МИТИНГЪ.
Мѣсто, избранное для митинга, находилось въ одной изъ самихъ живописныхъ частей окрестности. Это была небольшая поляна, среди обширнаго и густаго лѣса, бросавшаго по всѣмъ направленіямъ, на холодную зелень, пятна свѣта и тѣни. Въ центрѣ поляны устроенъ былъ амфитеатръ, скамейки котораго было сколочены изъ грубыхъ сосновыхъ досокъ. Кругомъ, по опушкѣ лѣса, раскинуты были палатки различныхъ богомольцевъ. Тотъ же самый ручеекъ, который протекалъ подлѣ хижины Тиффа, скромно журчалъ въ этомъ лѣсу, и снабжалъ собравшееся здѣсь общество свѣжею водою.
Гордоны пріѣхали сюда изъ любопытства; они остановилось въ сосѣдствѣ, и потому не запаслись палаткою. Прислуга ихъ, однакоже, была недовольна такимъ распоряженіемъ. Тетушка Роза, напримѣръ, качала головой и съ видомъ прорицательницы говорила, что "благословеніе низойдетъ ночью, и что тѣ, которые хотятъ получить долю этого благословенія, должны провести ночь на мѣстѣ, назначенномъ для митинга." На этомъ основаніи, Нину обступили со всѣхъ сторонъ, прося ее, чтобъ она позволила людямъ своимъ построить палатку, въ которой они, по очереди, могли бы провести ночь, въ ожиданіи благословенія. Нина, обладавшая тою же добротою души, которая постоянно отличала ея предковъ, дала свое согласіе, и палатка Гордона забѣлѣла между другими палатками, къ величайшему восторгу негровъ, принадлежавшихъ этому дому. Тетушка Роза оберегала входъ въ палатку и, ради развлеченія, то давала ребятишкамъ подзатыльники, то съ полнымъ рвеніемъ присоединяла свой голосъ къ хору священныхъ гимновъ, раздававшихся со всѣхъ сторонъ.
За палатками, на самыхъ оконечностяхъ поляны, находились, на скорую руку сколоченныя, лавки, въ которыхъ продавали виски, различные съѣстные припасы и кормъ для лошадей. Въ числѣ лавочниковъ былъ тутъ и Абиджа Скинфлинтъ, между тѣмъ, какъ жена и дочь его тараторила по палаткамъ съ другими женщинами.
Противъ скамеекъ, подъ густою группою сосепъ, устроена была эстрада для проповѣдниковъ. Это былъ небольшой помостъ изъ грубыхъ досокъ, съ перилами и каѳедрой для библіи и книги съ священными гимнами. Проповѣдники начали уже собираться и сильно подстрекали любопытство въ группахъ народа, прогуливавшихся взадъ и впередъ между палатками. Нина, опираясь на руку Клэйтона, прогуливалась въ числѣ прочить. Анна Клэйтонъ шла подъ руку съ дядей Джономъ. Тетушка Несбитъ и мистриссъ Гордонъ шли позади.
Для Нины это зрѣлище было совершенно ново. Проживши долгое время въ Сѣверныхъ Штатахъ, она почти отвыкла отъ подобныхъ сценъ. Благодаря своему зоркому взгляду, наблюдательности и природной веселости, она находила обильный источникъ удовольствія въ различныхъ странностяхъ и забавныхъ сценахъ, которыя бываютъ неизбѣжны при такомъ стеченіи народа. Они отправились въ устроенную отъ фамиліи Гордоновъ палатку, гдѣ предварительный митингъ былъ уже въ полномъ разгарѣ. Мужчины, женщины и дѣти сидѣли въ кружкѣ и, зажмуривъ глаза и закинувъ назадъ головы, пѣли во всю силу своихъ голосовъ. По временамъ, тотъ или другой изъ нихъ, для разнообразія, хлопалъ въ ладоши, высоко подпрыгивалъ на воздухъ, падалъ всѣмъ тѣломъ на землю, кричалъ, плакалъ и смѣялся.
-- Мнѣ представилось видѣніе! воскликнулъ одинъ, и пискливымъ голосомъ началъ разсказывать, между тѣмъ, какъ прочіе продолжали пѣніе.
-- Мнѣ тоже представилось, кричалъ во все горло Томтитъ, котораго тетушка Роза, заботившаяся о немъ, какъ родная мать, привела съ собою.
-- Врешь, Томтитъ! садись на мѣсто! возразила Роза, начиная его мять, какъ резиновый мячъ, и продолжая въ тоже время ревностно подтягивать хору въ пѣніи начатаго гимна.
-- Я нахожусь на вершинѣ блаженства! воскликнулъ негръ, сидѣвшій подлѣ Томтита.
-- Я тоже хочу вскарабкаться на эту вершину, кричалъ Томтитъ, дѣлая отчаянныя попытки высвободиться изъ дебелыхъ рукъ тетушки Розы.
-- Замолчи же ты, негодный! или я тебя вовсе скомкаю! вскричала Роза, и, видя, что онъ продолжаетъ дурачиться, дала ему такого толчка, что Томтитъ стремглавъ покатился на солому, лежавшую въ самой глубинѣ палатка. Негодуя на такое обращеніе, онъ хотѣлъ отомстить ей страшнымъ воплемъ безсильнаго гнѣва; но вопль этотъ заглушенъ былъ общимъ ураганомъ пѣсенъ и восклицаній.
Нина и дядя Джонъ остановились у палатка и отъ души хохотали. Клэйтонъ смотрѣлъ на эту сцену съ обычнымъ ему задумчивымъ, серьёзнымъ выраженіемъ. Анна съ отвращеніемъ отвернула голову.
-- Что же вы не смѣетесь? сказала Нина, обращаясь къ ней.
-- Не нахожу тутъ ничего смѣшнаго, отвѣчала Анна: -- напротивъ, это зрѣлище наводитъ грусть.
-- Почему это такъ?
-- Потому что я смотрю на эти собранія какъ на вещь для меня священную, и мнѣ непріятно, когда обращаютъ ее въ смѣшное, сказала Анна.
-- Это еще не значитъ, что я не уважаю религіозныхъ митинговъ, если смѣюсь надъ подобными странностями, отвѣчала Нана.-- Мнѣ кажется,-- я родилась безъ органа благоговѣнія, а потому выраженіе моей веселости, вовсе не представляется мнѣ такъ неумѣстнымъ, какъ вамъ. Переходъ отъ смѣха къ благоговѣйнымъ созерцаніямъ, въ моихъ глазахъ, вовсе не такъ великъ, какъ думаютъ другіе.
-- Мы должны быть снисходительны къ образу выраженія религіозныхъ чувствъ въ этихъ людяхъ, сказалъ Клэйтонъ. Варварскіе и полуобразованные народы всегда чувствуютъ потребность сопровождать обряды богослуженія рѣзкими внѣшними выраженіями своихъ чувствъ. Я полагаю это потому, что раздраженіе нервовъ пробуждаетъ и оживляетъ въ нихъ духовную сторону натуры и дѣлаетъ ее болѣе воспріимчивою, болѣе впечатлительною: такъ точно мы должны трясти спящаго и кричать ему въ ухо, чтобъ привести его въ состояніе понимать насъ. Я знаю, что многіе обращались здѣсь въ христіанскую вѣру находясь подъ вліяніемъ именно этого нервнаго раздраженія.
-- Все же, сказала Анна: -- скромность и приличія должны играть въ этомъ случаѣ не послѣднюю роль. Подобныхъ вещей не слѣдуетъ позволять ни подъ какимъ видомъ.
-- Нетерпимость, по моему мнѣнію, сказалъ Клэйтонъ: -- есть порокъ, пустившій глубокіе корни въ нашей натурѣ. Міръ наполненъ различными умами и тѣлами, какъ лѣса различными листьями: каждое существо и каждый листъ имѣютъ свое особое развитіе и своя особыя формы. А мы, между тѣмъ, хотимъ уничтожить это развитіе, хотамъ оттолкнуть отъ себя все, что несообразно съ нашими понятіями. Зачѣмъ! Пусть африканецъ кричитъ, приходитъ въ восторгъ и пляшетъ, сколько душѣ его угодно! Это согласно съ его тропическимъ образомъ жизни и организаціей, точно такъ же, какъ образованнымъ народамъ свойственны задумчивость и рефлексія.
-- Кто это такой! сказала Нина, когда всеобщее волненіе въ лагерѣ возвѣстило о прибытіи лица, интереснаго для всѣхъ.
Новоприбывшій былъ высокій, статный мужчина, уже перешедшій, повидимому, за черту зрѣлаго возраста. Прямая поступь, крѣпкое тѣлосложеніе, румяныя щоки и особенная свобода въ обращеніи показывали, что онъ скорѣе принадлежалъ къ военному, чѣмъ къ духовному званію. Черезъ плечо у него висѣла винтовка, которую онъ бережно поставилъ въ уголъ эстрады, и потомъ пошелъ мимо толпы съ веселою миною, подавая руку то одному, то другому.
-- Ба! сказалъ дядя Джонъ: -- да это мистеръ Бонни! Какъ вы поживаете, мой другъ?
-- Ахъ, это вы мистеръ Гордонъ? Здоровы ли? сказалъ мастеръ Бонни, взявъ его за руку и крѣпко сжимая ее:-- говорятъ, продолжалъ онъ съ веселой улыбкой: -- вы сдѣлалось закоснѣлымъ грѣшникомъ!
-- Правда, правда! сказалъ дядя Джонъ: -- я самое жалкое созданіе.
