СЕМЕНСТВО ГОРДОНОВЪ.
Недѣли двѣ прошло послѣ того, какъ читатели узнали Нину Гордонъ, и въ это время она познакомилась съ подробностями своего домашняго быта. По имени, она была главою плантаціи, имѣла и надъ домомъ и надъ землями помѣстья полную власть какъ госпожа, какъ царица. Но на дѣлѣ она по своей молодости и неопытности, по незнанію практическихъ отношеній, находилась въ большой зависимости отъ людей, которыми по видимому управляла. Обязанности управленія хозяйствомъ плантаціи въ южныхъ штатахъ такъ тяжелы, что трудно и вообразить это жителямъ сѣверныхъ штатовъ. Каждую вещь, нужную для ежедневнаго продовольствія, надобно держать подъ замкомъ, выдавать по мѣрѣ надобности. Невольники почти всѣ похожи на большихъ дѣтей; они неразсудительны, не предусмотрительны, сами не умѣютъ беречь себя; они ссорятся другъ съ другомъ, дѣлятся на партіи, за которыми невозможно и услѣдить. Каждая штука платья, для нѣсколькихъ сотъ людей, должна быть выкроена и сшита подъ надзоромъ господина, которой долженъ и разсчитывать, сколько понадобится матерій, и покупать ихъ. Прибавьте къ этому хлопоты о дѣтяхъ невольниковъ, ребячески безпечныя матери которыхъ совершенно неспособны заботиться о нихъ какъ должно; и мы получимъ нѣкоторое понятіе объ заботахъ южныхъ владѣльцевъ. Читатели видѣли, какою пріѣхала Нина изъ Нью-Йорка, и легко могутъ представить, что у нея не было и мысли серьёзно приняться за тяжелыя обязанности такой жизни. Съ того времени, какъ умерла мать Нины, управительницею хозяйства называлась, но только называлась, ея тетка, мистриссъ Несбитъ. На самомъ дѣлѣ управляла всѣмъ старая мулатка, Кэти, воспитанная въ домѣ матери Нины. Вообще, негры невольники безпорядочны и безпечны какъ дѣти, но часто встрѣчаются между ними люди съ большими практическими способностями. Когда владѣльцы, по необходимости или по разсчегу, выберутъ такихъ невольниковъ и дадутъ имъ воспитаніе и отвѣтственность, свойственныя состоянію свободныхъ людей, въ нихъ развиваются тѣже качества, какими отличаются свободные люди. Мать Нины всегда была слаба здоровьемъ, и по необходимости должна была многое изъ заботъ по управленію передать "теткѣ Кэти", какъ обыкновенно звали мулатку, и мулатка, получивъ отвѣтственное положеніе, сдѣлалась очень хорошею управительницею. Въ своемъ высокомъ красномъ тюрбанѣ, звеня связкою ключей, проникнутая чувствомъ важности своего положенія, она была очень не маловажною сановницею. Правда, она выказывала величайшую почтительность своей молодой госпожѣ и была такъ учтива, что обыкновенно спрашивалась у ней обо всемъ; но всѣ въ домѣ хорошо знали, что согласіе госпожи на предложенія Кэти -- тоже самое, что согласіе англійской королевы на мнѣнія министерства -- вещь, которая сама собою разумѣется. И въ самомъ дѣлѣ, если Нина въ чемъ нибудь не соглашалась съ Кэти, этотъ первый министръ плантаціи могъ, ни мало не отступая отъ почтительнаго послушанія, запутать ее въ безконечные лабиринты затрудненій. А Нина терпѣть не могла безпокойствъ и больше ничего не хотѣла, какъ распоряжаться своимъ временемъ для собственнаго удовольствія; потому она мудро рѣшила не вмѣшиваться въ правленіе тетки Кэти, ласкою и убѣжденіемъ получая то, чего старуха не уступила бы власти, по своему упрямству и сановитости. Какъ управляла Кэти всѣмъ домашнимъ хозяйствомъ, точно также всѣми полевыми работами и такъ далѣе, управлялъ молодой квартеронъ Гарри, котораго мы вывели въ первой главѣ. Чтобы вполнѣ объяснить его отношенія къ помѣстью, мы, по общему обычаю историковъ, должны начать разсказъ съ событій, происходившихъ лѣтъ за сто передъ тѣмъ. И вотъ, мы съ достоинствомъ, подобающимъ историку, скажемъ, что, въ числѣ первыхъ эмигрантовъ, поселившихся въ Виргиніи, былъ Томасъ Гордонъ, отдаленный потомокъ благороднаго дома Гордоновъ, знаменитыхъ въ шотландской исторіи. Этотъ джентльменъ, будучи одаренъ замѣчательною энергіею и чувствуя себя стѣсненнымъ въ границахъ Стараго Свѣта, гдѣ мало было ему удобствъ достичь богатства, необходимаго для удовлетворенія фамильной гордости, отправился въ Виргинію. По природѣ созданный быть авантюристомъ, онъ одинъ изъ первыхъ сталъ хлопотать объ экспедиціи, результатомъ которой было поселеніе на берегахъ рѣки Чоана, въ Сѣверной Каролинѣ. Тутъ онъ взялъ себѣ обширную полосу прекраснѣйшей наносной земли, и съ англійскою энергіею и умѣньемъ занялся разведеніемъ плантаціи. Земля была новая и плодоносная, потому скоро онъ получилъ великолѣпное вознагражденіе за свою предпріимчивость. Одушевленная воспоминаніями о прадѣдовской славѣ, фамилія Гордоновъ передавала изъ рода въ родъ всѣ преданія, чувства и привычки аристократической касты, отъ которой она произошла. Помѣстье Гордоновъ называлось Канема, по имени вѣрнаго слуги, индѣйца, который сопутствовалъ первому Гордону, какъ проводникъ и переводчикъ. Помѣстье, объявленное нераздѣлимымъ, во всей своей цѣлости сохранилось до временъ войны за независимость и богатство фамиліи повидимому возрастало съ каждымъ поколѣніемъ.
