ГОЛОСЪ ВОПІЮЩАГО ВЪ ПУСТЫНѢ
Клэйтонъ спокойно сидѣлъ въ своей адвокатской конторѣ, разбиралъ и приводилъ въ порядокъ дѣла, подготовляя ихъ къ передачѣ другому лицу. Въ это время мальчикъ-негръ принесъ съ почты нѣсколько писемъ. Клэйтонъ бѣгло взглянулъ на адресы, и выбравъ одно изъ писемъ, прочиталъ его съ величайшимъ волненіемъ, потомъ сжалъ его въ рукѣ, схватилъ шляпу и побѣжалъ на ближайшій постоялый дворъ.
-- Дайте мнѣ лучшую лошадь, которая можетъ пробѣжать день и ночь! сказалъ онъ. Я долженъ ѣхать съ быстротою, отъ которой зависитъ жизнь и смерть.
Спустя полчаса, Клэйтонъ уже мчался во весь опоръ по загородной дорогѣ. При дурномъ состояніи дорогъ и не менѣе дурномъ почтовомъ управленіи, Клэйтонъ, взявъ почтовый экипажъ, доѣхалъ бы до Канема не раньше, какъ на третьи сутки. Но, употребивъ всѣ свои усилія, онъ надѣялся прибыть туда въ двадцать-четыре часа. Онъ мчалъ стремглавъ, не давалъ лошади перевести духъ, и на первой станціи перемѣнилъ ее. Продолжая такимъ образомъ свой путь, онъ, въ три часа слѣдующаго утра, находился уже въ лѣсахъ, отстоявшихъ отъ Кавема миль на пятнадцать. Сильное напряженіе нервной системы, дѣлавшее его до этой минуты нечувствительнымъ къ усталости, начинало мало по малу ослабѣвать. Всю ночь онъ ѣхалъ по глухому, дикому сосновому лѣсу; никто не видѣлъ его, кромѣ мерцающихъ, таинственныхъ звѣздъ. На послѣдней станціи, гдѣ Клэйтонъ намѣревался перемѣнить лошадь, все было повержено въ ужасъ и смущеніе. Трое въ домѣ лежали мертвые и четвертый умиралъ. По всей дорогѣ, при каждой остановкѣ, воздухъ, повидимому, былъ наполненъ летучими и преувеличенными слухами о страхѣ и смерти.
По мѣрѣ приближенія къ Канема, Клэйтонъ началъ испытывать то, невольно приводящее въ трепетъ ощущеніе, которое, вѣроятно, испытывалъ каждый изъ насъ, хотя и не въ такой степени, возвращаясь домой послѣ долгаго отсутствія и воображая, что его ожидаетъ какое нибудь несчастіе, которому онъ не въ состояніи опредѣлить границъ. Передъ разсвѣтомъ Клэйтонъ проѣзжалъ мимо хижины стараго Тиффа. Какое-то странное движеніе души побуждало его остановиться на минуту и предварительно въѣзда въ предѣлы Канема, сдѣлать нѣкоторыя освѣдомленія. Но, подъѣхавъ къ хижинѣ, онъ увидѣлъ, что ворота стояли настежь и дверь въ самую хижину была открыта. Клэйтонъ сдѣлалъ нѣсколько окликовъ и не получивъ отвѣта, сошелъ съ лошади, и ведя ее за поводъ, заглянулъ въ открытую дверь. Достаточно было даже тусклаго мерцанія звѣздъ, чтобы убѣдиться, что хижина была покинута ея обитателями. Это обстоятельство Клэйтонъ принялъ за дурное предзнаменованіе. Въ то время, когда онъ садился на лошадь, въ непроницаемой глубинѣ лѣса и въ недальнемъ разстояніи, раздался звучный и сильный голосъ, который пѣлъ величественнымъ, минорнымъ тономъ, слѣдующія слова:
"Сѣдяй въ славѣ, на облакѣ, какъ на престолѣ;
Пріидетъ Господь въ пути пламени!
Громъ и мракъ, молнія и буря
Будутъ предвѣстниками этого страшнаго дня."
Неудивительно, что эти звуки и эти слова привели въ трепетъ Клэйтона, утомленнаго продолжительной ѣздой и доведеннаго до изнеможенія страшными предположеніями, наполнявшими его душу и текъ раздражительно дѣйствовавшими на его нервную систему. Онъ ощущалъ даже сильный страхъ, когда подъ вѣтвями сосноваго лѣса показалась темная человѣческая фигура, плавно подвигавшаяся впередъ, подъ тактъ уныло распѣваемыхъ словъ.
-- Кто ты такой? вскричалъ Клэйтонъ, дѣлая надъ собою усиліе и стараясь возбудить свою неустрашимость.
-- Кто я? отвѣчала фигура.-- Я -- голосъ вопіющаго въ пустынѣ. Я возвѣщаю этому народу судъ Божій!
Читатели наши, вѣроятно, могутъ представить себѣ неопредѣленное мерцаніе свѣта, между наступленіемъ утра и исчезновеніемъ ночи, глухое пространство лѣса, обстоятельства, сопровождавшія поѣздку Клэйтона, и странныя слова неизвѣстнаго человѣка. Въ теченіе нѣсколькихъ секундъ, Клэйтонъ оставался въ недоумѣніи, что ему дѣлать, между тѣмъ, какъ путникъ продолжалъ:
-- Я видѣлъ Господа, шествующаго съ десятью тысячами святыхъ Его! Передъ нимъ шла моровая язва и горящіе уголья сыпалось изъ-подъ ногъ Его.
