БОГОМОЛЬЦЫ.
Митингъ подъ открытымъ небомъ составляетъ главную черту въ американскомъ развитіи религіи, особенно принаровленномъ къ обширному протяженію страны и къ кореннымъ, первобытнымъ привычкамъ, которыя упорно сохраняются въ населеніи немноголюдномъ и разсѣянномъ. Само собою разумѣется, общіе результаты этого способа благотворны. Недостатки его, можно сказать, общи всѣмъ большимъ собраніямъ, въ которыхъ населеніе цѣлой страны, безъ всякаго порядка, стекается въ одну массу. На эти митинги, какъ и на всѣ другія сборища, цѣлію которыхъ бываетъ богопоклоненіе, люди отправляются по различнымъ причинамъ: одни изъ любопытства, другіе изъ любви къ сильнымъ ощущеніямъ, иные -- чтобъ изъ мелкой торговли навлечь маленькую прибыль, нѣкоторые -- чтобы посмѣяться, и весьма немногіе съ чистымъ желаніемъ -- помолиться. Для того, чтобы дать хоть нѣсколько полное понятіе о разнообразіи побужденій, заставлявшихъ различныхъ богомольцевъ отправиться за митингъ, мы считаемъ за самое лучшее представить нашимъ читателямъ нѣсколько сценъ изъ происходившихъ въ разныхъ мѣстахъ въ то утро, когда многіе приверженцы митинга приготовлялись двинуться въ путь.
Между землями мистера Джона Гордона и плантаціей Канена, стояла хижина, въ которой помѣщалось торговое заведеніе Абиджи Скинфлинта. Заведеніе это было самымъ несноснымъ мѣстомъ для плантаторовъ, вслѣдствіе общаго убѣжденія, что Абиджа велъ бойкую, непозволительную, тайную торговлю съ неграми, и что многіе изъ различныхъ предметовъ, выставляемыхъ имъ на продажу, воровскимъ образомъ переносились къ нему по ночамъ съ ихъ же плантацій. Уличить въ этомъ не представлялось возможности. Абиджа былъ дальновидный человѣкъ, длинный, сухой, тощій, съ острымъ носомъ, съ острыми маленькіми сѣрыми глазами, съ острымъ подбородкомъ, и пальцами, длинными какъ птичьи когти. Кожа его до такой степени была суха, что каждый разъ, когда онъ улыбался или говорилъ, такъ и казалось, что щеки его треснуть; и потому, какъ будто для размягченія ихъ, онъ постоянно держалъ за ними табачную жвачку. Абиджа былъ изъ числа тѣхъ пронырливыхъ янки, которые оставляютъ свое отечество для его же блага, и которые на мѣстѣ новаго поселенія обнаруживаютъ такое сильное,-- свойственное, впрочемъ, ихъ отечеству,-- желаніе нажиться, что этимъ вполнѣ оправдывается отвращеніе, которое уроженецъ Южныхъ Штатовъ питаетъ къ янки. Абиджа пилъ виски, но довольно осторожно, или, какъ онъ выражался, "ума не пропивалъ". Онъ женился на своей единоплеменицѣ, которая тоже пила виски, но не такъ осторожно, какъ мужъ,-- иногда она перепивала. Бѣлоголовые сыновья и дочери, родившіеся отъ этой много обѣщающей четы, были дерзки, грязны и отличались грубыми манерами. Но среди всѣхъ домашнихъ и общественныхъ испытаній, Абиджа постоянно и усердно стремился къ главной своей цѣли -- накопить побольше денегъ. За деньги онъ все готовъ былъ сдѣлать; за деньги онъ готовъ былъ продать жену, дѣтей, даже свою душу, еслибъ ему случилось имѣть ее. Но душа, если и существовала въ немъ, то была такъ ничтожна и суха, что бренчала въ его тощемъ тѣлѣ, какъ сморщившаяся горошина въ прошлогодней шелухѣ. Абиджа отправился на митингъ по двумъ причинамъ: во-первыхъ потому, что хотѣлъ нажить деньги, а во-вторыхъ, ему нужно было знать, скажетъ ли его любимый проповѣдникъ, старшій Стрингфелли, проповѣдь о выборахъ, согласно съ его видами. Надо сказать, что Абиджа занимался теологіей, и умѣлъ догмы кальвинизма пересчитывать на своихъ длинныхъ пальцахъ съ непогрѣшительною аккуратностью.