-- Наконецъ-то! сказалъ Бонни:-- правду говорятъ, что надобно имѣть крѣпкій крючокъ и длинную веревку, чтобъ ловить такихъ богатыхъ грѣшниковъ, какъ вы! Мѣшки съ деньгами и негры висятъ у васъ на шеѣ, какъ жернова! Евангельское ученіе не дѣйствуетъ на вашу зачерствѣлую душу. Подождите! продолжалъ онъ, шутливо грозя дядѣ Джону: -- сегодня я не даромъ явился сюда! Вамъ нужны громы, и они разразятся надъ вами.
-- Дѣйствительно, сказалъ дядя Джонъ: -- громите пожалуйста, сколько душѣ угодно! мнѣ кажется, мы всѣ въ этомъ нуждаемся. Но теперь, мистеръ Бонни, скажите мнѣ, почему вы и всѣ ваши собраты постоянно твердите намъ, грѣшникамъ, что богатство есть зло, между тѣмъ какъ я еще не видалъ ни одного изъ васъ, который бы побоялся завести лошадку, негра, или другую вещь, попадающую подъ руку безъ лишнихъ хлопотъ и издержекъ. Я слышалъ, что вы пріобрѣли хорошенькій клочокъ земли и нѣсколько негровъ, для ея обработки. Не мѣшало бы позаботиться и вамъ, мнѣ кажется, о собственной своей душѣ.
Общій смѣхъ былъ отвѣтомъ на эту выходку. Всѣ знали, что мистеръ Бонни, вымѣнивая лошадь или покупая негра, имѣлъ болѣе смѣтливости, чѣмъ всякій торговецъ въ шести окрестныхъ округахъ.
-- Отвѣтилъ же онъ вамъ! сказали, смѣясь, нѣкоторые изъ окружающихъ.
-- О, что касается до этого, возразилъ мистеръ Бонни, смѣясь къ свою очередь: -- то, если мы иногда и заботимся сами о себѣ, особливо когда міряне не думаютъ принять на себя эту обязанность,-- такъ въ этомъ нѣтъ никакой опасности для души.
Возлѣ мистера Бонни очутился собрать его, проповѣдникъ, представлявшій съ нимъ, во многихъ отношеніяхъ, рѣзкую противоположность. Онъ былъ высокаго роста, худощавъ, немного сутуловатъ, съ черными выразительными глазами и свѣтлымъ, пріятнымъ лицомъ. Изношенное черное платье, тщательно вычищенное, свидѣтельствовало о его скудномъ достояніи. Онъ держалъ въ рукахъ небольшой чемоданъ, въ которомъ, по всей вѣроятности, находились перемѣна бѣлья, библія и нѣсколько проповѣдей. Мистеръ Диксонъ,-- такъ звали его,-- пользовался извѣстностью во всемъ округѣ. Онъ былъ однимъ изъ тѣхъ, въ сословіи американскаго духовенства, которые поддерживаютъ вѣру и напоминаютъ собою древнихъ христіанъ. Въ частыхъ своихъ путешествіяхъ, онъ претерпѣвалъ усталость, голодъ и холодъ, жажду и недостатокъ во снѣ и одеждѣ. Къ этимъ физическимъ лишеніямъ слѣдуетъ еще присовокупить всѣ тѣ заботы, которыми обремененъ каждый, посвящающій себя дѣлу проповѣди. Горе другихъ людей становилось его собственнымъ горемъ; всякая обида, нанесенная другимъ людямъ, жгла сердце его, какъ раскаленное желѣзо. Всѣ жители штата знали и уважали мастера Диксона и, какъ это обыкновенно бываетъ, находили, что онъ поступаетъ хорошо и заслуживаетъ всякое уваженіе, если переноситъ труды, претерпѣваетъ усталость, голодъ и холодъ, заботясь о спасеніи ихъ душъ, но предоставляли себѣ полную свободу обращать или не обращать вниманіе на его совѣты. Мистеръ Диксонъ никогда не слѣдовалъ, общему въ этой странѣ, обычаю держать невольниковъ. Небольшое число негровъ, завѣщанныхъ ему однимъ родственникомъ, онъ, съ большими затрудненіями и издержками, переселилъ въ одинъ изъ свободныхъ штатовъ и устроилъ ихъ тамъ довольно спокойно. Свѣтъ напрасно безпокоится, стараясь придумать, какимъ бы образомъ наградить подобныхъ людей;-- онъ не въ состояніи постичь этого, потому что не имѣетъ наградъ, которыя бы соотвѣтствовали ихъ заслугамъ. Награда имъ -- на небесахъ. Все, чѣмъ можно наградить ихъ въ этой жизни, едва ли равняется даже куску хлѣба, поданнаго поселяниномъ изъ своей хижины человѣку, которому, быть можетъ, завтра же, суждено управлять цѣлымъ царствомъ. Мистеръ Диксонъ слушалъ происходившій разговоръ съ тѣмъ серьёзнымъ и снисходительнымъ выраженіемъ, съ которымъ онъ обыкновенно слушалъ остроумныя сужденія своихъ собратій.
Мистеръ Бонни, хотя и не пользовался такимъ уваженіемъ и довѣріемъ, какое внушалъ къ себѣ мистеръ Диксонъ, не смотря на то, за его ласковое обхожденіе, за безъискусственное, но пылкое краснорѣчіе, и его тоже уважали и любили. Онъ производилъ на толпу болѣе сильное впечатлѣніе, чѣмъ другіе, пѣлъ дольше и громче, и часто краснорѣчіемъ своимъ производилъ оригинальный и сильный эффектъ. Многіе изъ слушателей оскорблялись иногда слишкомъ вольнымъ его обращеніемъ, когда онъ онъ не былъ на каѳедрѣ; самые строгіе судьи говорили, что "сойдя съ каѳедры, онъ не долженъ бы снова всходить на нее,-- а взойдя, не долженъ бы сходить."
Лишь только смѣхъ, возбужденный его послѣдними словами, пріутихъ, онъ обратился къ мистеру Диксону съ волросонъ;
-- Какъ вы объ этомъ думаете?
-- Я не думаю, кроткимъ голосомъ сказалъ Диксонъ:-- чтобы вы когда нибудь увидѣли истиннаго христіанина ведущаго за собой толпу негровъ.
-- Почему же нѣтъ? А Авраамъ, отецъ вѣрующихъ? Развѣ у него не было трехъ сотъ обученныхъ слугъ?
-- Слугъ, можетъ быть, но не невольниковъ! сказалъ отецъ Диксонъ: -- потому что всѣ его слуги носили оружіе. По моему мнѣнію, покупать и продавать людей, и вообще торговать человѣческимии существами -- грѣхъ передъ Богомъ!
-- Но, сказалъ мистеръ Бонни: -- если покупать, держать и продавать невольниковъ изъ видовъ корыстолюбія -- грѣхъ, то смѣло можно сказать, что три четверти протестантовъ и диссидентовъ въ невольническихъ штатахъ принадлежатъ исключительво дьяволу!
-- Во всякомъ случаѣ, я считаю это за грѣхъ, спокойно возразилъ мистеръ Диксонъ.
-- Пора, собратъ мой, сказалъ другой проповѣдникъ, ударивъ по плечу мастера Диксона: -- пора начинать проповѣдь. Споръ этотъ вы можете кончить въ другое время. Пойдемте мистеръ Бонни; вы начнете гимнъ.
Мистеръ Бонни выступилъ на край эстрады и вмѣстѣ съ другимъ проповѣдникомъ, такого же высокаго роста и крѣпкаго тѣлосложенія, не снимая шляпы, запѣлъ гимнъ, исполненный: воинственныхъ звуковъ. Едва первыя слова его огласили поляну, какъ различныя группы разговаривающихъ повернулись къ эстрадѣ, присоединили голоса свои къ голосамъ проповѣдниковъ и устремились къ мѣсту богослуженія. Пѣніе продолжалось. По мѣрѣ того, какъ толпа увеличивалась, выходя изъ отдаленныхъ частей лѣса, поющіе возвышали голоса свои и дѣлали знаки приближавшимся, чтобъ они торопились.
Въ соединенномъ голосѣ многолюдной толпы всегда есть что-то необыкновенно торжественное. Дыханіе, всходящее одновременно изъ груди такой массы людей въ минуту энтузіазма, какъ будто заключаетъ въ себѣ частицу той загадочности и таинственности, которая скрывается въ ихъ безсмертной душѣ. Все пространство передъ эстрадой и отдаленныя части лѣса, покрылись, повидимому, одной волной звуковъ; все, казалось, обратилось въ море голосовъ, когда скоттеры и негры, свободные люди и невольники, владѣльцы, торговцы и охотники на негровъ, проповѣдники и міряне, одушевленные однимъ и тѣмъ же чувствомъ, соединили свои голоса въ торжественный хоръ. Какъ будто электрическій токъ пробѣжалъ по всему собранію, когда оно, подобно шуму разъярившихся волнъ, запѣло послѣднія строфы гимна.