Фамильный домъ былъ однимъ изъ тѣхъ подражаній стилю сельскихъ резиденцій Старой Англіи, которыя любили строить плантаторы, соблюдая сходство, на сколько было возможно для нихъ. Плотники и столяры были съ большими издержками выписаны изъ Англіи. Фантазія строителя восхищалась мыслью выставить, въ столярныхъ и рѣзныхъ работахъ дома, все изобиліе новыхъ и рѣдкихъ деревьевъ, которыми богатъ американскій материкъ. Онъ сдѣлалъ отважную поѣздку въ Южную Америку, привезъ оттуда образчики того дерева, превосходящаго красивостью розовое и равняющагося крѣпостью черному,-- того дерева, котораго такъ много на Амазонской рѣкѣ, что туземцы строятъ изъ него свои хижины. Полъ средней залы былъ сдѣланъ на манеръ парка изъ этого великолѣпнаго матеріала. Фасадъ дома былъ выстроенъ въ старинномъ, виргинскомъ вкусѣ, съ балкономъ въ два этажа кругомъ всего дома. Это въ самомъ дѣлѣ лучше всѣхъ европейскихъ стилей идетъ къ американскому климату. Внутри домъ былъ украшенъ скульптурою и рѣзьбою, для которыхъ многіе сюжеты были заимствованы изъ фамильныхъ дворцовъ шотландскихъ Гордоновъ и придавали новой постройкѣ видъ древности. Въ этомъ домѣ два или три поколѣнія Гордоновъ жили роскошно. Но при отцѣ Нины, а еще больше по его смерти, рѣзко обнаружились на дворцѣ слѣды того постепеннаго упадка, который довелъ до бѣдности и раззоренія такъ много старинныхъ виргинскихъ фамилій. Невольничій трудъ, самый дурной и убыточный изъ всѣхъ родовъ труда, истощилъ всѣ свѣжіе соки почвы, а владѣльцы, постепенно портясь отъ своего положенія, потеряли энергическія привычки, образовавшіяся въ первыхъ поселенцахъ необходимостью борьбы съ природою, и все въ хозяйствѣ шло съ тою распущенностью, при которой и владѣлецъ и невольникъ имѣютъ, кажется, одну общую цѣль:-- другъ передъ другомъ выказывать свою способность портить дѣло.
Умирая, полковникъ Гордонъ завѣщавъ, какъ мы видѣли, родовое помѣстье своей дочери, поручилъ его управленію невольника, въ необыкновенныхъ дарованіяхъ и совершенной преданности котораго убѣдился онъ продолжительнымъ опытомъ. Если мы сообразимъ, что управители на плантаціяхъ беругся обыкновенно изъ того класса бѣлыхъ, который часто бываетъ ниже самыхъ невольниковъ по невѣжеству и варварству, и что ихъ безтолковость и грабительства вошли въ пословицу между плантаторами, мы поймемъ, что полковникъ Гордонъ почелъ лучшимъ средствомъ обезпечить судьбу своей дочери -- предоставленіе хозяйства въ плантаціи заботамъ человѣка, столь энергическаго, способнаго и вѣрнаго, какъ Гарри. Гарри быль сыномъ своего господина и наслѣдовалъ отъ отца многія черты характера и лица, смягченныя кроткимъ темпераментомъ красавицы мулатки, бывшей его матерью. Своему рожденію, Гэрри былъ обязанъ воспитаніемъ, гораздо лучшимъ того, какое обыкновенно получается людьми его сословія. Онъ въ качествѣ слуги провожалъ своего господина въ путешествіи по Европѣ, и тамъ имѣлъ еще больше случаевъ, нежели дома, наблюдать людей; въ немъ пробудился тонкій тактъ пониманія всѣхъ оттѣнковъ общественной жизни, тактъ, которымъ особенно богаты люди смѣшанной крови, и трудно было бы найти въ какомъ нибудь кругу человѣка болѣе пріятнаго и съ болѣе джентльменскими манерами. Оставляя человѣка такихъ достоинствъ и притомъ своего собственнаго сына, въ состояніи невольничества, полковникъ Гордонъ руководился страстною любовью къ своей дочери,-- любовью, преобладавшею въ немъ надъ всѣми другими чувствами. Человѣкъ столь образованный, думалъ онъ, легко можетъ найти себѣ много путей, если будетъ свободенъ; онъ можетъ захотѣть, бросивъ плантацію, искать себѣ счастья въ другомъ мѣстѣ. Потому-то полковникъ рѣшился оставить его на много лѣтъ неразрывно связаннымъ съ плантаціею, думая, что привязанность его къ Нинѣ сдѣлаетъ невольничество сноснымъ для него. Одаренный чрезвычайною разсудительностью, твердостью характера и знаніемъ людей, Гарри успѣлъ пріобрѣлъ большое вліяніе на невольниковъ плантаціи; по боязни или по расположенію, всѣ подчинялись ему. Опекуны, назначенные надъ помѣстьемъ, даже и по формѣ едва повѣряли его управленіе; а онъ во всемъ дѣйствовалъ съ совершенною увѣренностью свободнаго человѣка. На много миль крутомъ, каждый зналъ и уважалъ его, и еслибъ не было въ немъ большой дозы задумчивой гордости, наслѣдованной отъ шотландскихъ предковъ, онъ могъ бы быть совершенно счастливъ и забыть даже существованіе цѣпей, тяжести которыхъ онъ вовсе не чувствовалъ. Только въ присутствіи Томаса Гордона, законнаго сына полковника,-- замѣчалъ онъ когда-то, что онъ невольникъ. Съ дѣтства существовала между братьями закоренѣлая вражда, усиливавшаяся съ годами. Каждый разъ, когда молодой джентльменъ возвращался на плантацію, Гарри подвергался оскорбленіямъ и грубостямъ, отвѣчать на которыя не дозволяло ему беззащитное его положеніе, потому онъ рѣшился не жениться, не быть отцомъ семейства, до того времени, пока самъ будетъ господиномъ надъ своею судьбою. Но очаровательность хорошенькой француженки квартеронки побѣдила эту благоразумную рѣшимость.