Относительно религіозныхъ убѣжденій, можно сказать, что онъ не имѣлъ ихъ вовсе. Есть закоснѣлые грѣшники, которые, однако же, вѣруютъ въ нѣкоторыя истины и трепещутъ. Единственное различіе между ихъ вѣрованіемъ и вѣрованіемъ Абиджи, заключалось въ томъ, что онъ вѣрилъ и не трепеталъ. На истины, потрясающія душу, внушающія глубокое благоговѣніе, онъ смотрѣлъ съ такимъ хладнокровіемъ, какъ анатомъ смотритъ на кости скелета.
-- Смотри же, Самъ! сказалъ Абиджа своему негру-работнику:-- боченокъ-то поставь поровнѣе, чтобъ онъ не опрокинулся; да долей его черезъ втулку водой. Безъ этого будетъ слишкомъ крѣпко. Миссъ Скинфлинтъ, торопитесь! Я не буду дожидаться! Другіе тамъ -- какъ себѣ хотятъ, а я долженъ пріѣхать раньше всѣхъ. Въ этомъ мірѣ много пропадаетъ долларовъ собственно изъ-за того, что опаздываешь! Жена! проворнѣй!
-- Я готова; надо подождать только Полли, сказала мистриссъ Скинфлинтъ: -- она чешетъ волосы.
-- Не могу ждать, не могу и не могу! сказалъ Аблджа, выходя изъ комнаты, чтобы сѣсть въ повозку, нагруженную запасомъ окороковъ, яицъ, жареныхъ цыплятъ, хлѣба и зелени, не говоря уже о помянутомъ боченкѣ виски.
-- Я вамъ говорю, подождите! вскричала Полли изъ окна:-- если нѣтъ, то я вамъ надѣлаю хлопотъ, когда вы воротитесь; увидите! Не будь я Полли, если не надѣлаю.
-- Иди же проворнѣй! На будущій разъ я тебя съ вечера запру на чердакъ; ты будешь у меня готова во время!
Полла торопляво накинула на свою тучную фигуру пунцовое миткалевое платье, схватила въ одну руку пестрый лѣтній платокъ, въ другую шляпку, опрометью бросилась изъ комнаты и когда нагнулась, чтобъ вскарабкаться въ повозку, крючки на ея платьѣ одинъ за другимъ лопались и отлетали.
-- Какъ это гадко! я не знаю, что дѣлать! сказала она: -- это проклятое старое платье все расползлось!
-- А чтобы позаботиться пораньше! сказалъ Абиджа, тономъ утѣшенія.
-- Зашпиль булавкой, Полли, сказала мать, спокойнымъ, пѣвучимъ голосомъ.
-- Чортъ возьми! у меня всѣ крючки отлетѣли! возразила многообѣщающая молодая лэди.
-- Въ такомъ случаѣ, зашпиль нѣсколькими булавками, сказала маменька, и повозка Абиджи тронулась съ мѣста.
-----
На самомъ краю болота, немного позади хижины Тиффа, жилъ нѣкто Бенъ Джинъ. Бенъ былъ замѣчательный охотникъ; онъ имѣлъ превосходную свору собакъ, лучше которыхъ не находилось миль на тридцать въ окружности. И теперь еще въ мѣстныхъ газетахъ можно видѣть объявленія, со всею аккуратностію изъясняющія точныя условія, на которыхъ онъ вызывался выслѣдить и поймать всякаго мужчину, женщину или ребенка, бѣжавшаго съ плантаціи. Читатели наши, по всему этому не станутъ считать Бена за чудовище, если припомнятъ, что за нѣсколько лѣтъ, обѣ сильныя политическія партіи Соединенныхъ Штатовъ, торжественно дали клятву, сколько будетъ зависѣть отъ нихъ, посвятить себя подобному призванію; а какъ многіе изъ членовъ этихъ партій занимали высшія духовныя должности, и слѣдовательно имѣли пасторовъ, которые обязаны были говорить проповѣди въ этомъ духѣ, то мы полагаемъ, что никто не будетъ имѣть неосновательныхъ предубѣжденій противъ Бена.