Пріятель нашъ, Бенъ Дэкинъ, протѣснился къ эстрадѣ, со слезами, катившимися по щекамъ, превзошелъ всѣхъ другихъ своими энергическими возгласами. За нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, онъ чуть-чуть не подрался съ другимъ охотникомъ на негровъ, который похвастался, что его свора лучшая свора на митингѣ; онъ далъ сопернику обѣщаніе -- раздѣлаться съ нимъ по окончаніи проповѣди. И вотъ теперь, со слезами на глазахъ, онъ стоялъ передъ эстрадой и пѣлъ съ величайшимъ усердіемъ. Какъ же мы должны судятъ объ этомъ? Бѣдный, заблудшійся Бенъ! Не точно ли также считалъ онъ себя христіаниномъ, какъ и многіе изъ его собратій, которые, будучи поставлены выше его по образованію, надѣятся перейти въ вѣчность, сидя на мягкихъ диванахъ Нью-Йоркскихъ и Бостонскихъ церквей, и подъ звуки органовъ торжественно дремлютъ въ какомъ-то неясномъ, туманномъ убѣжденіи, что они попадутъ прямо въ царствіе небесное? Сравнивъ Бена съ ними, вы найдемъ, что онъ, все-таки достойнѣе ихъ; въ немъ, по крайней мѣрѣ, говоритъ какое то неопредѣленное чувство, что онъ грѣшенъ и нуждается въ спасеніи; нѣтъ даже никакого сомнѣнія, что въ то время, когда по щекамъ его текутъ горячія слезы, онъ даетъ себѣ клятву не дотрогиваться до виски, между тѣмъ, какъ болѣе почтеннымъ, дремлющимъ его собратамъ не приходитъ и въ голову того же самого относительно кипъ съ хлопчатой бумагой. Тамъ былъ и соперникъ Бена, Джимъ Стоксъ, человѣкъ угрюмый, грубый и вздорный. Онъ тоже присоединяется къ хору и ощущаетъ въ глубинѣ души своей, какое-то смутное, неопредѣленное сожалѣніе, которое заставило его подумать: ужь не лучше ли покинуть навсегда враждебныя намѣренія противъ Бена?
Что касается до Гарри, стоявшаго тоже въ толпѣ, то слова и напѣвъ гимна, слишкомъ живо напомнили ему утреннюю встрѣчу съ Дрэдомъ. Въ минуты сильнаго гнѣва, человѣкъ, повидимому, постигаетъ вполнѣ всю силу, которая таится въ его груди, и при этомъ, если въ его общественномъ положенія есть что нибудь ложное и ненатуральное, то онъ ее ощущаетъ вдвойнѣ. Мистеръ Джонъ Гордонъ въ свою очередь поддался общему увлеченію. Онъ пѣлъ съ особеннымъ одушевленіемъ; и еслибъ борьба, о которой упоминалось въ гимнѣ, была съ какимъ нибудь другимъ врагомъ, а не съ его собственнымъ эгоизмомъ и лѣностью, еслибъ въ эту минуту онъ могъ помѣряться силами съ дѣйствительнымъ врагомъ, то безъ сомнѣнія, не теряя времени, онъ принялъ бы на себя грозный видъ и воинственную поау.
По окончаніи гимна, всѣ, у кого были слезы, отерли ихъ, и скромно сѣли на мѣста, чтобы слушать проповѣдь. Мистеръ Бонни говорилъ съ одушевленіемъ. Его рѣчь, уподоблялась тропическому балету, изобилующему различными родами растеній: она была то серьезна, и въ тоже время весела, то отличалась странными выраженіями, то была слишкомъ торжественна, то насмѣшлива до такой степени, что возбуждала всеобщій хохотъ. Подобно сильному вѣтру, сгибающему деревья, она увлекала за собой всѣхъ слушателей. Въ его рѣчи не было недостатка ни въ безыскусственномъ паѳосѣ, ни въ серьёзныхъ увѣщаніяхъ. Митингъ состоялъ изъ людей, принадлежащихъ къ различнымъ сектамъ диссидентовъ, но проповѣдники той и другой стороны принимали въ немъ равное участіе. По этому они условилась не касаться тѣхъ спорныхъ пунктовъ, въ которыхъ мнѣнія ихъ расходились.
Между тѣмъ слушатели сопровождали каждую проповѣдь громкими восклицаніями.
Около полудня служба окончилась, и слушатели разсѣялись по своимъ палаткамъ, и начались взаимныя посѣщенія, угощенія, и такіе разговоры и попойки, какъ будто глубокое раскаяніе и пламенныя утреннія молитвы происходили совершенно въ другомъ мірѣ. Дядя Джонъ, находясь въ самомъ лучшемъ настроеніи духа, повелъ свое общество въ лѣсъ и усердно помогалъ выгружать корзину, въ которой находилось вино, холодная дичь, пирожное, пастеты и другія лакомства, приготовленныя тетушкою Кэти на этотъ торжественный случай. Старый Тиффъ раскинулъ палатку свою въ премиленькомъ уголку, на берегу ручья, подъ тѣнью деревъ, гдѣ разсказывалъ каждому прохожему, что эта палатка принадлежитъ молодому господину и молодой госпожѣ, у которыхъ Тиффъ находится въ услуженіи. Желая доставить ему удовольствіе, Нина избрала мѣсто для отдыха недалеко отъ Тиффа и отъ времени до времени обращалась къ нему и его маленькимъ господамъ съ ласковою рѣчью.
-- Видишь ли, какъ поступаютъ настоящіе-то господа! угрюмо сказалъ Томъ старому Гондрэду, который несъ каретныя подушки для общества дяди Джона.-- Настоящіе-то господа насквозь все видятъ! Кровь узнаетъ свою кровъ! Миссъ Нина видитъ,-- что эти дѣти не изъ простаго званія... это вѣрно.
-- Молчи! сказалъ старый Гондрэдъ,-- ты ужъ черезъ чуръ заважничался съ своими дѣтьми, которыя, по правдѣ-то сказать, нисколько не лучше обыкновенной сволочи!
-- Послушай! если ты будешь говорить мнѣ подобныя вещи, то я не посмотрю ни на кого и раздѣлаюсь съ тобой по-своему, сказалъ старый Тиффъ, который, хотя и былъ весьма миролюбиваго и кроткаго характера, но, выведенный изъ терпѣнія, рѣшался прибѣгать и къ силѣ.
-- Джонъ, что ты говоришь тамъ Тиффу? спросила Нина, до слуха которой донеслись послѣднія слова. Иди сейчасъ въ свою палатку и не безпокой его! Я взяла его подъ мое покровительство.
Общество обѣдало съ величайшимъ наслажденіемъ, которое для Нины увеличивалось тѣмъ, что она могла наблюдать за Тиффомъ, приготовлявшимъ кушанье для молодыхъ своихъ господъ. Передъ уходомъ къ проповѣди, онъ развелъ небольшой огонь, на которомъ, втеченіе цѣлаго утра, варилась говядина, и теперь, когда онъ снялъ крышу съ котелка, пріятный запахъ, возбуждавшій аппетить, распространился вокругъ.
-- Какой славный запахъ, Тиффъ! сказала Нина, вставъ съ мѣста и заглядывая въ котелокъ. Не позволитъ ли миссъ Фанни отвѣдать намъ кусочекъ?
Фанни, которой Тиффъ пунктуально передалъ этотъ вопросъ, застѣнчиво изъявила согласіе. Но кто опишетъ гордость и радость, наполнявшія сердце стараго Тиффа, когда между роскошными блюдами на столѣ Гордоновъ, появилось блюдо его приготовленія, и когда всѣ, другъ передъ другомъ, старались похвалить его и принять подъ свое покровительство?-- Наконецъ, когда Нина поставила имъ на доску, служившую вмѣсто стола, тарелку съ мороженымъ, Тиффъ пришолъ въ такой восторгъ, что одно только вліяніе утренняго Богослуженія могло удержать его въ границахъ приличія. Самодовольство, повидимому, превратило его совсѣмъ въ другаго человѣка.
-- Ну что, Тиффъ, какъ тебѣ понравилась проповѣдь? спросила Нана.
-- Проповѣдь была превосходная, миссъ Нина; только черезъ чуръ ужъ высока.
-- Что ты хочешь этимъ сказать?
-- А то, что она очень хороша для людей знатныхъ, въ ней, знаете, слишкомъ много высокопарныхъ словъ. Все это, конечно, очень хорошо; но бѣдные негры, какъ я, многаго не въ состояніи понять въ ней. Дѣло въ томъ, миссъ Нина, я все думаю, какъ бы провести мнѣ этихъ дѣтей въ Ханаанъ. Я, знаете, слушалъ, то однимъ ухомъ, то другимъ, а все таки ничего не разслышалъ. О другихъ предметахъ они говорятъ очень много, и говорятъ хорошо; но все не о томъ, о чемъ бы мнѣ хотѣлось. Они говорятъ о вратахъ, въ которыя стоитъ только постучать, какъ они отворятся; говорятъ, что нужно странствовать, и сражаться и быть защитникомъ креста. Богу одному извѣстно, какъ бы радъ я былъ ввести этихъ дѣтей во врата, о которыхъ они говорятъ; зная дорогу туда, я взялъ бы ихъ на плечи и принесь бы туда и, о! какъ бы сталъ стучаться я! Но, выслушавъ проповѣдь, я все таки не знаю, гдѣ врата, и гдѣ дорога къ нимъ; никто и не сражается здѣсь, кромѣ Бена Дэкина и Джима Стокса, да и тѣ только спорятъ и, пожалуй, готовы подраться изъ-за своихъ собакъ. Каждый изъ насъ отправляется обѣдать и, повидимому, забываетъ, о чемъ говорили съ каѳедры. Это меня очень, очень безпокоитъ, потому что я, тѣмъ или другимъ путемъ, хотѣлъ бы ввести ихъ въ Ханаанъ. Не знаютъ ли объ этомъ въ вашемъ кругу миссъ Нина?
-- Не будь я Джонъ Гордонъ, если я не чувствовалъ точно того же! сказалъ дядя Джонъ. Проповѣдь и гимны меня всегда чрезвычайно трогаютъ. Но за обѣдомъ, который слѣдуетъ за проповѣдью, все забывается; его нужно уничтожить, и я лучше этого ничего не нахожу: послѣ двухъ-трехъ рюмокъ всѣ впечатлѣнія испаряются. Со мной это такъ всегда бываетъ!
