ЗАКОННОЕ ПОСТАНОВЛЕНІЕ.
Наступало время засѣданія Высшаго Суда, которому предстояло пересмотрѣть дѣло Клэйтона. Вмѣстѣ съ приближеніемъ этого времени, судья Клэйтонъ чувствовалъ себя въ самомъ непріятномъ расположеніи духа. Какъ одинъ изъ главныхъ судей Высшаго Суда, онъ долженъ былъ утвердить или уничтожить постановленіе суда присяжныхъ.
-- Еслибъ ты знала, какъ непріятно, что дѣло это передали на мое разсмотрѣніе, сказалъ онъ, обращаясь къ мистриссъ Клэйтонъ: -- я непремѣнно обязанъ уничтожить первый приговоръ.
-- Что же дѣлать, сказала мистриссъ Клэйтонъ: -- Эдуардъ долженъ имѣть и, вѣроятно, имѣетъ столько твердости духа, чтобъ встрѣтиться лицомъ къ лицу съ свойственными его профессіи неудачами. Онъ прекрасно защищалъ свое дѣло, пріобрѣлъ всеобщую похвалу, которая, я полагаю, чрезъ это обстоятельство не уменьшится нисколько.
-- Ты не понимаешь меня, сказалъ судья Клэйтонъ: -- меня огорчаетъ не оппозиція Эдуарду, представителемъ которой буду я, но постановленіе, которое я обязанъ сдѣлать чисто противъ своего убѣжденія.
-- И неужели ты это сдѣлаешь? сказала мистриссъ Клейтонъ.
-- Я обязанъ это сдѣлать. Судья не долженъ уклоняться отъ закона. Я обязанъ сдѣлать постановленіе согласно съ указаніемъ закона, хотя въ настоящемъ дѣлѣ и поступлю противъ всѣхъ моихъ чувствъ, противъ моихъ понятій о человѣческомъ правѣ.
-- Не понимаю, право, сказала мистриссъ Клэйтонъ: -- возможно ли уничтожить рѣшеніе присяжныхъ, не допустивъ чудовищной несправедливости?
-- Что же мнѣ дѣлать, отвѣчать судья Клэйтонъ: -- я занимаю мѣсто судьи не для того, чтобъ составлять законы или измѣнять ихъ, но только объявлять ихъ сущность. Ложное толкованіе ихъ вмѣнено будетъ мнѣ въ вину. Я далъ клятву охранять ихъ и долженъ свято исполнить ее.
-- Говорилъ ли ты объ этомъ съ Эдуардомъ?
-- Особеннаго разговора не было. Эдуардъ очень хорошо понимаетъ, съ какой точки я долженъ смотрѣть на этотъ предметъ.
Разговоръ этотъ происходилъ за нѣсколько минутъ передъ уходомъ судьи Клэйтона къ своимъ служебнымъ обязанностямъ. Присутственная зала, при этомъ случаѣ, была наполнена народомъ болѣе обыкновеннаго. Баркеръ, считавшійся дѣятельнымъ, рѣшительнымъ и популярнымъ человѣкомъ въ своемъ сословіи, говорилъ о своемъ дѣлѣ съ значительнымъ жаромъ. Друзья Клэйтона, принимая участіе въ его положеніи, интересовались исходомъ дѣла.
Въ числѣ зрителей Клэйтонъ замѣтилъ Гарри. По причинамъ, не безъизвѣстнымъ нашимъ читателямъ, присутствіе здѣсь Гарри не лишено было значенія въ глазахъ Клэйтона потому онъ немедленно къ нему пробрался.
-- Гарри, сказалъ онъ: по какому случаю, ты здѣсь?
-- Мистрисъ Несбитъ я миссъ Нина пожелали знать, чѣмъ кончится засѣданіе; я, чтобъ угодить имъ, взялъ лошадь и прискакалъ сюда.
