Я отпустилъ Джона Лакса, наказавъ ему хранить все въ глубокой тайнѣ. Я зналъ, и давно уже, что этотъ человѣкъ, бывшій нѣкогда отъявленнымъ врагомъ аристократовъ, питалъ чрезвычайную ненависть къ архиврачу, а потому былъ увѣренъ, что онъ не проговорится.
Я рѣшилъ быть на-сторожѣ и если возможно, то присутствовать на собраніи нынѣшняго вечера. Что будетъ -- я не зналъ и не могъ даже предвидѣть: у насъ нѣтъ законовъ, воспрещающихъ подобныя собранія. Если архиврачъ вздумаетъ присутствовать при такихъ комедіяхъ, то какъ можно его остановить?
Но я рѣшилъ быть на-сторожѣ. И вы сейчасъ услышите, какъ я былъ за это вознагражденъ.
Д-ръ Линистеръ по обыкновенію былъ грустенъ и разсѣянъ за ужиномъ. Онъ ничего не сказалъ про свои намѣренія. Что касается меня, то я озиралъ столовую, стараясь замѣтить членовъ, принадлежащихъ къ опасной компаніи по ихъ неестественной оживленности. Но никого не замѣтилъ, кромѣ дѣвочки Христи, оживленіе которой естественно можно было приписать молодости. Правда, лицо Джона Лакса, въ то время какъ онъ видѣлъ на самомъ концѣ нашего стола, выражало также худо скрываемую радость и оживленіе, очень интересныя для наблюденія тѣмъ, кто зналъ истинный смыслъ этихъ чувствъ. Бѣдный Джонъ Лаксъ! Никогда не найти намъ другаго такого ревностнаго и преданнаго слуги!
Я подождалъ до половины девятаго, затѣмъ вышелъ изъ зданія.
Ночь была темная и теплая. Луна не показывалась на небѣ, которое было покрыто облаками; въ воздухѣ было душно и время отъ времени доносились отдаленные раскаты грома.
Я осторожно и безшумно пробрался черезъ темный садъ ко входу въ картинную галлерею, который вѣрный Джонъ Лаксъ отперъ для меня. Со всевозможными предосторожностями прокрался я въ галлерею. Она была пуста, но въ концѣ находилась раскрытая дверь въ музей, и черезъ нее врывалась узкая полоса свѣта на средину галлереи. Я пробирался около темной стѣнки и дошелъ до самой двери. Тутъ я нашелъ группу статуй, о которой говорилъ Джонъ Лаксъ, гдѣ я могъ спрятаться и незримо присутствовать при всемъ, что происходило.
Сознаюсь, что даже донесенія Джона Лакса не подготовили меня къ той сценѣ, какую я увидѣлъ. Въ музеѣ собралось около тридцати или сорока женщинъ и мужчинъ; покой былъ ярко освѣщенъ; въ вазахъ красовались цвѣты; стоялъ музыкальный инструментъ и кто-то сидѣлъ за нимъ и пѣлъ. Когда пѣніе прекратилось, всѣ принялись болтать и смѣяться. Затѣмъ другая особа сѣла за рояль и заиграла, и всѣ завертѣлись парами по комнатѣ, точно вихрь. Что касается ихъ костюмовъ, то я ничего подобнаго не видывалъ. Женщины были одѣты въ шелковыя платья: бѣлыя, розовыя, голубыя, отдѣланныя кружевами; на рукахъ и на шеѣ у нихъ надѣты были ожерелья и браслеты; руки обтянуты длинными бѣлыми перчатками, а волосы убраны цвѣтами. Въ рукахъ онѣ держали вѣера, платья были съ вырѣзными лифами и обнажали шею и плечи и ту часть рукъ, которая не была прикрыта перчатками.
И всѣ онѣ казались возбужденными. То выраженіе спокойствія, которое я такъ долго старался запечатлѣть на ихъ лицахъ, совсѣмъ ушло. Старинное несчастное волненіе, сверкающіе глаза, пылающія щеки и прерывистое дыханіе вернулись къ нимъ. Что было съ ними дѣлать? Что касается мужчинъ, то они были въ черныхъ фракахъ -- всѣ, какъ одинъ человѣкъ! Не понимаю поэтому, почему они протестовали противъ однообразнаго костюма изъ фланели? И ихъ лица также полны были безпокойства и ожиданія. Такъ не похожи были они на тѣхъ женщинъ и мужчинъ, какихъ я видѣлъ сегодня вечеромъ въ общественной столовой, что я никого не могъ узнать, кромѣ дѣвочки Христи и... и... да! среди нихъ находился никто иной, какъ самъ архиврачъ. Онъ смѣялся, болталъ и танцовалъ, какъ и всѣ остальные.
Я отлично могъ видѣть въ растворенную дверь и могъ быть увѣренъ, что меня никто не видитъ. Время отъ времени они приходили парами въ темную галлерею и разговаривали между собой.
Прежде всѣхъ пришла дѣвочка Христи и морякъ Джекъ Карера. Его-то я хорошо узналъ. Они взяли другъ друга за руки и стали цѣловаться и говорить невообразимый вздоръ. Нельзя было повѣрить, чтобы здравомыслящіе люди могли нести такую чепуху.
Но вотъ любопытство мое возрасло до послѣдней степени, потому что въ галлерею пришли никто иные, какъ самъ архиврачъ и съ нимъ та женщина, которую звали Мильдредъ и которую я насилу узналъ, потому что она была переодѣта и сама на себя не похожа. Она, конечно, была красавица; противъ этого никто не споритъ.
-- Гарри,-- говорила она,-- благодарю васъ отъ всего сердца за то, что вы пришли. Теперь у насъ есть надежда.