-- Говорятъ, продолжалъ Тиффъ:-- надобно ждать, когда сойдетъ на насъ благословеніе. Тетушка Роза говоритъ, что оно нисходитъ на тѣхъ, кто громче кричитъ: -- я кричалъ, что было силъ, но не получилъ его. Говорятъ тоже, что только избранные могутъ получить его, а другіе думаютъ совсѣмъ иначе; на митингѣ, будто бы глаза совершенно прозрѣваютъ; о, какъ бы я желалъ, чтобъ прозрѣли мои глаза!-- Не можете ли вы, миссъ Нина, объяснить мнѣ это?
-- Пожалуйста, не спрашивай меня! сказала Нина:-- я рѣшительно этихъ вещей не понимаю. Я думаю, прибавила она, обращаясь къ Клэйтону;-- что въ этомъ отношеніи я похожа на дядю Джона. Проповѣди и гимны производятъ на меня двоякое впечатлѣніе; одни меня усыпляютъ, а другіе трогаютъ и раздражаютъ; но ни тѣ, ни другіе не производятъ на меня благотворнаго вліянія.
-- Что касается меня, то я врагъ всякаго застоя, сказалъ Клэйтонъ.-- Все, что приводитъ въ движеніе душу, по моему мнѣнію, въ высшей степени благотворно даже и тогда, когда мы не видимъ непосредственныхъ результатовъ. Слушая музыку или глядя на картину, я по возможности воздерживаюсь отъ всякой критики. Я говорю тогда: отдаюсь вполнѣ вашему вліянію, дѣлайте со мной, что хотите! Тотъ же самый взглядъ у меня и на эти обряды: увлеченіе ими составляетъ самую таинственную часть нашей натуры: я не выказываю притязанія вполнѣ понимать ее, а потому никогда и не критикую.
-- Все же, сказала Анна:-- въ дикой свободѣ этихъ митинговъ есть столько обрядовъ, оскорбляющихъ вкусъ и чувство приличія, что для меня они скорѣе противны, чѣмъ благотворны.
-- Вы послушайте, вѣдь это говоритъ женщина, которая больше всего обращаетъ вниманіе на приличіе, сказалъ Клэйтонъ. Бросьте только взглядъ на предметы, которые окружаютъ васъ! Посмотрите на этотъ лѣсъ: сколько растеній, непріятныхъ для глазъ, между этими цвѣтами, этими виноградными лозами и купами зелени! Вы бы хотѣли, чтобы не было этого терновника, этихъ сухихъ сучьевъ и кустарниковъ, растущихъ въ такомъ изобиліи, что заглушаютъ иногда самыя деревья. Вы бы хотѣли видѣть одни только остриженныя деревья и бархатный лугъ. Мнѣ же нравится терновникъ, дикій кустарникъ, и сухіе сучья, нравятся именно по своей дикой свободѣ. Взоръ мой не весело останавливается, то на дикомъ жасминѣ, то на душистомъ шиповникѣ или виноградной лозѣ, которыя вьются съ такой граціозностью, что и самый искусный садовникъ не въ состоянія сдѣлать что нибудь имъ подобное. Природа рѣшительно отказываетъ ему въ этомъ.-- Нѣтъ говоритъ она: -- берегу это для себя. Ты не можешь имѣть моей самобытной свободы, слѣдовательно, ты не можешь владѣть тѣми прелестями, которыя изъ нея проистекаютъ! Тоже самое бываетъ и съ людьми. Приведите какое нибудь сборище простыхъ людей въ энтузіамъ, дайте имъ волю дѣйствовать по своему произволу, не стѣсняйте ихъ и позвольте имъ говорятъ по внушенію самой прмроды, и вы увидите въ нихъ и терновникъ, и шиповникъ, и виноградную лозу и всякаго рода произрастеаія, вы услышите идею, подмѣтите чувства, которыя не обнаружились бы при всякихъ другихъ обстоятельствахъ. Вы, образованные люди, находитесь въ большомъ заблужденіи, если презираете энтузіазмъ толпы. Въ пословицѣ: vox populi, vox Dei, гораздо болѣе истины, чѣмъ вы предполагаете.
-- Что же это значитъ? спросила Нина.
-- Гласъ народа -- гласъ Божій. Въ этихъ словахъ есть истина. Я никогда не сожалѣю, правимая участіе въ народномъ восторгѣ, если онъ проявляется вслѣдствіе какихъ бы то мы было возвышенныхъ чувствъ.
-- Я боюсь, Нина, въ полголоса сказала тетушка Несбитъ;-- я боюсь, что онъ принадлежитъ къ числу невѣрующихъ.
-- Почему вы такъ думаете, тетушка?
-- И сама не знаю; но, мнѣ кажется, потому, что онъ говорятъ ужь слишкомъ просто.
-- А вы непремѣнно хотите, чтобъ онъ говорилъ свысока:-- употреблялъ высокопарныя слова?..
-----
Втеченіи всего этого времени, на мѣстѣ, гдѣ Абиджа Скинфлинтъ устроилъ свой балаганъ, обнаруживалось особенное движеніе. Это былъ длинный, невысокій шалашъ, сдѣланный изъ кольевъ и покрытый только-что сейчасъ срубленными, зелеными вѣтвями. Здѣсь изъ бочонка съ виски постоянно истекала влага, утолявшая жажду посѣтителей, которые окружали балаганъ со всѣхъ сторонъ. Абиджа сидѣлъ за грубо устроеннымъ прилавкомъ, свѣсивъ ноги и кусая соломенку, между тѣмъ какъ его негръ дѣятельно исполнялъ различныя требованія покупателей. Абиджа, будучи, какъ мы уже сказала, отъявленнымъ кальвинистомъ, разлекалъ себя споромъ съ толстымъ, маленькимъ, желтоволосымъ мужчиною, принадлежавшимъ къ сектѣ методистовъ.
-- Славно же отдѣлалъ васъ сегодня Стрингфелла, говорилъ онъ:-- нечего сказать, мѣтко попалъ!
-- Ничуть не бывало, съ видомъ пренебреженія отвѣчалъ мужчина.-- Старый Баскумъ его совсѣмъ уничтожилъ: какъ будто его и не бывало.
-- Странно, право, сказалъ Абиджа:-- какъ это люди смотрятъ на вещи; по моему, въ мірѣ все имѣетъ свое назначеніе, всему есть предопредѣленіе. Уже одна мысль объ этомъ доставляетъ человѣку утѣшеніе. Все дѣлается такъ, какъ тому предназначено. Если въ мірѣ все получило предназначеніе еще до его сотворенія, то ничего нѣтъ удивительнаго, если все и идетъ своимъ чередомъ. Но еслибы все пошло какъ хочется людямъ, то изъ этого вышла бы страшная неурядица.
-- Мнѣ не нравится сухая матерія о предопредѣленіи, сказалъ другой, очевидно принадлежавшій къ сектѣ съ болѣе свободнымъ и веселымъ взглядомъ на жизнь.-- Я стою за свободу желаній,-- за свободу благовѣстія и свободу молитвы.
-- Съ моей стороны, сказалъ Абиджа съ недовольнымъ видомъ: -- еслибъ все дѣлалось по моему, я бы слова не сказалъ тому, кто не вѣруетъ въ законъ о предъизбраніи.
-- Это потому, что вы, безусловно вѣрующіе въ предъ избраніе, считаете себя въ числѣ избранныхъ! сказалъ одинъ изъ присутствующихъ. Безъ этой увѣренности вы бы не стали говорить такъ утвердительно. Если ужь и въ самомъ дѣлѣ все должно слѣдовать предопредѣленію, то скажите, какимъ бы образомъ помочь себѣ?
-- Этотъ вопросъ меня не касается, сказалъ Абиджа.-- У меня, есть убѣжденіе; отъ котораго на душѣ какъ-то легко,-- которое показываетъ мнѣ все въ надлежащемъ своемъ свѣтѣ, и притомъ же оно чрезвычайно удобно для каждаго человѣка.
-----
Въ другой части поля Бенъ Дэкинъ сидѣлъ у входа въ палатку свою, лаская одну изъ любимыхъ собакъ, и раздѣляя полуденную трапезу съ женою и сыномъ.
-- Клянусь тебѣ, жена, сказалъ Бенъ, отирая ротъ:-- съ этого времени я рѣшительно намѣренъ заботиться о своей душѣ. Изъ первыхъ вырученныхъ денегъ за поимку негровъ, я отдамъ половину на устройство митинга. А теперь пойду и стану въ ряды защитниковъ вѣры.
-- Да, пожалуйста, Бенъ, держись подальше отъ Абиджи Скинфлинта, сказала его жена.
-- Be безпокойся. Я буду воздерженъ. Стаканъ-другой необходимъ; знаешь, чтобъ голосъ былъ чище; -- а больше ни капли.
Въ это время купецъ, торговавшій неграми и остановившійся невдалекѣ отъ Бена, подошелъ къ палаткѣ послѣдняго.
-- Знаешь ли что, любезный другъ, сказалъ онъ: -- сегодня утромъ, пока я былъ на митингѣ, одинъ изъ моихъ проклятыхъ негровъ убѣжалъ въ болота! не можешь ли ты съ собакой своей догнать его и притащить сюда? За это я заплачу тебѣ сто долларовъ наличными.
-- Зачѣмъ же ты обращаешься къ нему? сказалъ, подошедши къ нимъ, Джимъ Стоксъ, низенькій, толстый и пошлой наружности мужчина, въ синей охотничьей блузѣ. Да его собаки никуда не годятся; просто дрянь. Вотъ мои, такъ дѣло другое; настоящія флоридскія! Каждая изъ нихъ ужъ если вцѣпится въ негра, то стиснетъ его въ зубахъ какъ грецкую губку.