Говоря это, онъ незамѣтно вложилъ въ руку Клэйтона записку, при чемъ внимательный наблюдатель легко бы могъ замѣтить, что лицо Клэйтона покрылось яркимъ румянцемъ, лишь только до руки его коснулась записка. Клэйтонъ воротился на мѣсто и открылъ книгу законовъ, которая до этой минуты лежала передъ нимъ безъ употребленія. Внутри этой книги положилъ онъ маленькій листочикъ золотообрѣзной бумаги, на которой написано было карандашемъ нѣсколько словъ, бывшихъ для Клэйтона интереснѣе всѣхъ законовъ въ мірѣ. Читатель не вмѣнитъ намъ въ преступленіе, если мы заглянемъ черезъ плечо Клэйтона и прочитаемъ эти слова. Вотъ они:
"Вы говорите что сегодня должны сдѣлать шагъ въ жизни, котораго требуетъ справедливость, но который лишитъ васъ друзей, уничтожитъ вашу популярность и можетъ измѣнить всѣ виды ваши въ жизни; при этомъ вы спрашиваете, могу ли я любить васъ послѣ этой перемѣны?-- Спѣшу увѣдомить васъ, любезный другъ, что я любила -- не вашихъ друзей, не популярность вашу и не ваши виды въ жизни, но васъ однихъ. Я могу любить и уважать человѣка, который не стыдится и не страшится дѣлать то, что по его убѣжденію справедливо, а потому, надѣюсь навсегда остаться вашей Ниной.
"P. S. Ваше письмо я получила сегодня поутру, такъ что мнѣ оставалось нѣсколько минутъ написать эту записку и отправить ее съ Гарри. Мы всѣ здоровы, и ждемъ васъ къ себѣ, вскорѣ послѣ окончанія вашего дѣла."
-- Я вижу, Клэйтонъ, ты очень занятъ справкой съ писателями, которые считаются авторитетами, сказалъ Франкъ Россель, позади Клэйтона. Клэйтонъ торопливо прикрылъ записку. Какъ пріятно, продолжалъ Россель:-- имѣть такую миніатюрную рукопись замѣчаній на нѣкоторые законы. Она поясняетъ ихъ, какъ рисунки въ старинныхъ церковныхъ книгахъ. Но, шутки въ сторону, ты Клэйтонъ живешь у самаго источника свѣдѣній объ этомъ дѣлѣ: -- скажи, въ какомъ оно положеніи?
-- Не въ мою пользу! отвѣчалъ Клэйтонъ.
-- Это ничего не значитъ. Ты заслужилъ уже похвалу за свою защитительную рѣчь; -- сегодняшнія разсужденія не отнимутъ ея отъ тебя... Но, тс... твой отецъ начинаетъ говорить.
Взоры всѣхъ присутствующихъ устремлены были на судью Клэйтона, съ невозмутительнымъ спокойствіемъ стоявшаго на возвышеніи. Плавнымъ и звучнымъ голосомъ онъ говорилъ слѣдующее:
"Судья не можетъ не сѣтовать, когда на обсужденіе его представляютъ такія дѣла, какъ настоящее. Основанія, по которымъ они разрѣшаются, не могутъ быть оцѣнены, и вполнѣ поняты другими націями; это возможно только тамъ, гдѣ существуютъ учрежденія, подобныя нашимъ. Борьбу, происходящую въ груди судьи, борьбу между чувствами человѣка обыкновеннаго и человѣка общественнаго, обязаннаго соблюдать непреложность закона, можно назвать жестокою; она возбуждаетъ въ немъ сильное желаніе совершенно отклониться отъ подобныхъ дѣлъ, если это возможно. Но, къ сожалѣнію, безполезно сѣтовать на предметы, которые обусловлены нашимъ политическимъ положеніемъ. Если бы судья вздумалъ отклонить отъ себя какую либо отвѣтственность, возложенную на него закономъ,-- это было бы преступленіемъ. Поэтому судъ, противъ всякаго съ его стороны желанія, принужденъ выразить мнѣніе относительно правъ и объема власти господина надъ невольникомъ въ Сѣверной Каролинѣ.