Исторія Тома Гордона -- исторія многихъ молодыхъ людей, воспитывавшихся подъ вліяніемъ тѣхъ учрежденій и того общественнаго состоянія, среди которыхъ развился онъ. Природа не обидѣла его способностями и дала ему ту опасную живость нервической организаціи, которая хороша, когда управляется сильнымъ характеромъ, но гибельна, когда управляетъ человѣкомъ. Съ этими качествами онъ при хорошемъ воспитаніи могъ бы сдѣлаться хорошимъ и краснорѣчивымъ общественнымъ человѣкомъ. Но съ младенчества росъ онъ между невольниками, для которыхъ его воля была законъ, въ дѣтствѣ предавался всѣмъ прихотямъ капризовъ, и когда достигъ первой юности между невольниками, съ обыкновенною нравственностью плантацій, страсти его развернулись страшно рано; и прежде чѣмъ отецъ вздумалъ обуздывать его, онъ уже навсегда вырвался изъ подъ всякой власти. Гувернеръ за гувернеромъ приглашались на плантацію и уѣзжали испуганные его характеромъ. Одинокое положеніе плантаціи оставляло его безъ тѣхъ здоровыхъ общественныхъ соревнованій, которыя часто возбуждаютъ юношу къ пріобрѣтенію знаній и къ разумному управленію собою. Его товарищи были или невольники или управители, люди вообще безнравственные и хитрые, или сосѣдніе бѣлые, которые находятся на еще нисшей степени униженія. Выгода всѣхъ окружающихъ была -- льстить его порокамъ и тайно помогать ему обманывать старшихъ родныхъ. Такимъ образомъ въ самой ранной молодости онъ уже предавался всѣмъ низкимъ порокамъ. Отецъ, отчаявшись, послалъ его наконецъ въ Нортскую школу, гдѣ съ перваго же дня онъ началъ свою карьеру тѣмъ, что ударилъ въ лицо учителя, за что и былъ выгнанъ. Тогда его отправили въ другую школу, гдѣ, научившись опытомъ осторожности, онъ оставался довольно долго, училъ своихъ товарищей стрѣлять изъ ривольверовъ и доставлялъ имъ циническія книги. Хитрый, смѣлый и предпріимчивый, онъ успѣлъ въ одинъ годъ испортить по крайней мѣрѣ четвертую часть своихъ соучениковъ. Онъ былъ хорошъ собою, добродушенъ, пока его не сердили, и сорилъ деньгами, что считается у молодежи благородствомъ. Сыновья простыхъ фермеровъ, воспитанные въ привычкахъ трудолюбія и умѣренности, были поражены и ослѣплены вольностью, съ которою онъ говорилъ, пилъ и ругался. Онъ сталъ героемъ въ ихъ глазахъ и они дивились тому, какъ много вещей, необходимыхъ для жизни, было имъ неизвѣстно до него. Изъ школы онъ перешелъ въ коллегіумъ и отданъ подъ надзоръ профессора, получавшаго огромную сумму за эту обязанность; и между тѣмъ какъ юноши съ сѣвера, отцы которыхъ не могли платить такого жалованья воспитателямъ, были наказываемы и исключаемы, Томъ Гордомъ блистательно прошелъ курсъ наукъ, каждую недѣлю напиваясь пьянъ и колотя стекла, и наконецъ выдержалъ экзаменъ, способомъ, извѣстнымъ только профессору, получившему особенную сумму за особенныя трудности экзамена, сверхъ договорной платы. Возвратившись на родину, онъ въ Рали поступилъ въ контору адвоката, у котораго, по оффиціальному выраженію, занимался практическимъ изученіемъ законовѣдѣнія,-- то есть, иногда заходилъ въ контору, въ промежутки, остававшіеся отъ важнѣйшихъ занятій,-- игры, конскихъ скачекъ и попоекъ. Отецъ, любившій его, но человѣкъ неровнаго характера, никакъ не могъ съ нимъ сладить, и ссоры между ними часто потрясали весь домашній порядокъ. Однакоже, до конца жизни, старикъ питалъ надежду, основывающуюся въ подобныхъ случаяхъ на поговоркѣ "перебѣсится, человѣкъ будетъ", и думалъ, что Томъ остепенится; въ этой надеждѣ онъ оставилъ ему половину своего капитала. Съ той поры, молодой человѣкъ заботился по видимому только о томъ, чтобы скорѣе промотаться.
Какъ часто случается съ испорченными людьми, онъ сталъ тѣмъ хуже, чѣмъ лучше могъ бы быть по своимъ дарованіямъ при другихъ обстоятельствахъ. У него осталось столько ума, что онъ понималъ разницу между хорошимъ и дурнымъ, чтобы раздражаться и быть озлобленнымъ. Чѣмъ лучше онъ понималъ, какъ недостоинъ привязанности и довѣрія отца, тѣмъ больше досадовалъ, замѣчая недостатокъ этого довѣрія Онъ возненавидѣлъ свою сестру единственно за то, что отецъ радовался на нее, не радуясь на него. Съ дѣтства, онъ преслѣдовалъ ее какъ только могъ, старался всячески вредить ей. Поэтому то, между прочимъ, Гарри убѣдилъ мистера Джона Гордона, дядю и опекуна Нины, отдать ее въ одинъ изъ Нью-Йоркскихъ пансіоновъ, гдѣ она получила такъ называемое хорошее образованіе. Кончивъ курсъ въ пансіонѣ, она провела нѣсколько мѣсяцевъ въ семействѣ двоюроднаго брата своей матери, съ увлеченіемъ предаваясь свѣтской жизни. Къ счастію, въ ней уцѣлѣла неиспорченная, искренняя любовь къ природѣ, и потому возвратившись на плантацію, она нашла удовольствіе въ сельской жизни. Сосѣдей было мало. Ближе другихъ была плантація ея дяди, лежавшая въ пяти миляхъ отъ ея помѣстья. Другія семейства, съ которыми Гордоны отъ времени до времени обмѣнивались визитами, жили въ десяти или пятнадцати миляхъ. Но удовольствіемъ Нины было гулять по плантаціи, болтать съ неграми въ ихъ хижинахъ, забавляясь странностями невольниковъ, получившими для нея интересъ новизны послѣ долгаго отсутствія. Потомъ она садилась на лошадь, и взявъ съ собою Гарри или другаго слугу, ѣздила по своимъ лѣсамъ, собирая цвѣты, которыхъ такъ много въ южныхъ лѣсахъ, иногда заѣзжала на цѣлый день къ дядѣ, проказничала надъ нимъ и уже на другое утро возвращалась домой. Въ этой почти одинокой жизни, ея голова начала очищаться отъ пустяковъ, которыми была засорена, какъ вода очищается отъ мутныхъ примѣсей, когда стоитъ спокойно. Вдали отъ свѣтской толпы и веселостей, она увидѣла глупость многаго, чѣмъ восхищалась прежде. Конечно, много способствовали тому письма Клэйтона. Эти письма, всегда мужественныя и искреннія, почтительныя и нѣжныя, имѣли на нее больше вліянія, нежели замѣчала сама она. Такимъ-то образомъ случилось, что Нина, рѣшительная и прямая, однажды сѣла и написала отказъ двумъ другимъ своимъ поклонникамъ, и послѣ того вздохнула совершенно свободно.