Намѣреніе бѣднаго Бена заботиться о спасеніи своей души не могло устоять противъ этого внезапнаго нападенія со стороны его врага. Не обращая вниманія на умоляющіе взгляды жены, онъ выпрямился, засучилъ рукава и вызвалъ своего соперника на драку.-- Толпа негровъ, въ одинъ моментъ окружила ихъ. Смѣхъ, вызовъ на пари, брань и проклятія,-- слышались повсюду; но вдругъ все затихло, при видѣ мистера Бонни, который незамѣтно подошелъ къ цѣпи, окружавшей бойцовъ.
-- Что вы тутъ дѣлаете? вскричалъ онъ. Угождаете дьяволу! Чтобы не было этого!-- Здѣсь священное мѣсто; сейчасъ же оставьте брань и драку.
Нѣсколько смущенныхъ голосовъ рѣшилась объяснить мистеру Бонни причину этого шума.
-- Ну, чтожь! сказалъ онъ: негръ убѣжалъ, и пусть его бѣжитъ; можете поймать и послѣ митинга. Вы пришли сюда искать спасенія: зачѣмъ же эта брань, этотъ кулачный бой? Оставьте, оставьте! споемте лучше гимнъ со мной.
И онъ запѣлъ. Голосъ за голосомъ приставалъ къ нему, и собиравшаяся буря миновала.
-- Послушай, вполголоса сказалъ мистеръ Бонни купцу, отводя его въ сторону нѣтъ ли между твоими неграми хорошей поварихи?
-- Есть превосходная, сказалъ купецъ: что называется -- первый нумеръ; могу васъ увѣрять. Купилъ ее дешево, и готовъ уступитъ за восемьсотъ долларовъ,-- я то только вамъ, потому что вы проповѣдникъ.
-- Назначая такую огромную сумму, ты, должно быть, думаешь, что проповѣдники могутъ платить такія деньги, сказалъ мистеръ Бонни.
-- Вы. еще не видали ея; это ужасно дешево, увѣряю васъ. Видная, здоровая женщина; умная, бережливая домохозяйка и, вдобавокъ, набожная методистка. Помилуйте, восемьсотъ долларовъ за нее -- ничего не значитъ! Мнѣ бы слѣдовало взять тысячу, но у меня принято за правило дѣлать проповѣдникамъ уступку.
-- Почему ты не привелъ ея съ собой? спросилъ мистеръ Бонни. Можетъ статься, я далъ бы за нее семьсотъ пятьдесятъ.
-- Нельзя, ни подъ какимъ видомъ нельзя! отвѣчалъ торговецъ.
-- Ну, хорошо; мы поговоримъ объ этомъ послѣ митинга.
-- У нея четырехлѣтій ребенокъ, прибавилъ торговецъ, прокашлянувъ:-- здоровый, милый ребенокъ; я думаю взять за него не меньше сотни долларовъ.
-- О, въ такомъ случаѣ не нужно, сказалъ мистеръ Бонни; на моей плантанціи я не держу дѣтей.
-- Но, я вамъ говорю, это премилый мальчикъ; содержаніе его ничего не будетъ стоить: а когда онъ выростетъ, то смѣло можно сказать, что въ вашемъ карманѣ прибудетъ тысяча долларовъ.
-- Хорошо, я подумаю.
Вечерній митингъ, представляя собою болѣе живописную сцену, производитъ и болѣе глубокое впечатлѣніе. Главными дѣйствующими лицами на митингахъ большею частію бываютъ люди, которые, мало обращая вниманія на цѣль подобныхъ собраній, умѣютъ, однакоже, съ особеннымъ тактовъ, дѣйствовать на массы умовъ, и пользоваться всѣми силами и вліяніемъ окружающей природы. Въ ихъ душѣ преобладаетъ чувство какой-то дикой поэзіи, придающее цвѣтистости ихъ выраженіямъ, руководящее ихъ во всѣхъ распоряженіяхъ. Они всегда дорожили и съ поэтическимъ искусствомъ пользовались торжественнымъ и гармоническимъ величіемъ ночи, со всею ея таинственною силою, способною воспламенять страсти и возбуждать душевные порывы.
День митинга былъ одинъ изъ прекраснѣйшихъ іюньскихъ дней;-- небо отличалось той недвижно-свѣтлой лазурью, атмосфера -- той кристальной прозрачностью, которая часто придаетъ американскому пейзажу такое рѣзкое очертаніе и человѣческомъ существамъ такое глубокое сознаніе жизни. Вечернее солнце погружалось въ обширное море огня и, утонувъ въ пурпуровомъ горизонтѣ, разливало по всему небосклону потокъ нѣжно-розоваго свѣта, который, будучи перехваченъ тысячами тонкихъ облаковъ, представлялъ великолѣпный эѳирный покровъ. Темнота лѣса смягчалась розовыми лучами,-- и по мѣрѣ того, какъ густыя тѣни начинали исчезать, на небѣ засверкали звѣзды, и вскорѣ поднялась луна, полная, роскошная. Ея свѣтъ, еще при самомъ началѣ появленія, до такой степени былъ обиленъ и блистателенъ, что всѣ единодушно рѣшали продолжать вечерній митингъ; и когда, при звукахъ новаго гимна, народъ высыпалъ изъ палатокъ и расположился передъ эстрадой, то, безъ всякаго сомнѣнія, самое зачерствѣлое сердце было проникнуто безмолвнымъ величіемъ, которое выражалось въ природѣ.-- Съ окончаніемъ гимна, мистеръ Бонни выступилъ на край эстрады, воздѣлъ руки къ пурпуровому небу, и громкимъ, не лишеннымъ мелодіи голосомъ повторилъ слова псалмопѣвца: повѣдаютъ славу Божію, твореніе же руку Его возвѣщаетъ твердь. День дни отрыгаетъ глаголъ и нощь нощи возвѣщаетъ разумъ. (Псал. XVIII).
-- О грѣшники! воскликнулъ онъ: обратите взоръ вашъ на эту луну, озаренную ослѣпительнымъ свѣтомъ, и помыслите о вашемъ нечестіи и заблужденіи! Помыслите о вашихъ порокахъ, о наклонностяхъ къ ненависти я обману, о вашихъ ссорахъ и дракахъ! Помыслите и скажите, въ какомъ видѣ представляются они вамъ при свѣтѣ этой луны, осѣняющей васъ своими лучами? Неужли вы не замѣчаете красоты, которою Господь одарялъ ее? Неужли вы не постигаете, что подобно ей, и святые облечены такимъ же точно свѣтомъ?-- Вѣроятно, у каждаго изъ васъ была благочестивая мать, благочестивая жена или благочестивая сестра, которыя переселились изъ этого грѣховнаго міра въ царствіе небесное и тамъ шествуютъ вмѣстѣ съ Господомъ,-- шествуютъ съ Господомъ по тверди небесной и глядять теперь на васъ, грѣшниковъ, какъ глядитъ эта луна. И что же онѣ видятъ? Онѣ видятъ, что вы бранитесь, предаетесь разврату, любостяжанію, конскимъ ристалищамъ и пѣтушинымъ боямъ! О грѣшники! въ настоящую минуту вы представляете собою скопище людей нечестивыхъ! Не забудьте, что Господь смотритъ на васъ глазами этой луны! Онъ взираетъ на васъ окомъ милосердія! Но настанетъ день, когда онъ посмотритъ на васъ совершенно иначе! Онъ посмотритъ на васъ гнѣвно, если вы не раскаетесь! О, какая грозная была минута на горѣ Синаѣ, тысячелѣтія тому назадъ, когда гласъ невидимой трубы раздавался громче и громче, гора дымилась, громъ безпрерывно смѣнялся молніей, и Господь низшелъ на Синай! Это ничто въ сравненіи съ тѣмъ, что вы увидите! Луна перестанетъ освѣщать васъ; звѣзды померкнутъ; небеса исчезнутъ съ величайшемъ шумомъ, и стихіи расплавятся отъ сильнаго зноя! Случалось ли вамъ видѣть когда нибудь лѣсной пожаръ? Я видѣлъ его, видѣлъ пожаръ въ американскихъ степяхъ: онъ бушевалъ, какъ ураганъ! Люди, лошади, звѣри бѣжали отъ него. Я слышалъ ревъ и трескъ его, видѣлъ, какъ громадныя деревья, подобно труту, въ нѣсколько секундъ обращались въ пепелъ! Я видѣлъ, какъ огонь молніей пробѣгалъ по деревьямъ вышиною въ семьдесятъ пять и во сто футовъ и превращалъ ихъ въ обнаженные столбы; небо представляло сплошное зарево; огонь бушевалъ, какъ океанъ во время бури.-- День страшнаго суда ожидаетъ васъ! О грѣшники! вы не помышляете, что ожидаетъ васъ въ тотъ страшный день! Ваше раскаяніе будетъ слишкомъ, слишкомъ поздно! Вы не хотѣли раскаянія, когда вамъ его предлагали, и за то должны будете принять наказаніе! Вы не найдете мѣста, гдѣ бы укрыться отъ гнѣва. Небо и земля прейдутъ, и море исчезнетъ! Не будетъ мѣста для васъ во всей вселенной!
Въ это время въ толпѣ слушателей послышалась стоны, вопль, всплескиванье рукъ и смѣшанныя восклицанія. Эти признаки душевнаго волненія подѣйствовали на проповѣдника, какъ электрическая искра, и онъ продолжалъ съ большею энергіей.