Обвиненіе по дѣлу, которое внесено на разсмотрѣніе суда, заключается въ побояхъ, нанесенныхъ Милли, невольницѣ Луизы Несбитъ... Въ дѣлѣ этомъ представляется вопросъ: подлежитъ ли лицо, нанимающее невольника, отвѣтственности передъ закономъ за жестокіе, безчеловѣчные побои, наносимые съ его стороны нанятому невольному? Судья нисшаго суда объявилъ присяжнымъ, что рѣшеніе дѣла должно состояться въ пользу невольницы. Онъ, повидимому, основывалъ такое свое мнѣніе на томъ обстоятельствѣ, что отвѣтчикъ не былъ настоящій господинъ, а только наниматель. Законъ нашъ говорятъ, что настоящій господинъ, или другое лицо владѣющее невольниками, или имѣющее ихъ въ своемъ распоряженіи, пользуется одинаковымъ объемомъ власти. Здѣсь принимается въ соображеніе одна и таже цѣль -- обязанность невольника служить, и потому всѣмъ лицамъ, у которыхъ служитъ невольникъ, предоставлены равныя права. Въ случаѣ уголовномъ, на нанимателя и на временнаго владѣтеля невольниками, распространены тѣже самыя права и обязанности, разумѣется на время ихъ владѣнія, какъ и на лицо, у котораго невольники составляютъ его собственность. Касательно общаго вопроса: слѣдуетъ ли настоящаго владѣтеля считать преступникомъ, какъ за побои, нанесенные имъ собственнымъ его невольникамъ, такъ и за всякое другое примѣненіе власти или силы, не воспрещаемой закономъ, то судъ можетъ утвердительно сказать, что не слѣдуетъ. Вопросъ объ ограниченіи власти господина никогда не былъ возбуждаемъ: и сколько намъ извѣстно, никогда по этому предмету не возникало спора. Вкоренившіеся нравы и однообразные обычаи въ нашей странѣ лучше всего свидѣтельствуютъ о томъ объемѣ власти, который признанъ всѣмъ обществомъ необходимымъ для поддержанія и охраненія правъ господина.
"Еслибъ мы думали иначе, то мы никакъ не могли бы разрѣшить недоумѣній между владѣтелями и невольниками, такъ какъ нельзя сказать, чтобы ту или другую степень власти легко можно было ограничить. Вопросъ объ этомъ примѣняемъ былъ адвокатами къ подобнымъ случаямъ, возникавшимъ въ семейныхъ и домашнихъ отношеніяхъ; противъ насъ приводятъ доводы, заимствованные изъ лучшихъ постановленій, которыми опредѣляется и ограничивается власть родителей надъ дѣтьми, наставниковъ надъ воспитанниками, мастеровъ надъ учениками и пр.; но судъ не признаетъ этихъ доводовъ. Между настоящимъ случаемъ и случаями, на которые намъ указываютъ, нѣтъ ни малѣйшаго сходства. Они совершенно противоположны одинъ другому,-- ихъ раздѣляетъ непроходимая бездна. Разница между ними та самая, которая существуетъ между свободой и невольничествомъ: больше этого ничего нельзя вообразить. Въ первомъ случаѣ имѣется въ виду счастіе юноши, рожденнаго пользоваться одинаковыми правами съ тѣмъ лицомъ, которому вмѣняется въ обязанность воспитать и приготовить его, чтобы впослѣдствіи онъ могъ съ пользою занять мѣсто въ ряду людей свободныхъ. Для достиженія подобной цѣли необходимо одно только нравственное и умственное образованіе и, по большей части, мѣра эта оказывается достаточною. Къ умѣренной силѣ прибѣгаютъ только для того, чтобъ сдѣлать другія мѣры болѣе дѣйствительными. Если и это оказывается недостаточнымъ, то лучше всего предоставить юношу влеченію его упорныхъ наклонностей и окончательному исправленію, опредѣленному закономъ, чѣмъ подвергать неумѣренному наказанію отъ частнаго лица. Относительно невольничества -- совсѣмъ другое дѣло. Тамъ цѣль -- польза и выгоды господина и общественное спокойствіе; невольникъ обреченъ уже самой судьбой, въ собственномъ лицѣ своемъ и въ потомствѣ, жить безъ всякаго образованія, безъ малѣйшей возможности пріобрѣсть какую нибудь собственность, и трудиться постоянно для того, чтобъ другіе пожимала плоды его трудовъ.
