Пріѣхала Аграфена въ Москву и долго не могла налюбоваться ея великолѣпіемъ. Она бывала раньше только въ деревнѣ своей, да въ Можайскѣ, и тамошніе деревянные дома казались ей когда то роскошными; но теперь она видѣла, что это были, лачуги въ сравненіи съ московскими палатами.
Царь Иванъ Васильевичъ любилъ строить, для чего выписалъ изъ Италіи мастеровъ, которые украшали его столицу. Аграфена глазъ не могла отвести отъ чудеснаго Успенскаго собора, который былъ недавно оконченъ подъ руководствомъ итальянца Фіоравенти; а Грановитая палата, въ которой государь принималъ впервые иностранныхъ пословъ, показалась ей чудомъ искусства. Тутъ же въ Кремлѣ возвышались роскошныя хоромы митрополита и много боярскихъ палатъ, въ, одной изъ которыхъ жили покровители безвѣстной деревенской бабы -- властные вельможи Ряполовскіе.
Скоро, однако, Аграфена попривыкла къ московскому великолѣпію; а спустя нѣкоторое время она ужъ и жалѣть стала о томъ, что покинула укромный уголокъ въ Можайскѣ, до того ей. пришлось тяжело въ роскошномъ теремѣ великой княгини Софіи.
Ряполовскіе съ Патрикѣевыми требовали отъ Аграфены, чтобы она доносила имъ обо всѣхъ поступкахъ гречанки; а послѣдняя, которой раньше разсказывали чудеса о силѣ чаръ этой деревенской бабы, нетерпѣливо ожидала отъ нея облегченія своего горя.
А горе Софіи Ѳоминишны было не маленькое: царь Иванъ все больше привязывался къ внуку Димитрію и,
проводя все свое свободное время въ покояхъ невѣстки Влены, точно забывалъ о семействѣ гречанки.
-- Хитрая Елена приворожила батюшку государя,-- говорила Софья, въ душѣ которой непрерывно кипѣла ненависть,-- она только притворяется такой тихоней; а сама изподтишка строитъ ковы на нашу погибель. Ты, Грушка, должна мнѣ достать такого зелья, которое бы перебило колдовство проклятой молдаванки! Обрати къ намъ снова государево сердце -- и я озолочу тебя!
-- Погоди, матушка государыня,-- отвѣчала Аграфена,-- дай мнѣ, рабѣ твоей, попривыкнуть немного.... Да и царя-государя надо мнѣ увидать разокъ другой, что бы узнать, какое изъ зельевъ будетъ ему на потребу.
-- Да вѣдь ты видала его вчера, когда вывозили на красную площадь Царь-Пушку,-- съ неудовольствіемъ возразила великая княгиня,-- я нарочно послала тебя туда для этого.
-- Простй, государыня,-- оправдывалась Аграфена,-- растерялась я, такія чудеса увидѣвши! И во снѣ не приснится никогда никому такое диво, какъ эта пушка! Точно слонъ сказочный, стояла она на площади... Я и заглядѣлась.... А потомъ только осмѣлилась въ полглазка взглянуть на государя, да вдругъ онъ изволилъ обратить на меня свои грозныя очи... Я отъ страха присѣла и спряталась за толпою.
Софья Ѳоминишна печально улыбнулась: раньше она употребляла, всѣ усилія, чтобы сдѣлать мужа своего какъ можно величественнѣе, старалась подальше отдалить отъ него бояръ и придать сану его необычайную пышность. Дѣйствительно, съ каждымъ годомъ царь Иванъ дѣлался все неприступнѣе и грознѣе... а теперь этотъ крутой нравъ пришлось ей выносить на себѣ и страдать отъ него наравнѣ съ простымъ бояриномъ.
-- Я не боюсь государя!-- гордо сказала она,-- но я не хочу долго выносить такой жизни! Я не могу допустить, чтобы мой сынъ Василій, внукъ греческаго императора, сталъ ниже какого-то сироты молдаванина! Ты должна мнѣ помочь, Грушка, или я прогоню тебя прочь съ глазъ моихъ.