-- Покайтесь, грѣшипки! теперь самое лучшее время! Принесите покаяніе предъ алтаремъ, и служители Бога помолятся за васъ! День молитвы и покаянія наступилъ для васъ. Приблизьтесь сюда! Приблизьтесь тѣ, у которыхъ набожные отцы и матери въ царствіи небесномъ! Приблизьтесь всѣ, кто нуждается въ покаяніи! Вонъ тамъ, я вижу отсюда закоснѣлаго грѣшника! Я вижу его угрюмые взгляды!-- Придите сюда всѣ! Придите сюда и вы, богатые нечестивцы,-- вы, которые будете бѣдными въ день судный! Придите сюда и помолимся. Споемъ гимнъ, братія, споемте!
И тысяча голосовъ запѣли гимнъ.
"Помедли, о грѣшникъ! постой и помысли"
Прежде, чѣмъ сдѣлаешь шагъ къ новымъ грѣхамъ!"
Между тѣмъ незанятые проповѣдники ходили въ толпѣ, упрашивая и умоляя мірянъ преклонить колѣна предъ налоемъ. Народъ большими массами бросился впередъ; стоны и рыданія оглашали воздухъ, между тѣмъ ораторъ продолжалъ говорить съ удвоеннымъ жаромъ.
-- Бѣда не велика если меня и узнаютъ, сказалъ мистеръ Джонъ Гордонъ: я иду туда; я закоснѣлый грѣшникъ и болѣе другихъ нуждаюсь въ молитвѣ.
Нина въ испугѣ отступила назадъ и прильнула къ рукѣ Клэйтона. Толпа, окружавшая ее, до такой степени была взволнована, что Нина, подъ вліяніемъ безотчетнаго, тревожнаго чувства, плакала вмѣстѣ съ толпой.
-- Уведите меня отсюда! Это ужасно! сказала она.
Клэйтонъ взялъ ее подъ руку, вывелъ изъ толпы къ окраинѣ лѣса, и тамъ, подъ вѣтвями деревъ, въ сторонѣ отъ общаго движенія, остановился.
-- Я знаю, что веду себя нехорошо, сказала Нина: но не знаю, что мнѣ сдѣлать, чтобъ исправиться. Какъ вы думаете, принесетъ ли мнѣ пользу, если и я пойду туда же?
-- Я сочувствую всякому усилію, которое дѣлаетъ человѣкъ, чтобъ приблизиться къ своему Создателю, сказалъ Клэнтонъ. Эти обряды мнѣ не нравятся, но не смѣю осуждать ихъ; я не долженъ выставлять себя образцомъ для другимъ.
-- Однако, неужели вы не полагаете, сказала Нина, что эти обряды вредятъ иногда?
-- Увы, дитя мое! что же въ мірѣ не имѣетъ своихъ недостатковъ? Таковъ уже законъ судьбы, что гдѣ есть добро, тамъ должно быть и зло. Въ этомъ заключается главное условіе нашей бѣдной, несовершенной жизни въ здѣшнемъ мірѣ.
-- Мнѣ не нравятся эти ужасныя угрозы, сказала Нина. Неужели страхъ долженъ внушить мнѣ чувство любви? Всякая угроза только болѣе вооружаетъ меня. Бояться -- не въ моемъ характерѣ.
-- Если судить объ этомъ по явленіямъ природы, сказалъ Клэйтонъ: то, повидимому, жестокость должна быть почитаема необходимою для нашего исправленія. Какъ непоколебимо и страшно правильны всѣ міровые законы! Огонь и градъ, снѣгъ и бурные вѣтры неизбѣжно являются въ мірѣ. Все это имѣетъ какую-то разрушительную регулярность въ своемъ дѣйствіи, и этомъ въ свою очередь доказывается, что въ этомъ случаѣ и страхъ имѣетъ столь же естественное основаніе, какъ и любовь.
-- Я бы хотѣла быть благочестивою, только не вдаваясь въ разсужденія подобнаго рода, бояться и любить -- два понятія, которыхъ мнѣ ни подъ какимъ видомъ не сочетать въ одно. Вы такъ религіозны, Клэйтонъ: прошу васъ, будьте моимъ руководителемъ.
-- Я боюсь, что въ качествѣ руководителя, меня не примутъ ни въ одной церкви, сказалъ Клэйтонъ, къ моему несчастію, я не могу усвоить ни одной формы обрядовъ, хотя уважаю всѣ ихъ у имѣю къ нимъ сочувствіе. Вообще говоря, проповѣди пробуждаютъ во мнѣ вѣру.
-- Въ этомъ отношеніи, какъ бы я желала быть на мѣстѣ Милли, сказала Нина. Ее можно назвать истинною христіанкою, но она достигла этого путемъ тяжелыхъ страданій.
-- Я, сказалъ Клэйтонъ, съ необычайнымъ жаромъ: я готовъ перенести всѣ страданія, еслибъ только этой жертвой можно было преодолѣть всякое зло и приблизиться къ моимъ возвышеннымъ идеямъ о благѣ.
-----
Вечерній митингъ состоялъ изъ проповѣдей, безпрерывно слѣдовавшихъ одна за другою и для разнообразія сооровождавшимися пѣніемъ гимновъ и молитвъ. Въ послѣдней части его, многіе объявили себя покаявшимися и громко рыдали. Мистеръ Бонни еще разъ выступилъ впередъ.
-- Братія, воскликнулъ онъ: -- свѣтъ ученія Господня озарилъ насъ! Воздадимте хвалу Господу!
И поляна снова огласилась тысячами голосовъ. Восторгъ теперь сдѣлался всеобщимъ. Во всѣхъ частяхъ поляны слышны были смѣшанные звуки покаянныхъ молитвъ и гимновъ. Вдругъ изъ густой зелени сосенъ, нависшей надъ самой эстрадой, раздался голосъ, повергшій въ изумленіе все собраніе.
-- Горе грѣшникамъ, которые желаютъ дня суднаго! Къ чему приведетъ васъ это желаніе? Денъ этотъ будетъ для васъ днемъ мрака, а не свѣта! Раздайся звукъ трубы, которая гремѣла на Сіонѣ! Возгласи тревогу по всей горѣ святой! Да вострепещутъ всѣ жители края,-- ибо день судный наступаетъ!
Это былъ сильный, звучный голосъ, и слова его раздавались въ воздухѣ, какъ вибраціи тяжелаго колокола.-- Мужчины обмѣнялись взглядами; но среди всеобщей свободы въ дѣйствіяхъ, среди ночнаго мрака и толпы говорящихъ, никто не могъ догадаться, откуда происходилъ голосъ. Послѣ непродолжительнаго молчанія, прерванный гимнъ снова былъ начатъ, и снова раздавшійся въ воздухѣ тотъ же самый звучный голосъ прервалъ его.
-- Прекрати, грѣшникъ, шумъ твоихъ пѣсенъ и сладкозвучіе струнъ твоихъ! Господь не хочетъ ихъ слышать! Ваши пиршества противны Ему! Онъ не хочетъ участвовать въ вашихъ торжественныхъ собраніяхъ; ибо руки ваши обагрены кровію, а пальцы алчутъ корысти! Вси беззаконніи и лукавіи, и всякая уста глаголютъ неправду. Во всѣхъ не отвратися ярость Его, но еще рука Его высока. (Псал. IX). Яко обрѣташася въ людяхъ Моихъ нечестивіи, и сѣтѣ поставивша, еже погубиша мужа, и уловиша (Іер. гл. V), говоритъ Господь, Итакъ, ты притѣсняешь бѣднаго и неимущаго, загоняешь въ сѣти свои странника; въ твоихъ поляхъ дымится еще кровь невинныхъ,-- и ты рѣшаешься говорить:-- я чистъ, и гнѣвъ Его не коснется меня!
Толпа, пораженная, въ темнотѣ вечера, словами невѣдомаго существа, исходившими, повидимому, изъ облаковъ и въ голосѣ столь странномъ и рѣзкомъ, начинала ощущать непонятный страхъ, постепенно овладѣвавшій каждымъ человѣкомъ. Въ высшей степени напряженное состояніе души располагало все собраніе къ воспріятію ужаса; и потому таинственный паническій страхъ распространялся вмѣстѣ съ тѣмъ, какъ зловѣщій, печальный голосъ продолжалъ раздаваться изъ чащи деревъ.
Снова неизвѣстнаго звучали дикимъ энтузіазмомъ; какъ будто они произносились въ пароксизмѣ ужаса, человѣкомъ который стоялъ лицомъ къ лицу передъ какимъ-то грознымъ видѣніемъ. Когда онъ замолкъ, мужчины перевели духъ, снова обмѣнялись взглядами, и стали расходиться, разговаривая другъ съ другомъ въ полголоса. Голосъ этотъ до такой степени былъ пронзителенъ, въ немъ столько было дикой энергіи, что звуки его раздавались въ ушахъ слушателей долго послѣ того какъ на полянѣ все смолкло. Во многихъ группахъ послышались исторіи о пророкахъ, такъ странно появлявшихся въ народѣ, чтобъ возвѣстить о грозившихъ ему бѣдствіяхъ. Одна говорили о близости свѣто-преставленія, другіе о кометахъ и странныхъ явленіяхъ, которыя служили предвѣстниками войнъ и моровой язвы. Проповѣдники удивлялись и тщетно искали около эстрады неизвѣстнаго оратора. Только одни изъ слушателей могъ бы, если бъ пожелалъ того, объяснить, въ чемъ дѣло. Гарри, стоявшій вблизи эстрады, узналъ, кому принадлежалъ этотъ голосъ. Онъ тоже дѣлалъ поиски, вмѣстѣ о проповѣдниками, но не навелъ никого. Произнесшій страшныя слова былъ человѣкъ, которому близкое знаніе природы и постоянное обращеніе съ нею сообщили гибкость и быстроту дикаго животнаго. Во время движенія и толкотни расходившейся толпы, онъ безъ всякаго шума перелѣзалъ съ дерена на дерево, почти надъ самыми головами тѣхъ, которые изумлялись его страннымъ, вѣщимъ словамъ, до тѣхъ поръ, пока ему не представился удобный случай спуститься на землю въ отдаленной части лѣса.