Бенъ былъ высокій, широкоплечій, крѣпкій, коренастый мужчина, готовый оказать услугу ближнему съ такимъ же расположеніемъ, какъ и всякій другой. Несмотря на то, что отъ времени до времени Бенъ принималъ значительное количество виски, въ чемъ сознавался самъ, онъ считалъ себя не менѣе другихъ достойнымъ присутствовать на митингѣ. Если кто нибудь рѣшался упрекать Бена въ его безчеловѣчной профессіи, у него всегда являлись въ защиту этой профессіи основательные доводы. Бенъ принадлежалъ къ числу тѣхъ бойкихъ молодцовъ, которые не позволятъ себѣ оставаться позади ни въ чемъ, что бы ни происходило въ обществѣ, и потому всегда былъ однимъ изъ передовыхъ людей на митингѣ.
Съ помощію громкаго голоса, которымъ одаренъ былъ отъ природы, Бенъ производилъ въ хоровомъ пѣніи удивительный эффектъ. Подобно многимъ громаднымъ и крѣпкимъ мужчинамъ, онъ имѣлъ маленькую, блѣдную, чахлую жену, висѣвшую на его рукахъ, какъ пустой ридикюль; и надо отдать ему справедливость, онъ былъ добръ къ этому малому созданію: казалось, онъ полагалъ, что всѣ ея жизненныя силы поглощались его собственнымъ необъятнымъ развитіемъ. Она страшно любила ѣсть глину, чистить зубы табакомъ, пѣть гимны методистовъ и заботиться о спасеніи души Бена. Въ утро, о которомъ идетъ рѣчь, она смиренно сидѣла на стулѣ, между тѣмъ какъ длинноногій, широкоплечій, двухлѣтній ребенокъ, съ щетинистыми бѣлыми волосами, дергалъ ее за уши и волосы и вообще обходился съ ней нецеремонно, стараясь принудить се встать и дать ему кусокъ хлѣба съ патокой. Не обращая на ребенка вниманія, она слѣдила за малѣйшимъ движеніемъ мужа.
-- Теперь идетъ самое горячее дѣло! сказалъ Бенъ: -- намъ бы слѣдовало быть въ судѣ.
-- Ахъ, Бенъ! тебѣ должно думать о спасеніи души своей больше, нежели о чемъ нибудь другомъ! сказала жена.
-- Правда твоя! замѣтилъ Бенъ:-- митинги не каждый день случаются! А что же будемъ мы дѣлать вонъ съ той? прибавилъ онъ, указывая на дверь внутренней темной комнаты.
Эта та была не кто иная, какъ негритянка, по имени Нанси, которую наканунѣ пригнали собаки.
-- Есть о чемъ заботиться! сказала жена:-- Приготовимъ что нибудь поѣсть и приставимъ у дверей собакъ. Небось не убѣжитъ!
Виль открылъ дверь, и за нею открылся родъ чулана, освѣщаемаго единственно сквозь щели деревяннаго сруба. На полу, покрытомъ толстымъ слоемъ грязи, сидѣла здоровая, хотя и тощая на видъ, негритянка. Поджавъ и обхвативъ колѣни обѣими руками, она держала на нихъ свой подбородокъ.
-- Ну, Нанси! какъ ты поживаешь? спросилъ Бенъ веселымъ тономъ.
-- Плохо, мистеръ Бенъ, угрюмо отвѣчала Нанси.
-- Такъ ты думаешь, что старикъ тебя поколотитъ, когда ты воротишься? сказалъ Бенъ.
-- Думаю, отвѣчала Нанси: -- онъ всегда меня колотитъ.
-- Ну, вотъ что, Нанси: я хочу ѣхать на митингъ; сиди смирно до нашего пріѣзда, и за это я возьму отъ старика обѣщаніе не бить тебя. Разумѣется, я возьму съ него и за труды, вѣдь это слѣдуетъ -- не правда ли?