Сердце Аграфены замирало отъ страха; но она самоувѣренно улыбалась и говорила:
-- Матушка государыня, ждать надо... Поспѣшишь, людей Насмѣшишь; а терпѣніемъ всего достигнешь на свѣтѣ... Былъ, у насъ, на ключѣ, человѣчекъ одинъ, такъ онъ однимъ терпѣніемъ отъ двухъ лютыхъ смертей избавился...
-- Даже отъ двухъ? переспросила Софія Ѳоминишна, которая любила слушать разсказы.
-- Да, матушка, отъ двухъ!-- подтвердила Аграфена, обрадованная случаю начать другой разговоръ,-- ты знаешь, государыня, лѣса у насъ на Колочѣ дремучіе, дубы да клены такіе, что сквозь листву неба никогда не видно; а въ иномъ дуплѣ проживешь лучше, чѣмъ въ избѣ... Вотъ въ такомъ то лѣсу гулялъ однажды крестьянинъ, ищучи меду... Нашелъ онъ одно дупло съ медомъ, залѣзъ туда, да и увязъ въ меду по самое горло!
Софія Фоминишна улыбалась, а этого только и было нужно хитрой Аграфенѣ.
-- Вотъ, сидитъ мужикъ,-- продолжала она,-- сидитъ и терпитъ... даже голосу не подаетъ, потому что по лѣсу ходятъ разные звѣри лютые... Ѣстъ онъ медъ, да на Бога надѣется... Вотъ Богъ и послалъ ему за терпѣніе. Вдругъ видитъ мужикъ, спускается къ нему въ дупло мохнатая медвѣжья лапа... Другой-бы закричалъ съ дуру и попалъ-бы къ Мишенькѣ на обѣдъ; а этотъ не таковскій. Смотритъ мужиченко на лапу и не шелохнется... а тотъ все ниже да ниже къ нему спускается! Подождалъ мужикъ сколько надо, а потомъ какъ ухватиться за нее обѣими руками, да какъ закричитъ! Испугался Мишенька, вытащилъ лапу, а съ ней и мужичка... Вотъ, за терпѣніе свое онъ и въ меду не потонулъ и отъ медвѣжьихъ лапъ избавился.
Софья Ѳоминишна улыбнулась разсказу; но потомъ пристально посмотрѣла на разсказчицу и сказала:
-- Ой, смотри Грушка, какъ бы сама въ меду не потонула... Живешь ты теперь сладко, какъ твой мужикъ въ дуплѣ; а какъ-то ты выкарабкаешься? Больно ты хитра... но и я не проста!
Аграфена прямо онѣмѣла на секунду отъ этой неожиданной рѣчи; но тотчасъ же оправилась и возразила съ улыбкой:
-- Я, матушка-государыня, не для себя, а для тебя въ медъ полѣзла... и отъ этого не мнѣ, а тебѣ будетъ сладко...
Но какъ ни отшучивалась Аграфена, а дѣла ея шли все хуже.
Она пускала въ ходъ всѣ свои познанія въ чародѣйствѣ; но ея усилія нисколько не вліяли на ходъ событій.
Однажды Софія Ѳоминишна призвала ее къ себѣ и сказала:
-- Держу я тебя ужъ сколько времени, а толку никакого нѣту и дѣла наши становятся все хуже... видно, лукавая ты раба и добра мнѣ не хочешь.
-- Ужъ я ли не стараюсь, матушка государыня, жалобно возразила Аграфена.
-- Молчи!-- закричала великая княгиня, засверкавъ гнѣвными глазами,-- думала я, что ты мнѣ все поправишь, а выходитъ такъ, что при тебѣ все идетъ хуже... Гдѣ же твоя сила, о которой шла такая молва? Сегодня я узнала, что царь при жизни своей хочетъ короновать Димитрія, значитъ, онъ совсѣмъ отвратился отъ моего семейства!..
-- Матушка,-- воскликнула Аграфена,-- развѣ я не стараюсь? Ужъ я и слѣдокъ государевъ вынимала и надъ нимъ шептала заклятія, ужъ я и корень счастливый зашивала тебѣ въ подушку... Надо дождаться Рождества Предтечи, тогда я поѣду по лугамъ и дубравамъ искать нужныя зелья... Погоди немножко, не сердись на усердную рабу твою.
Но гордая гречанка не хотѣла больше ждать: она задумала погубить Димитрія, чтобы все-таки царство досталось ея сыну.