и совсѣмъ сѣдые волосы. Глаза его встрѣтились съ глазами Валентины, и ее поразило ихъ печальное выраженіе. Оно заставило ее подумать, какова могла быть исторія этого человѣка.
Она прошла въ комнату дѣвушекъ, гдѣ Лотти одна лежала на кровати. Она очень сильно страдала прошлой ночью; спина у нея очень сильно болѣла и кашель жестоко ее мучилъ. Она стонала, лежа, но, такъ-сказать, шопотомъ, потому что когда спишь на постели втроемъ, то привыкаешь стонать неслышно, чтобы не мѣшать спать другимъ.
Валентина вспомнила, что у нея есть виноградъ въ буфетѣ, принесенный Клодомъ. Она принесла его и стала по одной ягодкѣ власть въ ротъ Лотти, какъ нянька, которая кормить маленькаго ребенка.
Боль происходила, главнымъ образомъ, отъ истощенія силъ. Когда Лотти поѣла винограду, боль почти совсѣмъ прошла.
Тогда Валентина перенесла ее въ себѣ въ комнату, раздѣла и положила на собственную постель.
-- Вы здѣсь переночуете,-- сказала она.-- Сюда не долетаетъ уличный шумъ и, кромѣ того, моя постель мягче вашей. Я могу спать на кушеткѣ. Не смѣйте спорить, Лотти. Помните, что я -- сестра Меленды, и тоже бываю очень сердита иногда, въ особенности когда мнѣ противорѣчатъ. О, какіе истасканные башмаки и чулки! Завтра я вамъ дамъ новые. Меленда говорить, что вы можете брать отъ меня все, что вамъ нужно. А вамъ все рѣшительно нужно, бѣдняжка! А теперь поѣшьте еще винограду.
-- Еслибъ вы могли убѣдить Меленду тоже поѣсть винограду! Но она ни за что не согласится, а между тѣмъ худѣетъ съ каждымъ днемъ.
-- Что мнѣ дѣлать? какъ мнѣ убѣдить ее?
-- Ничего не дѣлайте, и тогда она сама, можетъ быть, помирится съ вами.
-- Слушайте, Лотти. Завтра суббота, а потомъ воскресенье. Я буду за васъ работать завтра,-- слышите?-- и такимъ образомъ вамъ можно будетъ отдыхать два дня. А тамъ увидимъ.
-- Вы не можете за меня работать.
-- Нѣтъ, могу. Я отлично шью. Но, Лотти, не могу ли я что-нибудь для васъ сдѣлать? есть ли у васъ родные и друзья?
-- Нѣтъ, никого нѣтъ. Папенька и маменька мои были изъ провинціи, и я не знаю, изъ какой мѣстности.
-- И вы всегда были такъ бѣдны?
-- Нѣтъ... это все папенька виноватъ. Онъ обанкротился. У него, знаете ли, была лавка на Госвелъ-Родѣ. Небольшая, но такая хорошенькая лавка; а сзади пріемная, и четыре спальни наверху. Въ тѣ дни мы ходили въ школу, не въ народную, знаете, а въ пансіонъ для благородныхъ дѣвицъ. А по воскресеньямъ ходили въ церковь, гдѣ у насъ была своя скамья. А затѣмъ онъ разорился и обанкрутился.
-- Отчего онъ разорился?
-- Не знаю. Покупателей не стало... а потомъ мы совсѣмъ обѣднѣли, все продали; торговцу обанкрутившемуся плохо приходится; всѣ другіе торговцы его презираютъ, потому что думаютъ, что онъ пьяница или мотъ. А потому папенька никакъ не могъ найти себѣ работу. А маменька заболѣла отъ нищеты и съ ума сошла. Приходъ взялъ ее на свое попеченіе, а тамъ она умерла.
-- А что сталось съ вашимъ отцомъ?
-- О! не осуждайте его, бѣднаго! Это все съ горя. Онъ сталъ пить, простудился, слегъ въ больницу и умеръ.
-- И вы остались одна? вы... были у васъ братья и сестры?
Лотти запнулась.
-- Не говорите, если вамъ непріятно, душа моя.
-- У меня... была... одна сестра. Ее звали Тилли.
-- Гдѣ же она? тоже умерла?
-- Тс!-- шепнула Лотти.-- Не знаю, гдѣ она, и не знаю даже, жива она или умерла. Она сказала, что не можетъ вынести этого, и ушла, и что съ ней сталось, мы не знаемъ. Меленда разыскивала ее, но не могла найти.
-- Гдѣ же Меленда ее разыскивала?
Лотти не отвѣчала на этотъ вопросъ.
-- И я часто думаю о Лиззи и безпокоюсь. Потому что она тоже недовольна своимъ положеніемъ, какъ и Тилли. А отецъ ея ужасно бѣденъ и не можетъ помочь ей.
-- Кто ея отецъ?
-- Старикъ м-ръ Лэнъ, который живетъ внизу. Онъ былъ когда-то джентльменъ, но... что-то такое сдѣлалъ и... попалъ къ бѣду. Онъ пишетъ письма для нѣмецкихъ евреевъ въ Уайтчепелъ и для нѣмецкихъ рабочихъ на Кортенъ-Родѣ. Онъ знаетъ кучу иностранныхъ языковъ, но ужасно бѣденъ и ничего не можетъ дать бѣдной Лиззи.
-- Душа моя, неужели вся улица полна такими страшными исторіями?
-- Да, мы всѣ бѣдны, и, вѣрно, у каждаго есть исторія о томъ, какъ онъ обѣднѣлъ.
-- Вы еще мнѣ не сказали одной вещи, Лотти: какъ вы познакомились съ Мелендой?
Лотти разсказала и эту исторію. То была простая исторія, но трогательная, про дружбу двухъ дѣвушекъ,-- которая могла заткнуть за поясъ дружбу Давида и Іонаѳана, почему-то считающуюся образцомъ идеальной дружбы.
И мудренаго нѣтъ, что сердце Валентины было тронуто, а на глазахъ навернулись слезы, когда Лотти досказала свою исторію.
-- А теперь, Лотти, довольно разговаривать. На улицѣ стало тише, и вы теперь скоро заснете. Вотъ виноградъ тутъ близко подъ рукой... Прощай, милая. О, Лотти, Лотти, я и не подозрѣвала, чтобы было такъ много горя на свѣтѣ! Бѣдная дѣвочка!
-- Не плачьте. Можетъ, Тилли и вернется.
-- Мы всѣ должны быть сестрами и любить другъ друга,-- сказала Валентина безсвязно, но у нея была своя мысль.-- Это все, что мы можемъ сдѣлать. Ничто другое намъ не поможетъ.