Рѣдко дѣвушка до такой степени лишена бываетъ всякихъ родственныхъ привязанностей въ своемъ домѣ, какъ Нина. Правда, о ней говорили, что она живетъ подъ надзоромъ тетки, потому что сестра ея матери жила вмѣстѣ съ нею. Но мистриссъ Несбитъ была просто одна изъ тѣхъ благовоспитанныхъ и благоприлично одѣтыхъ фигурокъ, единственная обязанность которыхъ заключается повидимому въ томъ, чтобы занимать въ домѣ извѣстное мѣсто, сидѣть въ извѣстные часы на такомъ-то стулѣ, вставлять извѣстныя фразы въ извѣстныхъ мѣстахъ разговора. Въ молодости, она совершенно прошла весь путь, представляющійся хорошенькой дѣвушкѣ. Природа дала ей миловидное лицо, молодость и радость видѣть около себя поклонниковъ придавала ей на нѣкоторое время извѣстную живость, такъ, что красота ея была привлекательна. Рано вышедши замужъ, она имѣла нѣсколькихъ дѣтей, которыя всѣ одинъ за другимъ умерли. Наконецъ, смерть мужа оставила ее одинокой въ мірѣ, съ очень небольшимъ состояніемъ, и, подобно многимъ другимъ женщинамъ въ такомъ положеніи, она была совершенно довольна, сдѣлавшись чѣмъ-то въ родѣ проживалки. Мистриссъ Несбитъ воображала себя женщиною очень благочестивою,-- и дѣйствительно могла служить представительницею нѣкоторыхъ привычекъ, принимаемыхъ многими за благочестіе. Дѣло въ томъ, что, будучи молода, она думала только себѣ, о привлеченіи къ себѣ поклонниковъ, о своихъ удовольствіяхъ. Вышедши замужъ, она смотрѣла на мужа и на дѣтей, только какъ на условія собственнаго счастія, и любила ихъ только потому, что сама называлась его женою, ихъ матерью. Когда смерть унесла ея семейство, ея эгоизмъ принялъ другую форму. Видя, что земля для нея уже потеряла свои пріятности, она вознамѣрилась воспользоваться небомъ. Титулъ благочестивой женщины представлялся ей чѣмъ-то въ родѣ паспорта, который разъ надобно пріобрѣсти и потомъ всю жизнь можно носить въ карманѣ для избавленія себя отъ всякихъ непріятностей въ здѣшней и будущей жизни. Пока она думала, что еще не пріобрѣла этого паспорта, она была очень печальна и безпокойна, читала набожныя книги, читала ихъ въ такомъ множествѣ, что въ лѣта молодости испугалась бы, если бы ей предрекли это. Наконецъ она явилась прозелиткою у дверей сосѣдней пресвитеріанской церкви, съ изъявленіемъ намѣренія пройти поприще требуемыхъ подвиговъ. Подъ именемъ требуемыхъ подвиговъ разумѣлось постоянное присутствіе на пресвитеріанскихъ молитвахъ, чтеніе библіи и молитвенника въ извѣстные часы дня, раздача по извѣстнымъ срокамъ опредѣленныхъ суммъ на набожныя цѣли, и неизмѣнное храненіе совершеннѣйшаго равнодушія ко всему и ко всѣмъ въ мірѣ. Она вообразила себя отрекшеюся отъ земной суеты, потому что съ гнѣвомъ смотрѣла на веселости, въ которыхъ уже не могла участвовать. Она и не подозрѣвала, что заботливость, съ которою умъ ея вникалъ въ мелочи собственной ея особы, обдумывалъ покрой скромныхъ чепцовъ и темноцвѣтныхъ платьевъ, хлопоталъ о вкусѣ чая, удобствѣ сна и накопленіи маленькаго капитала,-- что все это точно такая же земная суета, только гораздо менѣе пріятная въ сношеніяхъ съ людьми, какъ и наряды и танцы, которыми занималась она прежде. Подобно многимъ другимъ, повидимому, безцвѣтнымъ характерамъ, она имѣла цѣпкую силу чрезвычайно узкаго эгоизма. Ея житейскія намѣренія, какъ ни были тѣсны, имѣли тысячи подробностей, изъ которыхъ за каждую держалась она съ непобѣдимымъ упрямствомъ.