"Чѣмъ же можно заставить его работать? Неужели внушеніемъ той безсмыслицы, несправедливость, которой пойметъ самый тупоумнѣйшій изъ нихъ, то есть -- что онъ долженъ работать или по долгу, возложенному на него самой природой, или для своего личнаго счастія? Нѣтъ, такихъ работъ можно ожидать только отъ того, кто не имѣетъ своей собственной воли, кто въ безусловномъ повиновеніи подчиняетъ ее волѣ другаго. Подобное повиновеніе есть уже слѣдствіе неограниченной власти надъ всѣмъ человѣкомъ. Ничто другое не можетъ произвести этого дѣйствія. Для пріобрѣтенія сов ѣ ршенной покорности невольника, власть господина должна быть неограниченна. Чистосердечно признаюсь, что я вполнѣ постигаю жестокость этого положенія. Я чувствую его такъ же глубоко, какъ можетъ чувствовать всякій другой человѣкъ. Смотря на это съ нравственной точки зрѣнія, каждый изъ насъ въ глубннѣ души своей долженъ отвергнуть этотъ принципъ. Но, въ нашемъ положеніи, это такъ и должно быть. Помочь этому нельзя, такъ какъ это узаконеніе это находится въ самой сущности невольничества. Его нельзя перемѣнить, не ограничивъ нравъ господина и гн предоставивъ свободы невольнику. Въ этомъ-то и состоитъ вредное слѣдствіе невольничества, которое, какъ проклятіе, тяготѣетъ въ равной степени надъ невольнической и свободной половинами нашего народонаселенія. Въ этомъ заключается вся сущность отношеній между господиномъ и невольникомъ. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что нерѣдки частные примѣры жестокости и преднамѣреннаго варварства, примѣры, въ которые законъ, дѣйствуя по совѣсти, и могъ бы вмѣшаться: но трудно опредѣлять съ чего начнетъ судъ свое вмѣшательство. Разсматривая этотъ вопросъ самъ въ себѣ, съ теоретической точки зрѣнія, можно было бы спросить: какая мѣра власти согласуется съ справедливостью? Но къ сожалѣнію, мы не можемъ смотрѣть на этотъ предметъ съ такой точки зрѣнія. Намъ воспрещено разсуждать объ этомъ предметѣ. Мы не можемъ допустить, чтобы законность правъ господина была разсматриваема въ судѣ. Невольникъ, оставаясь невольникомъ, долженъ помнить, что онъ не имѣетъ права жаловаться на своего господина; что власть господина ни подъ какимъ видомъ не есть нарушеніе закона, но что она дарована ему законами человѣка, если не закономъ Божіимъ. Велика была бы опасность, еслибъ блюстители правосудія принуждены были подраздѣлять наказаніе соразмѣрно каждому темпераменту и каждому отступленію отъ исполненія обязанностей.
"Никто не въ состояніи предвидѣть тѣхъ многихъ и сложныхъ раздраженій господина, до которыхъ сталъ бы доводить его невольникъ, увлекаемый своими собственными страстями, или дѣйствующій по наущенію другихъ, а тѣмъ болѣе нельзя предвидѣть слѣдствія этихъ раздраженій -- бѣшенства, побуждающаго иногда къ кровавой мести наглецу,-- мести, остающейся обыкновенно безнаказанною, по причинѣ ея тайности. Судъ, поэтому, не считаетъ себя въ правѣ измѣнить отношеній, которыя существуютъ между этими двумя сословіями нашего общества.