-- Правда, мистеръ, отвѣчала несчастная тономъ покорности.
-- А нога-то твоя очень болитъ? спросилъ Бенъ.
-- Очень.
-- Дай мнѣ взглянуть на нее.
Негритянка выпрямила ногу, небрежно перевязанную старыми тряпками, которыя въ эту минуту были насквозь пропитаны кровью.
-- Это чортъ, а не собака! сказалъ Бенъ: -- тебѣ бы слѣдовало, Нанси, стоять смирно, и тогда бы она не кусала тебя такъ сильно.
-- Да возможно ли это, когда она меня кусала! сказала негритянка: -- кто въ состояніи вытерпѣть боль въ ногѣ, когда въ нее впились собачьи зубы.
-- Не знаю этого и я, сказалъ Бенъ, поддерживая веселый тонъ: -- миссъ Джинъ, ты бы перевязала ногу Нанси. Замолчи ты, негодный! крикнулъ онъ неугомонному ребенку, который, уничтоживъ одинъ ломоть хлѣба, настойчиво требовалъ другаго.-- Я тебѣ вотъ что скажу, продолжалъ Бенъ, обращаясь къ женѣ: -- я намѣренъ поговорить съ этимъ старикомъ,-- старшимъ Сеттль. Больше меня, никто въ цѣломъ округѣ не ловилъ ему негровъ, и потому я знаю, что тутъ есть какая нибудь причина. Если съ неграми обращаются порядочно, они не побѣгутъ въ болото. Люди, съ христіанскими чувствами, не должны морить негровъ голодомъ, ни подъ какимъ видомъ не должны.
Черезъ нѣсколько времени, повозка Бена тянулась по дорогѣ къ сборному пункту. Бенъ подобралъ возжи, откинулъ назадъ голову, чтобъ дать легкимъ своимъ полную свободу, и запѣлъ любимый громогласный гимнъ, такъ часто повторяемый на митингахъ.
------
Перенеситесь теперь въ хижину Тиффа, обитатели котораго, въ прохладѣ свѣтлаго и ранняго утра, были необыкновенно дѣятельны. Повозка Тиффа представляла собою замѣчательно-сложную машину, преимущественно его собственнаго произведенія. Корпусъ ея состоялъ изъ длиннаго ящика. Колеса привезены были Криппсомъ домой въ разные промежутки времени; оглобли орѣховаго дерева, тонкія съ одного конца, съ другаго прикрѣплялись къ повозкѣ гвоздями. Сверху нѣсколько обручей, покрытыхъ грубой холстиной, доставляли защиту отъ зноя и непогоды; кипа соломы, подъ этимъ покровомъ, служила мѣстомъ для сидѣнья. Тощая, кривая лошадь прицѣплялась къ этой повозкѣ посредствомъ упряжи изъ старыхъ веревокъ. Несмотря на то, ни одинъ мильонеръ не восхищался такъ своей роскошной каретой, какъ восхищался Тиффъ своимъ экипажемъ. Повозка эта была произведеніемъ его рукъ, предметомъ наслажденія для его сердца, восхищенія для его глазъ. Само собою разумѣется, что, подобно многимъ любимымъ предметамъ, она имѣла своя слабыя стороны и недостатки. Съ осей, отъ времени до времени, спадали колеса, оглобли ломались, упряжь рвалась; но Тиффъ всегда былъ готовъ, и при подобныхъ случаяхъ соскакивалъ на землю и приводилъ въ порядокъ неисправности съ такимъ удовольствіемъ, какъ будто повозка его чрезъ это обстоятельство становилась еще милѣе. И вотъ, она стоитъ теперь передъ изгородью, окружающей небольшую хижину. Тиффъ, Фанни и Тэдди суетятся, хлопочутъ, укладываютъ и увязываютъ. Люлькѣ изъ камеднаго дерева отдается предпочтеніе предъ всѣми другими предметами. Тиффъ, по секретному совѣту тетушки Розы, сдѣлалъ въ ней нѣкоторыя улучшенія, сдѣлавшія ее для глазъ Тиффа чудомъ совершенства между всѣми люльками. Онъ прикрѣпилъ къ одному концу ея длинный эластичный прутъ, склонявшійся надъ самымъ лицомъ малютки. Съ конца этого прута свѣшивался кусочекъ ветчины, которую юнѣйшій потомокъ благороднаго племени сосалъ съ особеннымъ наслажденіемъ, при чемъ его большіе, круглые глазки то открывались, то закрывались отъ избытка соннаго удовольствія. Этотъ способъ Роза рекомендовала, разумѣется, въ таинственныхъ выраженіяхъ, за самый вѣрный, чтобъ отъучить дѣтей отъ материнской груди, о которой, въ противномъ случаѣ, они будутъ толковать съ значительнымъ ущербомъ для здоровья. День былъ знойный, но Тиффъ, не смотря на то, нарядился въ свой длиннополый бѣлый кафтанъ; онъ не могъ сдѣлать иначе, потому что нижнее его платье находилось въ слишкомъ ветхомъ состояніи, чтобъ соотвѣтствовать достоинству фамиліи Пэйтоновъ; на его бѣлой поярковой шляпѣ все еще оставался бантъ изъ чернаго крепа.