Само собою разумѣется, что мистриссъ Несбитъ смотрѣла на Нину, какъ и на всѣхъ другихъ веселыхъ, живыхъ молодыхъ дѣвицъ съ чувствомъ грустнаго состраданія,-- она смотрѣла на нихъ какъ на поразительные образцы привязанности къ удовольствіямъ свѣта, и небрежности къ благамъ будущей жизни. Между плѣнительной, бойкой и даже дерзкой маленькой Ниной, и этимъ мрачнымъ сѣдовласымъ призракомъ, тихо носившимся по обширнымъ комнатамъ ея родительскаго дома, ничего не могло быть и не было общаго,-- не могло быть и не было душевнаго влеченія другъ къ другу. Миссъ Нина находила какое то удовольствіе раздражать свою почтенную родственницу при всякомъ удобномъ случаѣ. Мистриссъ Несбитъ считала иногда своею обязанностію пригласить прекрасную племянницу въ свою комнату, и тамъ принуждала ее прочитывать нѣсколько страницъ изъ сочиненія Ло "О Страшномъ Судѣ", или "Толкованія Овена на сто-девятнадцатый псаломъ"; общими мѣстами, но торжественнымъ тономъ предостерегала ее противъ всѣхъ суетъ свѣта, въ составъ которыхъ входили и яркіе цвѣта нарядовъ, и танцы, и кокетство, и любовныя записки, и всѣ другія противозаконія, въ томъ числѣ и пристрастіе къ миндальному пирожному. Одна изъ этихъ сценъ разыгрывается въ настоящую минуту, въ аппартаментѣ доброй леди, и мы намѣрены поднять занавѣсъ. Мистриссъ Несбитъ, съ голубыми глазами, съ свѣжимъ румянцемъ, маленькая женщина, не болѣе пяти футъ роста, покойно сидѣла и качалась въ респектабельномъ пріютѣ американской старости, обыкновенно называемомъ кресломъ -- балансиромъ. Каждая складка ея серебристаго шелковаго платья, каждая складка ея бѣлаго, какъ снѣгъ, шейнаго платка, каждый изгибъ кружевъ на ея безукоризненно скромномъ чепцѣ, все говорило, что душа ея покинула на время этотъ бренный міръ и его житейскія треволненія. Постель, убранная съ чрезвычайной строгостью, была, однакожъ, покрыта собраніемъ французскихъ тканей, нарядовъ и кружевъ, разсматривая которыя, развертывая и развѣвая передъ глазами своей родственницы, Нина производила волненіе, какое легкій вѣтерокъ производить въ клумбѣ нѣжныхъ цвѣтовъ.
-- Я все это видѣла, Нина, и все испытала, сказала тетка, уныло покачавъ головой: -- я знаю, что это одна лишь суета.
-- Но, тетушка,-- я еще ничего не видѣла, ничего не испытала, и потому ничего не знаю.
-- Да, моя милая, въ твои лѣта я любила ѣздить на балы, принимать участіе въ parties-de-plaisir, ни о чемъ больше не думала, какъ только о нарядахъ; ни чего не желала, чтобъ только восхищались мной.-- Я испытала все это, и во всемъ увидѣла одну суету.
-- Я тоже хочу испытать все и тоже увидѣть суету. Да, да; непремѣнно хочу. Со временемъ я буду такой же серьёзной и такой же степенной, какъ и вы, тетушка; но до той поры я хочу побаловать себя.-- Посмотрите; какъ вамъ нравится этотъ розовый атласъ?
Еслибъ изъ этого атласа сдѣланъ былъ саванъ, то и тогда не удостоился бы онъ такого печальнаго, мрачнаго взгляда.
-- Дитя, дитя!-- Все это тлѣнно, какъ тлѣненъ нашъ міръ! Стоитъ ли терять столько времени,-- стоитъ ли думать о нарядахъ!
-- А какъ же, тетушка Несбитъ, вы сами вчера потеряли два часа, думая о томъ, какъ лучше расположить полотнища вашего чернаго шелковаго платья: внизъ узоромъ или вверхъ? Я невижу причины, по которой бы слѣдовало думать о черномъ платьѣ больше, чѣмъ о розовомъ.
Взглянуть на предметъ съ этой точки зрѣнія, никогда и въ голову не приходило доброй старушкѣ.
-- А вотъ и еще, тетушка! Перестаньте хмуриться! Загляните лучше вотъ въ этотъ картонъ съ бархатными цвѣтами. Вы знаете, что я дала себѣ слово привезти ихъ изъ Нью-Норка цѣлую груду. Вы знаете, что я люблю цвѣты; не правда ли, какъ это мило? И это все подражаніе, и подражаніе такое превосходное, что вы едва ли отличите ихъ отъ натуральныхъ. Посмотрите: вотъ это махровая роза; вотъ это душистый горошекъ: вѣдь такъ и кажется, какъ будто сейчасъ съ вѣтки; а вотъ геліотропъ.... вотъ жасмины... вотъ цвѣтъ померанца, вотъ камелія
-- Да отвратятся взоры мои отъ суеты человѣческой! воскликнула мистриссъ Несбитъ, зажмурила глаза и, покачавъ головой произнесла нѣсколько строкъ изъ гимна о тлѣнности всего земнаго.
-- Тетушка! я замѣтила, что у васъ есть огромный запасъ страшныхъ гимновъ о тлѣнности, о прахѣ, о червяхъ, и тому подобномъ.
-- Я вмѣняю себѣ, дитя мое, въ священную обязанность читать подобные гимны, видя, что ты до такой степени увлекаешься тлѣнными, грѣховными вещами.
-- Неужели, тетенька, бархатные цвѣты тоже грѣховны?
-- Да, моя милая: они грѣховны потому, что отнимаютъ у насъ и время и деньги, потому что отвлекаютъ нашъ умъ отъ болѣе серьёзныхъ предметовъ.
-- Зачѣмъ же, тетушка, Господь создалъ и камеліи, и розы, и померанцы? Мнѣ кажется, именно за тѣмъ, чтобъ создать цвѣты; именно за тѣмъ, чтобъ природа не казалась траурною, не была похожа на сѣрый и холодный камень. Если вы выйдете сегодня въ садъ, да посмотрите на олеандры, на мирты, на гвоздики, на розы, на тюльпаны, я увѣрена, что вамъ будетъ легче на душѣ.
-- Нѣтъ, дитя мое, мнѣ стоитъ только вытти за двери и я захвораю. Вчера Милли оставила маленькую щель въ окнѣ, и я уже раза три или четыре чихнула. Нѣтъ, прогулка въ саду мнѣ рѣшительно вредна; одно прикосновеніе ногъ моихъ къ сырой землѣ для меня весьма нездорово.
-- Но, тетушка, я все-таки думаю, что еслибъ Господь не хотѣлъ, чтобъ мы носили розы и жасмины, онъ бы ихъ не создалъ. Любить цвѣты и носить ихъ, это одно изъ самыхъ естественныхъ желаній въ мірѣ.
-- Да; это только даетъ пищу тщеславію; это только развиваетъ стремленіе къ щегольству, а съ нимъ вмѣстѣ и желаніе нравиться.
-- Не думаю, чтобъ это было тщеславіемъ, а тѣмъ болѣе желаніемъ нравиться. Мое единственное желаніе заключается въ томъ, чтобъ имѣть возможность одѣваться въ лучшіе наряды. Я люблю все прекрасное, потому что оно прекрасно; люблю носить хорошенькія платья, потому что въ нихъ я сама могу казаться хорошенькой.