"Повторяю, я бы охотно уклонился отъ этого непріятнаго вопроса; но, если уже онъ возбужденъ, то судъ обязанъ объявить рѣшеніе, сообразное съ закономъ. Пока невольничество существуетъ у насъ въ его настоящемъ положеніи, или пока законодательная власть не отмѣнитъ существующихъ по этому предмету узаконеній, прямой долгъ судей будетъ заключаться въ томъ, чтобъ признавать полную власть господина надъ невольникомъ, кромѣ тѣхъ случаевъ, гдѣ примѣненіе ея будетъ превышать предѣлы, постановленные закономъ. Мы это дѣлаемъ на томъ основанія, что такая власть существенно необходима для цѣнности невольниковъ, составляющихъ имущество, для безопасности господина и для общественнаго спокойствія, зависящихъ отъ ихъ, она существенно необходима для доставленія защиты и спокойствія самимъ невольникамъ. Рѣшеніе низшаго суда уничтожается и постановляется рѣшеніе въ пользу отвѣтчика."
Во время этой рѣчи, взоры Клэйтона случайно остановились на Гарри, который стоялъ противъ него и слушалъ, притаивъ дыханіе. Клэйтонъ замѣчалъ, какъ лицо Гарри съ каждымъ словомъ становилось блѣднѣе и блѣднѣе, брови хмурились и темноголубые глаза принимали какое-то дикое, особенное выраженіе. Никогда еще Клэйтонъ не представлялъ себѣ такъ сильно всѣхъ ужасовъ невольничества, какъ теперь, когда съ такимъ спокойствіемъ исчисляли ихъ въ присутствіи человѣка, въ сердце котораго каждое слово западало и впивалось, какъ стрѣла, напитанная ядомъ. Голосъ судьи Клэйтона былъ безстрастенъ, звученъ и разсчитанъ; торжественная, спокойная, неизмѣняемая выразительность его словъ представляла предметъ въ болѣе мрачномъ видѣ. Среди наступившей могильной тишины, Клэйтонъ всталъ и попросилъ позволенія сказать нѣсколько словъ относительно рѣшенія.
Его отецъ казался слегка изумленнымъ; между судьями началось движеніе. Но любопытство, быть можетъ, болѣе всѣхъ другихъ причинъ, заставило судъ изъявить согласіе.
-- Надѣюсь, сказалъ Клэйтонъ: -- никто не вмѣнитъ мнѣ въ неуваженіе къ суду, никто не сочтетъ за дерзость, если скажу, что только сегодня я узналъ истинный характеръ закона о невольничествѣ и свойство этого установленія. До этого я льстилъ себя надеждою, что законъ о невольничествѣ имѣлъ охранительный характеръ, что это былъ законъ, по которому сильное племя обязано заботиться о пользахъ и просвѣщеніи слабаго,-- по которому сильный обязанъ защищать беззащитнаго. Надежда моя не осуществилась. Теперь я слишкомъ ясно вижу назначеніе и цѣль этого закона. Поэтому, какъ христіанинъ, я не могу заниматься имъ въ невольническомъ штатѣ. Я оставляю профессію, которой намѣревался посвятить себя, и навсегда слагаю съ себя званіе адвоката въ моемъ родномъ штатѣ.
-- Вотъ оно! каково! сказалъ Франкъ Россель: -- задѣли таки за живое; теперь ловите его!