-- Удивительный вышелъ денекъ, слава тебѣ Господи! сказалъ Тиффъ: -- птички одна передъ другой стараются вознести хвалу Господу. Для насъ это можетъ служить чудеснымъ примѣромъ. Миссъ Фанни! вы никогда не увидите, чтобы птички унывали или сѣтовали на свою судьбу; для нихъ все равно: непогода ли стоитъ или свѣтитъ яркое солнышко. Они всегда хвалятъ Господа. Что ни говорите, а онѣ, да и кромѣ ихъ многія созданія,-- далеко лучше насъ.
Сказавъ это, Тиффъ свалилъ съ своихъ плечъ прямо въ повозку тяжелый мѣшокъ маиса; но, отъ неудачнаго поворота, мѣшокъ упалъ на край повозки, потерялъ равновѣсіе и всею тяжестью рухнулъ на дорогу. Чрезвычайно старая ткань, изъ которой сшитъ былъ мѣшокъ, расползлась отъ паденія, и маисъ посыпался въ песокъ съ той непріятной быстротой, которая такъ свойственна предметамъ, когда съ ними дѣлается совсѣмъ не то, что слѣдуетъ. Фанни и Тэдди вскрикнули въ одно время печальнымъ голосомъ; но Тиффъ схватился за бока и смѣялся до тѣхъ поръ, пока изъ глазъ не покатились слезы.
-- Ха, ха, ха! Послѣдній мѣшокъ, и тотъ лопнулъ, и все зерно перемѣшалось съ пескомъ. Ха, ха, ха! Какъ это забавно.
-- Что же станешь ты дѣлать? спросила Фанни.
-- Что нибудь да надо дѣлать, миссъ Фанни. Позвольте! у меня гдѣ-то есть ящикъ.
И Тиффъ скоро возвратился съ ящикомъ, который оказался слишкомъ большомъ для повозки. Одидкожь, на время, Тиффъ пересыпалъ маисъ, и потомъ, вынувъ изъ кармана иглу и наперстокъ, пресерьёзно началъ зашивать мѣшокъ.
-- У Бога ничто не торопится, сказалъ Тиффъ. И маисъ и картофель растутъ себѣ, о поспѣваютъ въ свое время. Готово! сказалъ онъ, починивъ мѣшокъ и пересыпавъ маисъ: -- теперь онъ сдѣлался лучше, чѣмъ прежде.
Кромѣ необходимаго запаса провизіи, Тиффъ, съ благоразуміемъ дальновиднаго человѣка, положилъ въ повозку запасъ различной зелени, въ надеждѣ пріобрѣсть въ лагерѣ небольшія деньги въ пользу миссъ Фанни и дѣтей. Въ числѣ провизіи находились такіе предметы, которое въ состояніи были возбудить аппетить даже въ человѣкѣ съ разборчивымъ вкусомъ. Тутъ были жареныя цыплята и кролики, заяцъ, о которомъ мы сказали, связки сочной зелени и кореньевъ; салатъ, парниковый латукъ, зеленый лукъ, редисъ и зеленый горохъ.