-- Прекрасно, дитя мое, прекрасно! ты хочешь, украшать свое жалкое бренное тѣло, чтобъ казаться хорошенькой! прекрасно!
-- Разумѣется. И почему же нѣтъ? Я бы хотѣла на всю жизнь остаться хорошенькой.
-- Ты, кажется, ужь очень много думаешь о своей красотѣ, сказала тетушка Несбитъ.
-- Да; потому что я знаю, что я дѣйствительно хорошенькая. Я даже просто скажу, мнѣ самой нравится моя наружность, это такъ. Я знаю, что вовсе не похожа ни на одну изъ вашихъ греческихъ статуй. Знаю также, что я не красавица, что красотой своей мнѣ не плѣнить цѣлый свѣтъ; я такъ себѣ, хорошенькая, ни больше ни меньше, потому люблю цвѣты, кружева и другіе наряды, и не думаю, что люблю ихъ во вредъ своей душѣ; не думаю также, чтобъ ваша скучная бесѣда о тлѣнности, бренности и червяхъ, которую вы всегда развиваете передо мной, послужила мнѣ въ пользу.
-- Было время, дитя мое, когда и я думала, какъ ты думаешь теперь, но я узрѣла въ этомъ свое заблужденіе.
-- Если я должна забыть мою любовь ко всему свѣтлому, ко всему живому, ко всему прекрасному, и промѣнять это все на ваши скучныя книги, то пусть лучше зароютъ меня живую въ могилу, и тогда всему конецъ!
-- Ты говоришь, моя милая, противъ внушеній своего сердца.
Разговоръ этотъ былъ прерванъ приходомъ веселаго, бойкаго, курчаваго маленькаго мулата: онъ принесъ завтракъ мистриссъ Несбитъ.
-- А! вотъ и Томтитъ, сказала Нина: -- опять поднимается сцена! посмотримъ, позабылъ ли онъ, чему его учили?
Томтитъ разъигрывалъ въ домашнемъ быту фамиліи Гордонъ въ своемъ родѣ немаловажную роль. Онъ и его мать были собственностью мистриссъ Несбитъ. Его настоящее имя было респектабельно и общеупотребительно, его звали Томасомъ; но такъ какъ онъ былъ изъ тѣхъ безпокойныхъ, исполненныхъ жизни и огня маленькихъ созданій, которыя повидимому существуютъ на бѣломъ свѣтѣ только для того, чтобъ возмущать спокойствіе другихъ, то Нина прозвала его Томтитомъ {Tomtit, синичка.}; это прозваніе было принято единодушно всѣми, какъ самое вѣрное и поясняющее всѣ качества маленькаго шалуна. Постоянный притокъ и водоворотъ рѣзвости и шалости, казалось, проникалъ все его существо. Его большіе, лукавые, черные глаза постоянно искрились огнемъ; постоянно смѣялись, такъ что не возможно было встрѣтиться съ ними, не улыбнувшись въ свою очередь; чувство почтительности, казалось, еще вовсе не было пробуждено въ его курчавой головкѣ. Вѣтренному, безпечному, безразсудному, жизнь казалась ему только порывомъ веселости. Едииственное нарушеніе безмятежной жизни мистриссъ Несбитъ заключалось въея безпрерывныхъ, хроническихъ нападеніяхъ на Томтита. Разъ пятьдесятъ втеченіе дня старая лэди принималась увѣрять его, что его поведеніе, изумляетъ ее, и столько же разъ Томтитъ отвѣчалъ ей широкой улыбкой и показывалъ при этомъ рядъбѣлыхь прекрасныхъ зубовъ, вовсе не сознавая отчаянія, въ которое приводилъ онъ подобнымъ отвѣтомъ свою госпожу.
При настоящемъ случаѣ, когда Томтитъ вошелъ въ комнату, его взоры привлечены были великолѣпіемъ нарядовъ, лежавшихъ на постелѣ. Поспѣшно опустивъ подносъ на первый попавшійся стулъ, онъ съ быстротою и гибкостью бѣлки подскочилъ къ постелѣ, сѣлъ верхомъ на подножную скамейку и залился веселымъ смѣхомъ.
-- Ахъ, миссъ Нина! откуда взялись такія прелести? Тутъ и для меня есть что нибудь, не правда ли, миссъ Нина?
-- Сидишь, каковъ этотъ ребенокъ! сказала мистриссъ Несбитъ, качаясь въ креслѣ, съ видомъ мученицы.-- И это послѣ всѣхъ моихъ увѣщаній! Пожалуста, Нина, не позволяй ему дѣлать подобныя вещи; это подастъ ему поводъ и къ другимъ нелѣпостямъ.
-- Томъ! сію минуту встань, негодный! подай столъ и поставь подносъ.... сейчасъ! вскрикнула Нина и, топнувъ ножкой, засмѣялась.
Томтитъ повторилъ прыжокъ, выпрямился, схватилъ столикъ, началъ танцовать съ нимъ, какъ будто въ рукахъ его была дама, и наконецъ, сдѣлавъ еще прыжокъ, поставилъ столикъ подлѣ мистриссъ Несбитъ. Мистриссъ Несбитъ приготовилась ударить его, но Томтитъ быстро отвернулся, и предназначаемый ударъ опустился на столикъ, съ силою, непріятною для доброй лэди.
-- Мнѣ кажется, этотъ мальчикъ созданъ изъ воздуха, никогда не могу попасть въ него! сказала старуха и лицо ея покрылось яркимъ румянцемъ.-- Право, онъ хоть святаго выведетъ изъ терпѣнія!
-- Дѣйствительно, тетушка; и даже двухъ святыхъ, такихъ какъ вы и я. Томтитъ, негодный! сказала Нина, погладивъ своею маленькою ручкою курчавые волосы мальчика: -- будь умникомъ теперь, и я покажу тебѣ мои наряды. Поди поставь подносъ на столикъ.... что же ты стоишь, повѣса!