Между судьями и зрителями поднялся легкій ропотъ удивленія. Судья Клэйтонъ сидѣлъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ. Слова сына запали въ самую глубину его души. Они разрушили одну изъ самыхъ сильныхъ и лучшихъ надеждъ въ его жизни. Несмотря на то, онъ выслушалъ ихъ съ тѣмъ же спокойнымъ вниманіемъ, съ какимъ имѣлъ обыкновеніе выслушивать всякаго, кто обращался къ нему, и потомъ приступилъ къ своимъ занятіямъ. Случай, столь необыкновенный, произвелъ въ судѣ замѣтное волненіе. Но Клэйтонъ не принадлежалъ къ разряду тѣхъ людей, которые позволяютъ товарищамъ свободно выражать мнѣніе относительно своихъ поступковъ. Серьёзный характеръ его не допускалъ подобной свободы. Какъ и всегда, въ тѣхъ случаяхъ, гдѣ человѣкъ, руководимый совѣстью, дѣлаетъ что нибудь необычайное, Клэйтонъ подвергся строгому осужденію. Незначительные люди въ собраніи, выражая свое неудовольствіе, ограничивались общими фразами, какъ-то: донъ-кихотство! нелѣпо! смѣшно! Старшіе адвокаты и друзья Клэйтона покачивали головами и говорили: безразсудно... опрометчиво... необдуманно.
-- У него недостаетъ балласта въ головѣ, говорилъ одинъ.
-- Вѣрно, умъ зашелъ за разумъ! сказалъ другой.
-- Это радикалъ, съ которымъ не стоитъ имѣть дѣла! прибавилъ третій.
-- Да, сказалъ Россель, подошедшій въ эту минуту къ кружку разсуждавшихъ: -- Клэйтонъ дѣйствительно радикалъ; съ нимъ не стоитъ имѣть дѣла. Мы всѣ умѣемъ служить и Богу, и маммону. Мы успѣли постичь эту счастливую среду. Клэйтонъ отсталъ отъ насъ: онъ Еврей въ своихъ понятіяхъ. Не такъ ли мистеръ Титмаршъ? прибавилъ онъ, обращаясь къ этой высокопочтеннѣйшей особѣ.
-- Меня изумляетъ, что молодой нашъ другъ забрался слишкомъ высоко, отвѣчалъ мистеръ Титмаршъ: -- я готовъ сочувствовать ему до извѣстной степени; но если исторіи нашей родины угодно было учредить невольничество, то я смиренно полагаю, что намъ смертнымъ, съ нашими ограниченными умами, не слѣдуетъ разсуждать объ этомъ.
-- А еслибъ исторіи нашей родины угодно было учредить пиратство, вы бы, полагаю, сказали тоже самое? возразилъ Франкъ Россель.
-- Разумѣется, молодой мой другъ, сказалъ мистеръ Титмаршъ: -- все, что исторически возникло, становится дѣломъ истины и справедливости.
-- То есть, вы хотите сказать, что подобныя вещи должны быть уважаемы, потому что онѣ справедливы?
-- О, нѣтъ! мой другъ, отвѣчалъ мистеръ Титмаршъ умѣреннымъ тономъ: -- онѣ справедливы потому, что уважаются, какъ бы, повидимому, онѣ ни были въ разладѣ съ нашими жалкими понятіями о справедливости и человѣколюбіи.
И мистеръ Титмаршъ удалился.
-- Слышали? сказалъ Россель: -- и эти люди еще думаютъ навязать намъ подобныя понятія! Воображаютъ сдѣлать изъ насъ практическихъ людей, пуская пыль въ глаза!
Слова эти были сказаны такимъ голосомъ, что оно внятно долетѣли до слуха мистера Титмарша, который, удаляясь, продолжалъ оплакивать Клэйтона, говоря; что неуваженіе къ историческимъ учрежденіямъ быстро распространяется между молодыми людьми нашего времени.