По окончаніи митинга, когда мистеръ Диксонъ собирали удалиться въ палатку, кто-то дернулъ его за рукавъ. Это намь купецъ, торговавшій неграми.
-- Страшная ночь наступила для васъ, сказалъ онъ, блѣдный отъ ужаса. Неужели и въ самомъ дѣлѣ наступаетъ день свѣто-преставленія?
-- Другъ мой, сказалъ мистеръ Диксонъ: это вѣрно! Каждый шагъ въ здѣшней жизни ведетъ насъ прямо къ судилищу Господа!
-- Все это такъ, сказалъ торговецъ: но неужели вы думаете, что говорившій посланъ отъ Бога? А говорилъ-то онъ странные вещи, такія страшныя, что волосъ сталъ дыбомъ. Меня даже начинаетъ брать раздумье насчетъ ремесла, которымъ я занимаюсь. Хотя многіе и защищаютъ наше занятіе; но, мнѣ кажется, они или неблизко знакомы съ этимъ дѣломъ, или совѣсть моя чище ихъ совѣсти. Я пришелъ, впрочемъ, не затѣмъ, чтобъ разсуждать объ этомъ предметѣ. У меня, изволите видѣть, сильно захворала дѣвушка, и я обѣщалъ ей привести священника.
-- Изволь, мой другъ, я поѣду съ тобой, сказалъ мистеръ Диксонъ, вмѣстѣ съ торговцемъ отправился къ временнымъ конюшнямъ. Выбравъ изъ сотни лошадей, провязанныхъ къ деревьямъ, своихъ собственныхъ животныхъ, два полуночные путника вскорѣ очутились въ непроницаемомъ мракѣ непроходимаго лѣса.
-- Другъ мой! сказалъ мистеръ Диксонъ: по долгу совѣсти, я обязанъ сказать тебѣ, что твое ремесло ведетъ твою душу къ вѣрной погибели. Надѣюсь, торжественное предостереженіе, которое еще такъ недавно раздавалось въ ушахъ твоихъ, глубоко западетъ въ твое сердце. Собственный твой разсудокъ докажетъ тебѣ, что это ремесло противозаконно, и что ты устрашишься, если тебя застигнетъ за нимъ день судный.
-- Вѣрю, мистеръ Диксонъ, вѣрю; вы говорите сущую правду; но зачѣмъ же мистеръ Бонни такъ сильно защищаетъ нашего брата?
-- Другъ мой! я долженъ тебѣ сказать, что мистеръ Бонни въ этомъ отношеніи страшно заблуждается: я молюсь и за него, и за тебя. Скажи мнѣ, по совѣсти, возможно ли въ одно и тоже время заниматься ремесломъ, которымъ ты занимаешься, и вести жизнь христіанина?
-- Нѣтъ,-- наше ремесло самое гнусное. Оно заглушаетъ въ насъ всѣ человѣческія чувства. Я мучился сегодня цѣлый вечеръ, чувствуя, что поступилъ съ этой дѣвочкой безчеловѣчно. Мнѣ бы не слѣдовало покупать ее,-- нечистый попуталъ: что станешь дѣлать! И вотъ, она въ горячкѣ: кричитъ такъ, что ужасъ; нѣкоторыя слова ея точно ножемъ рѣжутъ мнѣ сердце.
При этихъ словахъ мистеръ Диксонъ стоналъ въ душѣ. Онъ ѣхалъ рядомъ съ товарищемъ, и отъ времени до времени дѣлалъ набожныя восклицанія и пѣлъ отрывки гимновъ. Черезъ часъ они подъѣхали къ мѣсту, гдѣ торговецъ расположился лагеремъ. На открытомъ мѣстѣ, за нѣсколько часовъ до ихъ пріѣзда, разведенъ былъ большой костеръ, въ бѣлой золѣ котораго дымилось еще нѣсколько обгорѣлыхъ сучьевъ. Двѣ-три лошади были провязаны къ дереву, и въ недальнемъ отъ нихъ разстояніи стояли крытыя повозки. Вокругъ огня, въ разнообразныхъ группахъ, лежало около пятнадцати мужчинъ и женщинъ, съ тяжелыми цѣпями на ногахъ; они спали подъ лучами луннаго свѣта. Невдалекѣ это этихъ группъ и подлѣ одной изъ повозокъ, подъ деревомъ, на широкомъ войлокѣ лежала дѣвочка лѣтъ семнадцати; она металась и бредила. Подлѣ нея сидѣла степенной наружности мулатка и отъ времени до времени примачивала больной голову, опускя полотенце въ кувшинъ съ холодной водой. Увидѣвъ своего хозяина, мулатка встала.
-- Ну что, Нансъ, какъ ей теперь? сказалъ купецъ.
-- Очень плохо, отвѣчала Нансъ: все мечется, бредитъ и безпрестанно вспоминаетъ о матери.
-- Я привезъ священника. Постарайся, Нансъ, привести ее въ чувство: она будетъ рада.
Мулатка опустилась на колѣни, и взяла больную за руку.
-- Эмилія! Эмилія! говорила она, проснись.
Больная сдѣлала быстрое движеніе.
-- О, какъ горитъ голова моя! О Боже! о мать моя! мать! мать! мать! почему ты нейдешь ко мнѣ?
Мистеръ Диксонъ приблизился къ ней и опустился за колѣна съ другой стороны. Мулатка сдѣлала новую попытку привести ее въ чувство.
-- Эмилія, проснись; пришелъ священникъ, котораго ты желала видѣть; открой глаза, Эмилія.
Дѣвочка медленно открыла глаза -- большіе, томные черные глаза; провела рукой по нимъ, какъ будто для того, чтобъ прочистить зрѣніе, и пристально посмотрѣла на женщину.
-- Священникъ.... священникъ! сказала она.
-- Да, священникъ; ты хотѣла его видѣть.
-- О да, хотѣла!--съ большимъ трудомъ сказала она.
-- Дочь моя, сказалъ мистеръ Диксонъ, ты очень нездорова.
-- Очень; -- и я этому рада! я хочу умереть! этому я тоже рада! въ этомъ заключается все, что можетъ меня радовать! и хотѣла просить васъ, чтобъ вы написали моей матери. Она свободная женщина и живетъ въ Нью-Йоркѣ. Скажите ей, что я любила ее, и чтобъ она не сокрушалась.-- Скажите, что я сдѣлала все, что могла, чтобы соединиться съ ней; но насъ поймали; госпожа прогнѣвалась и продала меня! Я прощаю ее. Я ни къ кому не питаю зла; для меня теперь все кончилось. Она называла меня сумасшедшей, за то, что я громко смѣялась. Теперь я никого не потревожу; никто меня больше не услышитъ, не увидитъ!
Больная говорила эти слова съ длинными разстановками, открывая отъ времени до времени и закрывая глаза. Мистеръ Диксонъ, нѣсколько знакомый съ медициной, взялъ ее за пульсъ и убѣдимся, что онъ быстро ослабѣвалъ. Въ подобныхъ случаяхъ всегда и въ одинъ моментъ пробуждается мысль о средствахъ къ поддержанію жизни. Мистеръ Диксонъ всталъ и, обращаясь къ торговцу, сказалъ:
-- Если не будетъ дано ей чего нибудь возбуждающаго, она умретъ весьма скоро.
Торговецъ вынулъ изъ кармана флягу съ ромомъ, налилъ въ чашку нѣсколько глотковъ прибавилъ воды и подалъ мистеру Диксону. Мистеръ Диксонъ снова сталъ на колѣна, и называя больную по имени, предлагалъ ей выпить нѣсколько капель.
-- Что это? сказала больная, открывая свои, дико блуждавшіе глаза.
-- Выпей немного, и тебѣ будетъ лучше.
-- Я не хочу, чтобъ было лучше. Я хочу умереть! сказала она, метаясь изъ стороны въ сторону. Жизнь для меня хуже наказанія. Для чего мнѣ жить?
И въ самомъ дѣлѣ -- для чего ей жить? Слова ея произвели на мистера Диксона столь глубокое впечатлѣніе, что втеченіе нѣсколькихъ секундъ онъ оставался безмолвнымъ. Онъ думалъ о томъ, нельзя ли подѣйствовать на слухъ умирающей, нельзя ли вмѣстѣ съ ней войти въ тотъ таинственный край, черезъ непроницаемые предѣлы котораго уже переходила ея душа. Руководимый единственно чувствомъ, онъ сѣлъ подлѣ страдалицы и запѣлъ вполголоса гимнъ, такъ часто употребляемый между неграми, и любимый ими по его нѣжности и выразительности. Какъ масло находитъ проходъ въ тонкія скважины дерева, въ которыя не можетъ проникнуть вода, такъ точно и нѣжная пѣснь вливается въ глубину души, когда слова не въ состояніи туда проникнуть. Лучи мѣсяца, пересѣкаемые сучьями и листьями высокаго дерева падали прямо на лицо умирающей, и мистеръ Диксонъ, продолжая пѣть, замѣтилъ слабое, трепетное движеніе въ чертахъ ея лица, какъ будто душа ея, печальная и усталая, порхала на крыльяхъ, образовавшихся изъ сладкихъ, упоительныхъ звуковъ этого гимна. Онъ видѣлъ, какъ изъ подъ длинныхъ рѣсницъ выкатилась слезинка и медленно потекла по щекѣ. Въ гимнѣ этомъ говорилось о безпредѣльной любви нашего Спасителя.