Потупивъ взоры, съ видомъ притворнаго смиренія, Томтитъ взялъ подносъ и поставилъ на мѣсто. Мистриссъ Несбитъ сняла перчатки, сдѣлала необходимыя приготовленія и прочитала коротенькую молитву, втеченіе которой Томтитъ держался за бока, стараясь подавить невольный хохотъ. Прочитавъ молитву, мистриссъ Несбитъ весьма серьёзно наложила руку на ручку чайника, но вдругъ отдернула ее, пронзительно вскрикнула и начала размахивать пальцами, какъ будто прикоснулась ими къ раскаленому металлу.
-- Томтитъ! ты когда нибудь сожжешь меня окончательно.
-- Что же, миссъ, развѣ горячо? А я еще нарочно повернулъ его носкомъ къ огню.
-- Не правда! ты лжешь! ты вѣрно повернулъ ручку въ самый жаръ, какъ и всегда это дѣлаешь!
-- Какъ это можно, миссъ помилуйте! сказалъ Томтитъ, принимая на себя разсѣянный видъ.-- Неужели я ужь не могу запомнить, что носокъ у чайника, что ручка, тѣмъ болѣе, что училъ это цѣлое утро, сказалъ онъ, возвращая самоувѣренность: онъ видѣлъ, что свѣтлые глазки миссъ Нины искрились отъ удовольствія.
-- Тебя нужно высѣчь.... вотъ что! сказала мистриссъ Несбитъ, приходя въ неистовый гнѣвъ.
-- О, да! я это знаю, сказалъ Томтитъ.-- Вѣдь мы такіе негодныя слуги. Господи избави насъ онъ огня вѣчнаго!
Нина до такой степени была изумлена новымъ примѣненіемъ возгласа, который тетушка ея тщетно старалась вложить въ голову Томтита, недѣлю назадъ, что не выдержала и залилась громкимъ, шумнымъ, веселымъ хохотомъ.
-- О, тетушка, перестаньте! это совершенно безполезно! вы видите, что онъ ровно ничего не понимаетъ! Онъ ни больше ни меньше, какъ воплощенная рѣзвость.
-- Нѣтъ, миссъ Нина я ничего не понимаю, сказалъ Томтитъ и въ тоже время посмотрѣлъ на нее изъ подъ длинныхъ рѣсницъ. Вовсе ничего не понимаю и не буду, кажется, понимать.... не умѣю.
-- Послушай Томтитъ, сказала мистриссъ Несбить, вынувъ изъ подъ кресла синій кожаный ремень, и бросивъ на мулата свирѣпый взглядъ:-- если ручка чайника будетъ горяча въ другой разъ, я тебя вотъ чѣмъ! Слышишь ли?
-- Слышу, мисисъ, сказалъ Томтитъ, съ невыразимо-непріятнымъ равнодушіемъ, которое такъ обыкновенно въ его сословіи.
-- Теперь, Томтитъ, отправляйся внизъ и вычисти ножи къ обѣду.
-- Слушаю, мисисъ, сказалъ онъ, дѣлая пируеты по направленію къ двери. Очутившись за дверью, онъ громко запѣлъ:
"О! я иду искать славы,
Не хочешь ли и ты итти со мной"
хлопая руками и выбивая тактъ ногами при спускѣ съ лѣстницы.
-- Онъ идетъ искать славы! сказала мистриссъ Несбитъ довольно сухо:-- очень похоже на то! Вотъ ужь третій или четвертый разъ, какъ этотъ негодяй жжетъ мнѣ пальцы горячимъ чайникомъ, и я знаю, что это дѣлаетъ онъ съ умысломъ! Учу его по цѣлымъ часамъ, теряю время, убиваю себя, и за все это онъ платитъ мнѣ черною неблагодарностью! У этихъ тварей совсѣмъ нѣтъ души!
-- Да, тетушка, я думаю, онъ васъ часто выводитъ изъ терпѣнія; но, признаюсь, онъ такой забавный, что, глядя на него, я никакъ не могу удержаться отъ смѣха.
При этихъ словахъ, раздавшійся въ отдаленіи громогласный припѣвъ къ методистскому гимну:
"О! придите мои возлюбленные братья!" возвѣстилъ, что Томтитъ возвращается; и вскорѣ, распахнувъ дверь, онъ вошелъ въ комнату съ видомъ величайшей важности.
-- Не я ли сказала тебѣ, Томтитъ, итти внизъ и вычистить ножи?
-- Точно такъ, мисисъ; я поднялся на верхъ, чтобъ подать миссъ Нинѣ любовныя письма, сказалъ онъ, показывая два-три письма:-- Ахъ, Боже мой! прибавилъ онъ, ударивъ себя въ лобъ, я и забылъ положить ихъ на подносъ.
Въ одно мгновеніе онъ выбѣжалъ изъ комнаты, спустился съ лѣстницы, и на кухнѣ поднялъ ссору съ служанкой, чистившей серебро, и не дававшей ему подноса для писемъ миссъ Нины.
-- Заступитесь, миссъ Нина, обратился онъ къ хорошенькой госпожѣ, которая вслѣдъ за нимъ спустилась на кухню:-- Роза не даетъ мнѣ подносъ.
-- Я тебѣ выдеру уши, негодный! сказала Нина, выхвативъ письма изъ его руки, и, смѣясь, нарвала ему уши.
-- Да, сказалъ Томтитъ, глядя весьма серьёзно вслѣдъ за уходившей Ниной: -- мисисъ можетъ дѣлать что ей угодно, какому быть въ этомъ домѣ порядку! не знаешь, что дѣлать. Одинъ говоритъ: подавай письма на подносѣ; другой не позволяетъ и подноса взять; наконецъ миссъ Нина вырываетъ ихъ изъ рукъ. Въ этомъ домѣ все такъ и идетъ! Я не въ силахъ поправить этого; хотя и дѣлаю все, что могу. Старая мисисъ говоритъ тоже самое.