Клэйтонъ воротился домой и разсказалъ матери, что онъ сдѣлалъ и почему. Отецъ его не говорилъ объ этомъ предметѣ; а вступить съ нимъ въ разговоръ, если онъ не обнаруживалъ расположенія начать его, было дѣломъ величайшей трудности. По обыкновенію, онъ былъ спокоенъ, серьёзенъ и холоденъ; эти черты его характера оставались неизмѣнными при отправленіи обязанностей, какъ общественныхъ, такъ и семейныхъ. Въ-концѣ втораго дня, вечеромъ, судья Клэйтонъ пригласилъ сына своего въ кабинетъ. Объясненіе было непріятно для того и другаго.
-- Ты знаешь, сынъ мой, сказалъ онъ: -- что поступокъ твой крайне огорчаетъ меня. Надѣюсь, въ немъ тобой не руководило безразсудство, ты сдѣлалъ это не подъ вліяніемъ какого нибудь внезапнаго побужденія?
-- Въ этомъ вы вполнѣ можете быть увѣрены, сказалъ Клэйтонъ: -- я дѣйствовалъ чрезвычайно разсудительно и осторожно, слѣдуя единственно внушенію моей совѣсти.
-- Конечно, въ этомъ случаѣ ты и не могъ поступить иначе, возразилъ судья Клэйтонъ: -- я не смѣю осуждать тебя. Но, скажи, позволитъ ли тебѣ твоя совѣсть удержать за собой положеніе владѣтеля невольниковъ?
-- Я уже покинулъ это положеніе, по крайней мѣрѣ, на столько, на сколько это необходимо для моихъ намѣреній. Я удерживаю за собою только одно званіе владѣтеля, какъ орудіе для защиты моихъ невольниковъ отъ притѣсненій закона и для сохраненія возможности образовать ихъ и возвысить.
-- Но что ты станешь дѣлать, когда подобная цѣль приведетъ тебя въ ближайшее столкновеніе съ законами нашего штата? спросилъ судья.
-- Тогда, если представится возможность добиться измѣненія закона, я употреблю на это всѣ свои силы, отвѣчалъ Клэйтонъ.
-- Прекрасно! Но если законъ имѣетъ такую связь съ существованіемъ невольничества, что его нельзя будетъ измѣнить, не уничтоживъ этого установленія? Что же тогда?
-- Все-таки буду добиваться отмѣны закона, хотя бы это и сопряжено было съ уничтоженіемъ невольничества. Etat justisia pereat mundi.
-- Я такъ и думалъ, что ты это отвѣтишь, сказалъ судья Клэйтонъ, сохраняя спокойствіе. Я не спорю,-- въ этомъ направленіи жизни есть логика. Но ты долженъ знать, что наше общество не слѣдуетъ такому направленію; поэтому твой образъ жизни поставитъ тебя въ оппозицію съ обществомъ, въ которомъ ты живешь. Внушенія твоей совѣсти будутъ вредить общимъ интересамъ, и тебѣ не позволятъ слѣдовать имъ.
-- Тогда, сказалъ Клэйтонъ:-- я долженъ буду удалиться вмѣстѣ съ моими невольниками въ другой штатъ, гдѣ можно будетъ достичь своей цѣли.
-- Результатъ этотъ будетъ неизбѣженъ. Разсматривалъ ли ты въ этомъ предметѣ всѣ его отношенія и послѣдствія?
-- Безъ всякаго сомнѣнія.
-- Ты, кажется, намѣренъ жениться на миссъ Гордонъ, сказалъ судья Клэйтонъ: -- подумалъ ли ты, до какой степени твои намѣренія могутъ огорчить ее?
-- Что до этого, отвѣчалъ Клэйтонъ: -- то миссъ Гордонъ вполнѣ одобряетъ мое намѣреніе.
-- Больше я ничего не имѣю сказать. Каждый человѣкъ долженъ дѣйствовать согласно своимъ понятіямъ о долгѣ.
Послѣ минутнаго молчанія, судья Клэйтонъ прибавилъ:
-- Вѣроятна, ты предвидѣлъ порицаніе, которому избранная тобою цѣль въ жизни подвергаетъ насъ, охраняющихъ систему и поддерживающихъ учрежденія, которыя ты осуждаешь?
