"Закладникъ" Борецкихъ,-- Катышичъ, "Самойло буйная головушка'1, былъ человѣкъ иного складу. Ананій руководствовался въ жизни побужденіями честолюбія; тогда какъ "Самойло буйная головушка", какъ прозвалъ его народъ, весь жилъ одной страстью -- ненавистью къ врагу своему Ильѣ Осминкину.
Родителями Самойлы были купцы, новгородскіе гости торговые; но наслѣдовалъ онъ отъ отца не его богатство, а только буйную, побѣдную головушку.
Къ тому времени уже перевелись богатыри ушкуйники, а буйнымъ головамъ переводу еще не было; только не ходили они далеко бушевать на вольномъ просторѣ, но буянили прямо по улицамъ Новгорода.
Отецъ Самойлы былъ большой хлѣбосолъ и часто угощалъ у себя не только всю свою улицу, но чуть-ли не весь Неревскій конецъ, гдѣ стояли его хоромы. Пили честные новгородцы у Катышича много, ѣли вкусно и за то всегда поддерживали своими зычными голосами его во всемъ на вѣчѣ.
Только ужъ очень любилъ Катышичъ хмѣльную брагу! Перепьется у себя на пиру со своими гостями и пойдетъ съ ними буйствовать но улицамъ Новгорода. А какая на нихъ можетъ быть у жителей управа? Тогда, кто богаче былъ -- тотъ и сильнѣе; а кто сильнѣй,-- съ тѣмъ сладить могъ только сильнѣйшій.
Напоитъ, бывало, старый Катышичъ всю свою улицу, крикнетъ:
-- Ребята, за мной!..
И валятъ-валомъ за нимъ новгородцы,-- всѣхъ враговъ тароватаго хозяина готовы предать "потоку" {Потокъ -- грабежъ.}.
Такимъ-то образомъ и ограбили, однажды, пьяные гости Катышича дворъ его сосѣда, богатаго торговаго гостя Осминкина, съ которымъ у него произошли нелады. Пустой убытокъ понесъ Осминкинъ, да не стерпѣло позора его гордое купеческое сердце. Съ тѣхъ поръ встала между сосѣдями вражда, которая перешла впослѣдствіи и на ихъ дѣтей.
Самойло былъ небогатъ, и то послѣднее добро, что наслѣдовалъ отъ родителей, съумѣлъ пропустить съ товарищами за веселой бесѣдой. Илья получилъ богатое наслѣдство и, какъ человѣкъ трудолюбивый, мало по малу успѣлъ его удвоить.
По ремеслу Илья Осминкинъ былъ ливецъ, то есть серебряныхъ дѣлъ мастеръ.-Въ Новгородѣ многіе богатые люди любили щеголять серебряными сосудами, великолѣпными ризами на иконахъ, чарами, стопами и разной другой утварью. Все это Илья выдѣлывалъ у себя въ мастерскихъ, кромѣ того онъ, въ числѣ другихъ, чеканилъ новгородцамъ ихъ монеты -- гривны, да полугривны. Получалъ онъ закамское серебро прямо изъ Перми, въ слиткахъ, а продавалъ его уже въ гривнахъ.
Богатѣлъ Илья, бѣднѣлъ Самойло и оба ненавидѣли другъ друга.
Однажды прослышалъ Самойло, будто Илья -- ливецъ не чистъ на руку и чеканитъ гривны вѣсомъ легче чѣмъ слѣдуетъ, отчего и наживается такъ сильно.
Обрадовался Самойло случаю погубить своего недруга, рѣшилъ услѣдить его и вывести на свѣжую воду, но трудное оказалось это дѣло: Илья -- ливецъ сдавалъ гривны въ казну черезъ благопріятеля своего, гдѣ оно попадало въ общую кассу... разбирай тамъ, чьей оно чеканки?
Но вотъ, однажды, Самойло подстерегъ Илью, когда онъ везъ свое серебро для сдачи, окружилъ его съ нѣсколькими молодцами и закричалъ на всю улицу:
-- Честной народъ! Господа! помогите мнѣ на сего злодѣя!
А новгородцамъ только того и надо, чтобы кто-нибудь ихъ звалъ затѣвать смуту. Мигомъ собрались уличане, а за ними уже бѣгутъ и другіе, со всего конца. Столпились около перепуганнаго ливца, растаскали его гривны.
-- Идемъ вѣшать серебро на Ярославово дворище!-- кричатъ и волочатъ туда же Илью. А тамъ уже кто-то влѣзъ на колокольню и началъ звонить въ вѣчевой колоколъ.
Привели Илью на вѣче, кричатъ:
-- Свѣсили твои гривны!... Больно легки они...
Легче твоей совѣсти, мошенникъ!
Безъ большого разбирательства толпа бросилась къ нему и потащила къ мосту. Несчастный Илья понялъ, что это значитъ, и побѣлѣлъ какъ полотно. Хотѣлъ онъ просить пощады, да отъ страху языкъ не поворачивался.
Въ это время толпу нагнала жена его, Анна, и, рыдая, стала кидаться въ ноги кому попало, надѣясь вымолить мужу прощеніе; но разъяренная толпа не обращала никакого вниманія на мольбы женщины и продолжала тащить Илью къ Волхову.