-- Какая надежда?-- спросилъ онъ.-- какая надежда? Что могу я сдѣлать для васъ, пока большинство коллегіи на сторонѣ Грота? Какую надежду могу подать вамъ?
-- Не думайте о большинствѣ. Подумайте о томъ, Гарри, что вы владѣете великой тайной. Уйдемъ всѣ вмѣстѣ и оснуемъ новую колонію, гдѣ не будетъ Грота и гдѣ мы будемъ жить по-своему. Любите ли вы меня, Гарри?
-- Люблю ли, Мильдредъ? О!-- и онъ глубоко вздохнулъ -- это потокъ, который былъ задержанъ всѣ эти годы...
-- Что насъ здѣсь удерживаетъ?-- продолжала дѣвушка.-- Въ вашихъ рукахъ великая тайна. Нашъ народъ побоялся бы уйти безъ нея. Но если тайна будетъ съ нами, то Джекъ отвезетъ насъ на извѣстный ему островъ на морѣ. Но мы не можемъ уйти безъ тайны. Вы возьмете ее съ собой.
-- Когда мы могли бы уйти?
-- Когда хотите... черезъ день... черезъ недѣлю. О, Гарри! неужели вы въ самомъ дѣлѣ спасете насъ? Неужели вы отправитесь съ нами? Иные изъ насъ рѣшили уйти во всякомъ случаѣ... съ тайной или безъ тайны. Я изъ ихъ числа. Неужели вы отпустите меня... одну?
-- Невозможно вамъ уйти безъ тайны.
-- Да, люди будутъ бояться. Но подумать только о новой жизни, какая ихъ ждетъ! Мы не будемъ больше осуждены на вѣчное однообразіе. Каждый снова будетъ имѣть свою собственность, свою личность, свою профессію; женщины будутъ одѣваться, какъ хотятъ; и у насъ опять будетъ искусство... музыка, поэзія... и, Гарри!-- тутъ она положила ему голову на плечо,-- у насъ опять будетъ любовь! А вмѣстѣ съ любовью вернется и прежняя вѣра... Она должна вернуться, Гарри, та религія, которая дѣлала насъ счастливыми...
Голосъ ея прервался, и она залилась слезами.
Я притаился за статуями и слушалъ. О чемъ она плакала? О старой вѣрѣ? Глупая! Кто мѣшалъ ей вѣрить безъ всякихъ слезъ? Противъ вѣры никакихъ законовъ не существовало.
Д-ръ Линистеръ ничего не говорилъ, но я видѣлъ, что онъ дрожитъ... весь дрожитъ съ головы до ногъ. Удивительный человѣкъ! Кто бы повѣрилъ, что такая жалкая слабость можетъ уживаться съ такими удивительными познаніями!
-- Я сдаюсь,-- сказалъ онъ,-- я сдаюсь, Мильдредъ. Настоящее такъ ужасно, что освобождаетъ даже меня отъ самой торжественной клятвы. Любовь была убита... мы воскресимъ ее вновь. Все, чѣмъ жизнь красна и мила, было убито: искусство и образованіе, и музыка... все, все убито... и мы все воскресимъ. Да, я пойду съ вами, милая, и -- такъ какъ вы не можете обойтись безъ этого -- унесу съ собой и тайну.
-- О, Гарри! Гарри!
И она бросилась къ нему на шею.
-- Я такъ счастлива, что не могу выразить этого словами. Ты опять мой, мой!
-- Что касается тайны,-- продолжалъ онъ,-- то она принадлежитъ всему человѣчеству. Зачѣмъ коллегія ревниво хранитъ ее, какъ не затѣмъ, чтобы образовать изъ себя таинственную и обособленную касту? Душа моя, со времени этого открытія человѣкъ падалъ все ниже и ниже. Вы уйдете отъ ужасной судьбы, которую Гротъ называетъ тріумфомъ науки. Да... да...-- повторилъ онъ, какъ бы колеблясь,-- тайна принадлежитъ всѣмъ или никому. Пусть всѣ узнаютъ ее. Пойдемъ со мной, Мильдредъ, въ "Домъ жизни". Ты будешь первая, которой секретъ будетъ открытъ. А ты перескажешь его, если хочешь, своимъ друзьямъ. Этотъ секретъ, и онъ одинъ, поддерживаетъ авторитетъ коллегіи. Пойдемъ. Темно; но у меня есть ключъ отъ сѣверныхъ воротъ. Пойдемъ. Передъ нами открывается новая жизнь, и я хочу открыть тайну всѣмъ, кто хочетъ ее знать. Пойдемъ, моя милая невѣста.
Онъ вывелъ ее за руку изъ галлереи въ садъ.
Я оглядѣлся. Глупые люди въ музеѣ продолжали свои маскарадъ: смѣялись, пѣли, танцовали. Дѣвочка Христи бѣгала отъ одного къ другому съ горящими глазами и веселыми взглядами. И глаза моряка, Джека Кареры, неотступно слѣдили за ней. О! да! я зналъ, что означаетъ этотъ взглядъ. Въ немъ выражался старый эгоизмъ... подчиненіе женщины. Она должна была стать его собственностью. И однако ей это, повидимому, нравилось. Пробѣгая мимо него, она дотрогивалась рукой до его руки и нѣжно улыбалась. Я не могу не сказать, что она красивая дѣвушка, но красота не при чемъ въ дѣлѣ управленія народомъ. Какъ бы то не было, времени терять не приходилось, архиврачъ готовился выдать великую тайну.
Къ счастію, ему приходилось обойти все зданіе, чтобы дойти до сѣверныхъ воротъ. Я могъ успѣть, поторопившись, призвать свидѣтелей и поймать его на мѣстѣ преступленія. Измѣна! А затѣмъ -- кара. Смерть! смерть! смерть!