-- Нѣтъ, этого я не предвидѣлъ.
-- Я думаю. Но оно истекаетъ логически изъ твоихъ понятіе объ этомъ предметѣ. Увѣряю тебя, я самъ часто обдумывалъ этотъ вопросъ, на сколько онъ касается моихъ собственныхъ обязанностей. Образъ моей жизни служитъ достаточнымъ доказательствомъ, что я не прошелъ къ одному результату съ тобою. Законъ человѣческій не что иное, какъ отраженіе многихъ недостатковъ нашей натуры. При всемъ несовершенствѣ, его все-таки можно назвать благодѣяніемъ. Самая худшая система управленія безконечно лучше анархіи.
-- Но, батюшка, почему бы вамъ не принять на себя реформу нашей системы?
-- Сынъ мой, пока мы не приготовлены отказаться отъ учрежденія невольничества, никакая реформа невозможна. Съ уничтоженіемъ невольничества, реформа образуется сама робою. Учрежденіе невольничества до такой степени слилось съ чувствомъ самосохраненія, что предложеніе о реформѣ будетъ признано нелѣпымъ. Это невозможно до тѣхъ поръ, пока не утвердится въ обществѣ убѣжденіе, что невольничество есть моральное зло, до тѣхъ поръ, пока не пробудится искренняя рѣшимость освободиться отъ этого зла. Что будетъ впослѣдствіи, не знаю. Въ настоящее же время я не вижу ни малѣйшей наклонности къ измѣненію существующаго порядка вещей. Религіозные люди различныхъ вѣроисповѣданій и, по преимуществу, принадлежащіе къ протестантской церкви, обнаруживаютъ относительно этого предмета, совершенную нравственную апатію которая меня чрезвычайно изумляетъ. Отъ нихъ зависитъ положить начало великому дѣлу подготовленіемъ общества къ реформѣ, а между тѣмъ я не вижу ни малѣйшихъ признаковъ участія ихъ въ этомъ дѣлѣ. Въ молодости моей, между ними нерѣдко проявлялось желаніе искоренить это зло, но желаніе ихъ съ каждымъ годомъ становилось слабѣе и слабѣе, и теперь, къ величайшему моему отвращенію, они явно защищаютъ невольничество. Я не вижу другаго исхода, кромѣ предоставленія этому установленію самому достичь своего окончательнаго результата; а это будетъ чрезвычайно гибельно для нашего отечества. Я не одаренъ способностями, необходимыми для преобразователя. Я чувствую, что по характеру моему способенъ только для мѣста, которое теперь занимаю. Не смѣю утверждать, что на этомъ мѣстѣ я не сдѣлалъ вреда; понадѣюсь, что добро, сдѣланное мною, превышаетъ зло. Если ты чувствуешь призваніе вступить на то поприще, вполнѣ понимая затрудненія и жертвы, которыя ожидаютъ тебя впереди, то повѣрь,-- я не буду тебя останавливать изъ-за своихъ частныхъ желаній и чувствованій. Мы не вѣчные жители здѣшняго міра. Гораздо важнѣе дѣлать добро и поступать по справедливости, чѣмъ наслаждаться благами кратковременной жизни.
При этихъ словахъ судья Клэйтонь обнаруживалъ одушевленіе болѣе, чѣмъ когда нибудь, и потому, не удивительно, что сынъ его былъ сильно растроганъ..
-- Батюшка, сказалъ онъ, вынимая изъ кармана записку:-- вы намекнули на миссъ Гордонъ. Вотъ эта записка, которую я получилъ въ утро роковаго засѣданія, покажетъ вамъ, до какой степени виды миссъ Нины согласуются съ моими.
Судья Клэйтонъ надѣлъ очки и прочиталъ записку внимательно, два раза. Передавая ее сыну, онъ замѣтилъ, съ обычною холодностью: -- Она знаетъ лучше!