"Любовь моя вѣчна, какъ вѣчно мірозданіе;
Она выше горныхъ высотъ, глубже дна океана,
Вѣрна и сильна, какъ самая смерть!"
Любовь, которую не въ силахъ охладить наши заблужденія, которую не могутъ измѣнить самые длинные промежутки времени,-- въ которой скорбь находитъ отраду, преслѣдованіе -- защиту, отчаяніе -- утѣшеніе! Любовь все прощающая, все озаряющая! даже смерть и отчаяніе ты превращаешь въ источникъ блаженства! На этотъ разъ ты торжествуешь здѣсь, въ этой пустынѣ, вдохнувъ отраду въ сокрушенное сердце молодой невольницы. Съ окончаніемъ пѣнія, умирающая открыла глаза;
-- Моя мать любила пѣть этотъ гимнъ, сказала она.
-- И ты вѣришь словамъ его?
-- Вѣрю, отвѣчала она. Теперь я вижу моего Спасителя. Онъ любитъ меня. Дайте мнѣ покой.
Послѣ этого наступало нѣсколько секундъ тѣхъ судорожныхъ содроганій, которыя, служатъ признакомъ переселенія души въ другой міръ, и Эмилія успокоилась навѣки. Мистеръ Диксонъ, стоя на колѣняхъ, старался горячей молитвой облегчить свое переполненное сердце. Наконецъ онъ ему всталъ, подошелъ къ торговцу, и, взявъ его заруку, сказалъ:
-- Другъ мой, да послужитъ тебѣ этотъ случай напоминаніемъ о вѣчности. Богу угодно было показать тебѣ все нечестіе твоихъ дѣяній. Сбрось ты съ себя всѣ грѣхи свои, и добрыми дѣлами приготовься къ покаянію. Сними оковы съ этихъ несчастныхъ созданій и скажи имъ, что они свободны!
-- Что вы говорите? Эхъ!-- да эта партія стоитъ десять тысячъ долларовъ! сказалъ торговецъ, вовсе неприготовленный къ такому практическому увѣщанію.
Не думайте, однаножь, чтобъ торговецъ въ этомъ отношеніи представлялъ собою поразительное исключеніе. Таже самая причина, только не такъ откровенно высказываемая, держитъ въ рукахъ сатаны многихъ чрезвычайно воспитанныхъ, образованныхъ, почтенныхъ людей, которые охотно бы желали спасти свою душу, если бъ при этомъ не нужно было разставаться съ роскошью.
-- Другъ мой, сказалъ мистеръ Диксонъ, прибѣгая къ словамъ строгаго и непогрѣшительнаго мудреца всѣхъ временъ: какая польза человѣку, если онъ пріобрѣтетъ цѣлый міръ и погубитъ свою душу?
-- Знаю, знаю, сказалъ торговецъ, сомнѣваясь въ истинѣ этихъ словъ: но въ настоящемъ случаѣ такъ трудно на это рѣшиться. Впрочемъ, я подумаю. Мистеръ Бонни хочетъ купить Нансъ, и мнѣ было бы жаль обмануть его ожиданіе. Подумаю объ этомъ, непремѣнно подумаю.
Мистеръ Диксонъ воротился на поляну около двухъ часовъ ночи и, поставивъ лошадь, отправился къ палаткѣ, устроенной для проповѣдниковъ. Здѣсь, при самомъ входѣ, онъ встрѣтилъ мистера Бонни, озареннаго свѣтомъ луны. Мистеръ Бонни спалъ внутри палатки; но надобно признаться, наводненная народомъ палатка въ ночное время представляетъ весьма душное и неудобное мѣсто для отдыха. Поэтому, мистеръ Бонни вышелъ на свѣжій воздухъ и стоялъ у палатки въ то самое время, когда къ ней подходилъ мистеръ Диксонъ.
-- Откуда такъ поздно? сказалъ мистеръ Бонни.
-- Присмотрѣлъ за стадомъ въ пустынѣ, на которое никто не обращаетъ вниманія, отвѣчалъ мистеръ Диксонъ, и потомъ въ печальныхъ словахъ и мрачными красками описалъ сцену, которой былъ свидѣтелемъ.
-- Мистеръ Бонни!-- говорилъ онъ: знаете ли вы, какимъ порокамъ и преступленіямъ вы покровительствуете? Здѣсь, напримѣръ, вправо отъ нашего лагеря, находится партія скованныхъ невольниковъ, мужчинъ и женщинъ, совершенно невинныхъ, но которыхъ водятъ въ оковахъ по нашему краю, которые служатъ намъ позоромъ передъ лицомъ каждой христіанской націи. На какія ужасныя, гнусныя преступленія покушаются несчастные торговцы! Какой адъ представляютъ собою эти торговые дома, гдѣ мужчины, женщины и дѣти обращаются въ продажный товаръ, куда свѣтъ Евангелія никогда не проникаетъ! Наконецъ, въ одномъ изъ этихъ несчастныхъ торговцевъ начинаетъ пробуждаться сознаніе въ преступныхъ дѣйствіяхъ: вы являетесь передъ нимъ и оправдываете образъ его дѣйствій, Мастеръ Бонни, вы точно камень преткновенія, о который спотыкаются души и стремглавъ падаютъ въ адъ. Я не вѣрю, что основою убѣжденіямъ вашимъ служитъ Ветхій Завѣтъ. Вы должны понимать, что тѣ понятія не имѣютъ отношенія къ такому рабству, какое мы видимъ въ этой странѣ.
Восторженность, съ которой мистеръ Диксонъ говорилъ, и благочестіе, которымъ онъ всегда отличался, придавали словамъ его необыкновенную силу. Читатель не будетъ удивляться, если мы скажемъ, что мистеръ Бонни, воспріимчивый и чувствительный, проливалъ слезы, будучи тронутъ такимъ увѣщаніемъ. Не будетъ удивляться онъ и тому, что спустя двѣ недѣли, мистеръ Бонни прикупилъ къ своей плантаціи отъ того же торговца трехъ негровъ.
Прежде, чѣмъ толпы народа, собравшіяся на митингъ, разойдутся, мы должны описать еще одну сцену. Въ поздній часъ ночи, карета Гордона медленно тянулась по безмолвной, извилистой, лѣсной дорогѣ. Гарри, ѣхавшій позади, вдругъ почувстовалъ, что кто-то наложилъ руку на узду его лошади. Изумленный, онъ остановился.
-- Ахъ, Дрэдъ, это ты? Какъ это осмѣлился ты? можно ли поступать до такой степени неблагоразумно! Какъ ты осмѣлися показаться здѣсь! вѣдь ты рискуешь жизнью.
-- Жизнью! сказалъ Дрэдъ;-- что такое жизнь? Кто любитъ свою жизнь, тотъ губитъ ее. Господь сказалъ мнѣ:-- иди! Господь мнѣ сильный и грозный защитникъ. Гарри, обратить ли ты вниманіе на нѣкоторыхъ людей, находившихся на митингѣ, на людей, у которыхъ руки обагрены кровію ближняго, и которые, не смотря на это пятно, взывали къ Господу,-- на проповѣдниковъ, которые покупаютъ насъ и продаютъ? Неужели этотъ народъ взысканъ любовію Господа? Я оставилъ на островѣ мертваго негра, котораго загрызли собаки. Его жена сдѣлалась вдовою, его дѣти безпріютными сиротами!
-- Знаю, знаю, съ мрачнымъ видомъ сказалъ Гарри.
-- Знаешь и держишься ихъ?
-- Пожалуйста, не говори объ этомъ. Я не хочу измѣнить тебѣ, какъ не хочу кровопролитія. Тебѣ извѣстно, что моя госпожа мнѣ родная сестра.
-- О да, это извѣстно.
-- Я люблю Нину больше, чѣмъ самого себя. Я готовъ пролить за нее послѣднюю каплю крови, стать же въ ряды противниковъ ея или ея родныхъ, я не соглашусь никогда, никогда!
-- Значитъ, хочешь служить Тому Гордону? сказалъ Дрэдъ.
-- Никогда! отвѣчалъ Гарри.
Втеченіе нѣсколькихъ секундъ, Дрэдъ оставался безмолвнымъ. Луна, прорѣзываясь между вѣтвями сосенъ, освѣтила его дикую, темную фигуру. Гарри замѣтилъ, что взоръ Дрэда устремленъ былъ въ чащу лѣса на какой-то невидимый предметъ; зрачки Дреда разширились и, оставаясь неподвижными, подернулись тусклой оболочкой. Послѣ минутнаго молчанія онъ заговорилъ глухимъ, измѣнившимся голосомъ.
-- Серебряная струна ослабѣетъ, и златая чаша разобьется. Зарывайте могилу, зарывайте. Теперь, скорѣй... Иди ко мнѣ, или онъ похититъ жену твою.
-- Дрэдъ! я тебя не понимаю, сказалъ Гарри. Что ты хочешь сказать?
И съ этими словами онъ потрясъ его за плечи. Дрэдъ протеръ глаза и устремилъ ихъ на Гарри.
-- Я долженъ воротиться въ берлогу, сказалъ онъ. Лисицы имѣютъ свои норы, птицы -- свои гнѣзда, а въ обиталище драконовъ Господь открылъ дорогу изгнанникамъ.
Сказавъ это, онъ бросился въ чащу лѣса и въ одну минуту скрылся изъ виду.