-- Что ни говорите, дѣти, сказалъ Тиффъ: -- а мы живемъ чисто по-царски.
Собравшись окончательно, Тиффъ тронулъ лошадь и спокойно двинулся въ путь.
На поворотѣ перекрестныхъ дорогъ, Тиффъ оглянулся назадъ и увидѣлъ, что его догоняетъ карета Гордона. Старый Гондрэдъ, въ праздничной рубахѣ съ пышными манжетами, въ бѣлыхъ перчаткахъ и съ золотой кокардой на шляпѣ, сидѣлъ ни козлахъ. Если Тиффъ испытывалъ когда нибудь въ душѣ своей мучительную боль, то именно въ эту минуту. Впрочемъ, онъ крѣпко держался идеи, что до какой бы степени наружность ны говорила противъ него, его фамилія нисколько чрезъ это не теряла; и потому, вооружась полнымъ сознаніемъ своего достоинства, онъ лишній разъ ударилъ свою лошадь, мысленно говоря; "мнѣ все равно, они такіе же!" Но, какъ будто нарочно, лошадь въ этотъ моментъ дернула, вывернула гвозди, прикрѣплявшіе оглобли и одна изъ оглоблей упала на землю. Веревочная упряжь перепуталась въ тотъ самый моментъ, когда карета Гордона проѣзжала мимо.
-- Такую сволочь, чтобы мнѣ еще не обогнать! съ презрѣніемъ сказалъ старый Гондрэдъ: -- у нихъ, что ни шагъ, то оборвется! На что ни взглянете, во всемъ видны скоттеры!
-- Что тутъ случилось? сказала Нина, высунувъ голову изъ окна кареты:-- Ахъ, Тиффъ! это ты? здравствуй мой другъ! Не нужна ли тебѣ помощь? Джонъ! спустись и помоги ему,
-- Помилуйте, мессъ Нина, лошади такъ разгорячились, что я не въ силахъ съ ними справиться! сказалъ старый Гондрэдъ.
-- Не безпокойтесь, миссъ Нина, сказалъ Тиффъ, возвратамъ свое обычное расположеніе духа:-- это ничего не значитъ. Слава Богу, что случилось на удобномъ мѣстѣ; я приколочу въ одну секунду.
И Тиффъ говорилъ совершенную правду: съ помощію небольшаго камня и огромнаго, гвоздя онъ исправилъ все дѣло.
-- Здорова ли миссъ Фанни и дѣти? сказала Нина.
"Миссъ Фанни!" Еслибъ Нина осыпала Тиффа драгоцѣнными каменьями, то, право, они ничего бы не стоили въ сравненія съ этими словами. Въ избыткѣ удовольствія, онъ поклонился почти до земли и отвѣчалъ, что "слава Богу! миссъ Фанни и дѣти здоровы."
-- Такъ поѣзжай, Джонъ, сказала Нина:-- знаешь ли ты, что этимъ однимъ словомъ я задобрила Тиффи недѣль на шесть? Сказавъ ему: здорова ли миссъ Фанни? я одолжила его болѣе, чѣмъ если бы послала ему шесть четвериковъ картофелю.
-----
Теперь надобно представить еще одну сцену, прежде чѣмъ кончимъ описаніе немногихъ лицъ, отправлявшихся на митингъ. Читатель долженъ послѣдовать за нами далеко за предѣлы назначенные для обиталища человѣка, въ глубину дикой пустыни, извѣстной подъ названіемъ "Страшнаго болота". Мы перейдемъ чрезъ тѣ обширныя пространства, гдѣ лѣсъ, повидимому, растетъ изъ воды. Кипарисы, красный кедръ, камедь, тюльпаны, тополя и остролистникъ дружно переплетаются своими вѣтвями. Деревья высятся огромными массами на пятьдесятъ, семьдесятъ пять и даже сто футъ; жимолость, виноградъ, вьющійся шиповникъ, лавръ и другіе кустарники, съ густой, вѣчно-зеленѣющей листвой, образуютъ между этими деревьями непроницаемую чащу, Ползучія растенія, обвивая огромнѣйшія деревья футовъ на семьдесять или восемьдесятъ, опускаются съ сучьевъ тяжелыми фестонами.