Въ домѣ Нины находилось еще одно существо, столь замѣчательное, что мы не можемъ не дать ему отдѣльнаго мѣста въ картинѣ лицъ, окружавшихъ Нину. Это была Милли, служанка мистриссъ Несбитъ. Тетка Милли, такъ обыкновенно ее звали, была высокая, широкоплечая, здороваго сложенія африканка, съ полнотою фигуры, доходившею до тучности. Она имѣла прямой станъ и величавую походку; въ неподвижномъ положеніи и въ движеніи она была "стройна, какъ пальма". Цвѣтъ и мягкость ея кожи походили на черный бархатъ. Ея большой ростъ и губы, хотя и не отличались африканскою полнотою, но несмотря на то въ ихъ очертаніи было что-то рѣшительное и энергическое, усиливаемое тяжелымъ сложеніемъ подбородка. Добрая улыбка, почти никогда ее не покидавшая, открывала рядъ бѣлыхъ, великолѣпныхъ зубовъ. Ея волосы, не имѣвшіе характера англо-саксонскаго, весьма рѣзко отличались отъ войлочныхъ, курчавыхъ волосъ негра; они представляли собою безчисленное множество мелкихъ кудрей, черныхъ, блестящихъ, глянцовитыхъ. Родители Милли были плѣнники, взятые въ африканскихъ войнахъ. Она представляла собою прекрасный образецъ женщинъ изъ тѣхъ воинственныхъ и величавыхъ племенъ, которыя такъ рѣдко встрѣчаются между южными невольниками. Ея обычнымъ головнымъ уборомъ служилъ высокій тюрбанъ, изъ пестрыхъ мадрасскихъ платковъ, яркость цвѣтовъ которыхъ такъ нравится чернымъ племенамъ. Милли надѣвала и носила свой тюрбанъ съ особенной гордостью, какъ будто это былъ драгоцѣнный вѣнецъ. Въ остальномъ, ея одежда состояла изъ платья черной матеріи, достоинство которой далеко превосходило достоинство матерій, употребляемыхъ служанками; бѣлый, выглаженный кисейный платокъ, огибалъ шею и пряталъ концы свои за платье, на ея полной груди; чистый, бѣлый передникъ дополнялъ ея обычный нарядъ. Нельзя было видѣть ее безъ того, чтобъ не сознаться въ душѣ своей, что опрятность и красота не составляетъ еще исключительной принадлежности бѣлаго племени. Кто видѣлъ и былъ окружонъ роскошной растительностію и величественной, великолѣпной природой Африки, тотъ, конечно, для украшенія наружности Милли, не пожелалъ бы выбѣлить ея глянцовитую кожу, темный цвѣтъ которой такъ превосходно гармонировалъ съ сильнымъ и яркимъ колоритомъ тропической мѣстности.
По характеру Милли была не менѣе замѣчательна, какъ и по своей наружности. Небо одарило ее такимъ же благородствомъ и силою души, какимъ отличался ея станъ. Страсти волновали и пылали въ груды ея, какъ волнуется океанъ при тропическихъ ураганахъ, пылаетъ земля подъ лучами тропическаго солнца; острый и природный умъ, соединенный съ наклонностью къ шутливости, сообщалъ ея рѣчи какую-то странную живость. Врожденное проворство давало ей необыкновенную свободу управлять всѣми движеніями своего прекраснаго тѣла. Она была одарена тою рѣдкою способностью души, съ помощію которой человѣкъ принимается за всякое дѣло надлежащимъ образомъ, и исполняетъ его какъ слѣдуетъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, она обладала въ высшей степени самоуваженіемъ, которое заставляло ее быть неподкупно-вѣрною и усердною во всемъ, что на нее возлагалось; ея преданность и уваженіе къ тѣмъ, кому она служила, сильнѣе, чѣмъ врожденная гордость, побуждали ее исполнять обязанности свои добросовѣстно, не допуская даже мысли пренебречь или оставить безъ вниманія то, что ей поручали. Ея обѣщанія никогда не нарушались. Всѣ знали, что однажды сказанное ею будетъ исполнено. Рѣдкость и цѣна женщины, одаренной такими качествами, вполнѣ понятны тѣмъ, которые знаютъ, до какой степени рѣдко между невольниками и свободными людьми такое сочетаніе прекрасныхъ качествъ. По всему этому Милли считали въ семействѣ самою драгоцѣнною собственностью и оказывали ей особенное снисхожденіе. Часто случалось, что сила характера Милли давала ей превосходство надъ тѣми, которые номинально были ея властелинами. Все, что ни дѣлала она,-- дѣлала безукоризненно хорошо; всѣ ея поступки отличались честностью, правдивостью и стараніемъ угодить своимъ господамъ, поэтому ей представлялось, въ большинствѣ случаевъ, дѣйствовать по своему усмотрѣнію. Несмотря, однакожь, на общее расположеніе къ ней, ея жизнь была исполнена глубокихъ горестей. Правда, ей позволено было выйти замужъ за весьма умнаго мулата, принадлежавшаго къ сосѣдней плантаціи и надѣлившаго ее множествомъ дѣтей, которыя всѣ наслѣдовали ея прекрасныя физическія и душевныя качества. При нѣжной чувствительности, идея, что дѣти ея, столь милыя сердцу, съ минуты рожденія не принадлежали ей, что они съ первой минуты своего существованія становились предметами торговли, тяжелымъ камнемъ лежала на сердцѣ Милли и тяготила его. Къ несчастію, семейство, которому она принадлежала, будучи доведено до крайности, не имѣло другихъ средствъ пополнить недостатки своего дохода, кромѣ только ежегодной продажи двухъ или трехъ негровъ. Дѣти Милли, по ихъ здоровью и красотѣ, считались весьма выгоднымъ товаромъ. Владѣтельницу ихъ часто соблазняли весьма щедрыя предложенія за этихъ дѣтей, и потому, при томъ или другомъ кризисѣ семейныхъ затрудненій, нужно было ждать, что ихъ оторвутъ отъ материнской груди и продадутъ въ чужія руки. Сначала Милли защищалась противъ этого предназначенія съ остервенѣніемъ львицы; потомъ, частое повтореніе однихъ и тѣхъ же ударовъ произвело въ душѣ ея тупое страданіе; а наконецъ, чувство христіанскаго терпѣнія проникло, какъ это часто бываетъ съ людьми угнетенными, порабощенными горемъ и несчастіемъ, все ея бытіе и наполнило собою всѣ язвы ея разбитаго сердца. Горе и несчастія часто заставляютъ насъ забывать предметы самые близкіе нашему сердцу и прилѣпляться душой къ единому и истинному Богу.