Тутъ же распространился слухъ и на Софійской сторонѣ, что за мостомъ судятъ ливца неправеднаго. Зазвонили въ колоколъ и у святой Софіи, такъ что, когда съ торговой стороны толпа, тащившая Илью, подходила къ Волхову, на мосту ихъ ожидала уже масса софіянъ {Людей съ софійской стороны.}.
-- Въ воду его! въ воду!-- кричали и тѣ, которые знали вину Осминкина, и тѣ, которые рѣшительно ничего не понимали.
И вотъ, подвели несчастнаго Илью къ самому краю моста и столкнули въ Волховъ.
Но есть удачливые люди, которые ни въ огнѣ не горятъ, ни въ водѣ не тонутъ... На счастье Осминкина въ это время выплылъ изъ-подъ моста небольшой плотъ, который и принялъ къ себѣ утопавшаго человѣка.
Разбушевалась толпа, увидавъ самоуправство лодочника, кинулись къ лодкамъ, чтобы догонять плотъ. Крикъ и гамъ стояли на мосту невообразимые; но вдругъ все стихло въ одно мгновеніе. Разъяренные новгородцы смолкли и благоговѣйно обнажили головы.
Изъ храма св. Софіи вышла процессія священниковъ съ крестами, хоругвями, образомъ Богородицы. Впереди всѣхъ шелъ владыка въ полномъ облаченіи и, остановившись посреди своей паствы, началъ благословлять ее во всѣ стороны крестнымъ знаменемъ.
-- Идите съ миромъ въ домы своя,-- раздался среди полной тишины слабый голосъ старика-владыки.
Толпа заколыхалась, готовая повиноваться.
-- Да вѣдь мы казнимъ по совѣсти!-- крикнулъ Самойло Катышичъ,-- Осминкинъ-ливецъ неправедный и подлежитъ казни.
-- Дѣти, вы уже совершили надъ нимъ казнь,-- раздался снова тотъ же слабый, но внушительный голосъ владыки,-- рука Господня спасла его отъ смерти... Хотите-ли вы спорить съ Богомъ?
Молчала толпа; а въ это время плотъ успѣлъ уплыть такъ далеко, что его стало не видно.
Ушелъ владыко обратно къ себѣ въ палаты, разошлись софіяне; но люди съ торговой стороны все стоятъ, точно они чѣмъ то недовольны.
-- Э, да чего тамъ!-- крикнулъ вдругъ кто-то,-- самъ то онъ ушелъ, а имѣніе свое оставилъ!
-- Къ потоку! {"Потокъ" -- разграбленіе имущества.} -- крикнулъ Самойло.
-- Къ потоку! Къ потоку Осминкина!-- подхватили другіе, и вся толпа, снова повеселѣвъ, кинулась къ Неревскому концу, гдѣ находился дворъ Ильи.
Скоро все имущество ловца было разграблено.
Тогда толпа разошлась, увѣренная, что ничего не осталось у Осминкина отъ его прежняго богатства, но въ этомъ всѣ ошиблись. Въ то время у купцовъ существовалъ обычай прятать свои важные бумаги и имущество въ церковныхъ подвалахъ, потому что каменныя церкви были болѣе надежнымъ убѣжищемъ, чѣмъ деревянныя дома обывателей. У Ильи было припрятано много серебра въ одномъ изъ погребовъ у св. Софіи.
Илья благополучно выбрался изъ Новгородскихъ владѣній, уѣхалъ въ Москву, выписалъ туда жену, которая привезла съ собой серебро, и стали они жить въ Москвѣ, богатѣть тамъ и привыкать къ московскимъ порядкамъ.
Нѣсколько лѣтъ Илья не показывался въ Новгородѣ; а потомъ сталъ туда пріѣзжать по торговымъ дѣламъ. Новгородцы -- народъ отходчивый... Они и думать забыли, что этотъ важный купецъ московскій когда то летѣлъ съ моста въ Волховъ, а скоро забылъ объ этомъ и самъ Осминкинъ. Сталъ онъ бывать на вѣчѣ, хвалить Москву, держать ея руку.
Изъ себя выходилъ Самойло, видя вторичное торжество врага своего, кричалъ противъ Ильи, грозилъ ему расправой за его любовь къ Москвѣ; но не то уже было время: богатый Осминкинъ находилъ себѣ большую поддержку въ сильной партіи московцевъ; а бѣдняга Самойло, обѣднѣвшій, пьянствовавшій, обратился въ одного изъ тѣхъ "худыхъ мужиковъ-вѣчниковъ", которые умѣли грабить, шумѣть, но не руководить серьезными новгородскими дѣлами.
Обѣднѣлъ Самойло, овдовѣлъ; погорѣлъ, наконецъ, въ одинъ изъ большихъ пожаровъ, которыхъ такъ много было въ Новгородѣ, и дошелъ до того, что некуда ему было приклонить свою горемычную голову. Пошелъ онъ какъ то къ посаднику Исаку Борецкому занять денегъ подъ постройку дома; да, на грѣхъ, деньги эти и пропилъ.
Съ тѣхъ поръ сталъ онъ "закладникомъ" Борецкихъ, жилъ въ его дворѣ и отрабатывалъ свой долгъ.
Въ представленіяхъ Самойлы ненавистный Илья Осминкинъ олицетворялъ собою далекую, никогда невиданную Москву, поэтому онъ сталъ ея заклятымъ врагомъ, и дѣло Борецкихъ, такимъ образомъ, стало его личнымъ, его кровнымъ дѣломъ.