Невозможно, кажется, чтобъ человѣческая нога могла проникнуть въ эту дикую, непроходимую глушь; а между тѣмъ мы должны провести сквозь нее нашихъ читателей на открытое мѣсто, гдѣ стволы упавшихъ деревьевъ, полусогнившихъ и покрытыхъ мхомъ, перемѣшаннымъ съ землею, образовали островъ тучнаго чернозема, воздѣланнаго и разширевнаго человѣческой рукою. Пространство это, въ шестьдесятъ ярдовъ длины и тридцать ширины, окружено устроеннымъ самой природой валомъ, который служилъ вѣрной защитой отъ нападеній человѣка и звѣря. Природа, помогая усиліямъ бѣглецовъ, искавшихъ здѣсь убѣжища, покрыла срубленныя и сваленныя одно на другое деревья терновникомъ, лозами винограда и другими вьющимися растеніями, которыя, поднимаясь на сосѣднія деревья и снова впускаясь внизъ, переплетались такъ часто, что образовали стѣну зелени футовъ на пятьдесятъ вышиною. Въ нѣкоторыхъ мѣстахъ лавръ, съ его лоснистыми, зелеными листьями и массами блѣдно-розовыхъ цвѣтовъ, представляетъ глазу красоту дикой природы во всемъ ея величіи. Кисти жолтаго жасмина высятся на воздухѣ какъ кадильницы, распространяя сладкое благоуханіе. Тысячи вьющихся растеній, покрытыхъ цвѣтами, названія которыхъ, быть можетъ, еще неизвѣстны ботаникамъ, придаютъ особенную прелесть всей картинѣ. Этотъ растительный валъ окружаетъ очищенное мѣсто, сдѣлать которое неприступнымъ употреблены были всѣ усилія; -- впрочемъ, въ этой странѣ зноя и влаги, природа, втеченіе нѣсколькихъ недѣль, удивительно какъ помогаетъ человѣческимъ усиліямъ. Единственнымъ выходомъ отсюда служитъ извилистая тропинка, по которой два человѣка, другъ подлѣ друга, пройти не могутъ. Вода, окружающая весь этотъ островъ, прерываетъ слѣдъ отъ чутья собаки. Надобно замѣтить, что климатъ въ этой болотистой странѣ ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать нездоровымъ. Дровосѣки, проводящіе большую часть года въ здѣшнихъ лѣсахъ, свидѣтельствуютъ, что воздухъ и вода чрезвычайно благопріятствуютъ здоровью. Между ними господствуетъ мнѣніе, что обиліе сосенъ и другихъ смолистыхъ растеній -- сообщаетъ водѣ бальзамическое свойство и наполняетъ воздухъ благоуханіемъ, которое дѣлаетъ то, что это мѣсто можетъ служить здѣсь исключеніемъ изъ общаго правила, будто бы болотистыя мѣста вредно дѣйствуютъ на здоровье; такъ точно и почва, будучи достаточно осушена, становился въ высшей степени плодородною.
По краямъ поляны находились два небольшихъ домика; средина, какъ болѣе подверженная вліянію солнца и воздуха, засѣяна была ячменемъ и картофелемъ. Полуденное солнце знойнаго іюньскаго дня бросаетъ на поляну длинныя тѣни, и пѣніе птицъ, сидящихъ на вѣткахъ деревъ, оглашаетъ все пространство. На землѣ, передъ одной изъ хижинъ, лежитъ негръ, облитый кровью; его окружаютъ двѣ женщины и нѣсколько дѣтей; дикая фигура, въ которой читатель съ разу узнаетъ Дрэда, стоить подлѣ негра на колѣняхъ и всѣми силами старается остановить кровь, которая потокомъ льется изъ другой раны на шеѣ. Тщетно! При каждомъ біеніи сердна, она стремится изъ раны чрезвычайно регулярно, показывая слишкомъ ясно, что у несчастнаго открыта большая артерія. Негритянка, стоящая на колѣняхъ съ другой стороны, съ озабоченнымъ видомъ держитъ въ рукахъ тряпки, оторванныя отъ ея одежды.
-- Приложи ихъ, пожалуйста, поскорѣе.
-- Безполезно, сказалъ Дрэдъ; -- онъ умираетъ!
-- О нѣтъ! не давай умирать ему! Развѣ ты не можешь спасти его? сказала негритянка, голосомъ, въ которомъ отзывались мученія ея души.
Глаза раненаго открылись и безъ всякаго выраженія обратились сначала на голубое небо, и потомъ на негритянку. Казалось, онъ хотѣлъ что-то сказать. У него крѣпкая рука; онъ старается поднять ее, но кровъ струится сильнѣе прежняго; тускнутъ, во всемъ тѣлѣ замѣтно легкое трепетаніе, и потомъ все утихаетъ. Кровь останавливается, потому что остановилось біеніе сердца, и безсмертная душа отлетаетъ къ Тому, Который ее даровалъ. Негръ этотъ принадлежалъ къ сосѣдней плантаціи; простодушный и честный, онъ бѣжалъ съ женой и дѣтьми, чтобъ избавить первую отъ наглыхъ преслѣдованій со стороны управляющаго. Дрэдъ принялъ и пріютилъ его; построилъ ему хижину и защищалъ втеченіе нѣсколькихъ мѣсяцовъ. По законамъ Сѣверной Каролины, невольники, бѣжавшіе въ болота и невозвращающіеся втеченіе опредѣленнаго срока, лишаются покровительства законовъ; тогда уже не вмѣняется въ преступленіе тому лицу или лицамъ, которыя убьютъ или уничтожать такихъ невольниковъ, средствами или орудіемъ, какія признаютъ они удобными. Тѣмъ же закономъ постановляется: когда бѣглый невольникъ будетъ убитъ, то владѣтель имѣетъ право получить двѣ трети стоимости его съ шерифа того округа, въ которомъ негръ былъ убитъ. Въ старинные годы, объявленіе о бѣглыхъ публиковалось въ праздничный день, у дверей церкви или часовни, немедленно послѣ службы, приходскимъ старостой или чтецомъ. Вслѣдствіе такого позволеніи, партія охотниковъ на негровъ, съ собаками и ружьями выслѣдила негра, который въ этотъ день, къ несчастію, осмѣлился вытти за предѣлы своего убѣжища. Онъ успѣлъ убѣжать отъ всѣхъ собакъ, кромѣ одной, которая бросилась на него, вцѣпилась губами въ горло и повалила его на землю, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ хижины. Дрэдъ подоспѣлъ во время, чтобы убитъ собаку; но рана на горлѣ оказалась смертельною.
Лишь только негритянка убѣдилась, что мужъ ея умеръ, она разразилась громкимъ воплемъ.
-- О, Боже мой! онъ умеръ! умеръ изъ-за меня! Онъ быль такой добрый! Скажите: можетъ статься, онъ будетъ еще жить?
Дрэдъ приподнялъ неохладѣвшую еще руку и потомъ опустилъ ее.!
-- Умеръ! сказалъ онъ, голосомъ, въ которомъ выражалось подавленное душевное волненіе.
Ставъ на колѣни, онъ воздѣлъ руки къ небу и въ словахъ, исполненныхъ глубокой горести и негодованія, хотѣлъ, повидимому, излить всю скорбь своей души. Его большіе, черные глаза, расширились и подернулись той стекловидной оболочкой, которую замѣчаемъ въ лунатикѣ въ сомнамбулическомъ состояніи. Наконецъ, жена его, увидѣвъ, что онъ намѣренъ уйти, бросилась къ нему на шею.
-- Ради Бога, не уходи отъ насъ. Тебя убьютъ когда нибудь, какъ убили его!
-- Оставь меня, сказалъ Дрэдъ: -- я долженъ быть на митингѣ. Я долженъ доказать этимъ людямъ, до какой степени безчеловѣчны ихъ поступки.
Сказавъ это, онъ бросился къ отверстію зеленой ограды и скрылся въ ея непроницаемой чащѣ.