Размышляя о томъ, что означали эти странныя слова, Клэйтонъ тихо подвигался впередъ. Наконецъ неизвѣстный человѣкъ вышелъ изъ глубины лѣса, остановился посреди дороги и съ повелительнымъ жестомъ вытянулъ руку.
-- Я знаю, кого ты ищешь, сказалъ онъ: -- но это тебѣ не будетъ дано; потому что время смерти наступило и люди будутъ судимы. Се свѣтлое облако, и на облакѣ сидитъ подобный Сыну Человѣческому. На головѣ Его вѣнецъ, и въ рукѣ Его острый серпъ. (Откр. св. Іоан. XIV, 14).
Сказавъ это и махнувъ рукой надъ головой, съ дикимъ одушевленіемъ воскликнулъ:
" Пусти острый твой серпъ и обрѣжь грозды винограда на землѣ; поелику созрѣли на немъ плоды... И давили ягоды въ точилѣ внѣ города и потекла кровъ изъ точила даже до уздъ конскихъ! (Откр. св. Іоан. XIV, 18, 20). Горе, горе живущимъ на землѣ oтъ остальныхъ трубныхъ гласовъ трехъ ангеловъ, которые будутъ трубить! (VIII, 13).
Грозныя слова раздавались въ глубинѣ лѣса, какъ проклятіе ангела-истребителя. Послѣ непродолжительной паузы, неизвѣстный человѣкъ продолжалъ болѣе спокойнымъ и скорѣе плачевнымъ голосомъ:
-- Не плачь о мертвыхъ, не оплакивай! Се Агнецъ стоитъ на горѣ Сіонѣ, и съ нимъ сто-сорокъ-четыре тысячъ, коихъ имя отца Егь написано на челахъ. Это суть тѣ, которые не осквернились съ женами; это суть тѣ, которые идутъ за Агнцемъ, куда бы Онъ ни пошелъ, И во устахъ ихъ нѣтъ лукавства; они непорочны предъ престоломъ Божіимъ (XIV, 4, 5.)
Незнакомецъ медленно пошелъ въ сторону, и, пробираясь по чащѣ лѣса, распѣвалъ какой-то гимнъ, на этотъ разъ унылымъ, погребальнымъ тономъ, долетавшимъ до слуха Клэйтона, какъ звуки похороннаго колокола.
Въ то время, какъ Клэйтонъ медленно пробирался впередъ по незнакомой дорогѣ, непонятный, необъяснимый страхъ все болѣе и болѣе овладѣвалъ имъ. Звуки голоса и дикіе жесты незнакомца привели ему на память странное событіе на митингѣ. Хотя онъ и старался насильственнымъ образомъ убѣдить себя, что прорицателемъ этихъ странныхъ предсказаній былъ какой нибудь безумный, изступленный фанатикъ, еще болѣе воспламененный при видѣ смерти и разрушенія, окружавшихъ его со всѣхъ сторонъ; но все же Клэйтонъ не могъ разсѣять страшныхъ предчувствій, тяжелымъ камнемъ лежавшихъ на его сердцѣ. Жизнь человѣческую можно сравнить съ домомъ, посѣщаемымъ призраками; основою ей служитъ таже самая земля, исполненная мрака и тѣней смерти. Тысячи, одаренныхъ жизнію, фибръ соединяютъ насъ съ невѣдомымъ и невидимымъ міромъ; сердца, самыя непоколебимыя, ни на секунду не останавливающія своего біенія, даже при невыразимыхъ ужасахъ, обливаются кровью и замираютъ при едва слышномъ шопотѣ изъ-подъ завѣсы, скрывающей отъ насъ этотъ невѣдомый міръ. Быть можетъ, для самаго невѣрующаго въ тайны духовнаго міра бываютъ минуты, о которыхъ, разумѣется, ему стыдно было бы разсказывать, но въ которыя онъ вполнѣ покаряется вліянію страшныхъ явленій, привязывающихъ насъ къ той невѣдомой странѣ. Не удивительно, что Клэйтонъ, наперекоръ своему мужеству, чувствовалъ себя какъ человѣкъ, которому сдѣлано таинственное предостереженіе. Тяжелый камень, тяготившій его, отпалъ отъ груди, когда туманная мгла утренней зари прорѣзалась яркими лучами восходящаго солнца, когда наступилъ радостный и ликующій день, когда печаль, воздыханіе и смерть показались ему тяжебымъ сноводѣніемъ. Въ теченіе всей этой страшной кары странно было видѣть неизмѣнную правильность, великолѣпіе и красоту въ дѣйствіяхъ и явленіяхъ природы. Среди всеобщаго страха и стоновъ умирающихъ, среди рыданій и сокрушенія сердецъ солнце выходило и заходило во всемъ своемъ блескѣ и величіи; роса играла своими радужными цвѣтами, и сумерки покрывали небо завѣсой, усѣянной звѣздами; птицы пѣли, источники струились и журчали, цвѣты плѣняли своей роскошью, словомъ, въ природѣ во всемъ замѣтенъ былъ избытокъ жизненныхъ силъ, все радовалось и все ликовало. Вступивъ въ предѣлы плантаціи Канема, Клэйтонъ съ нетерпѣніемъ спросилъ перваго встрѣчнаго о здоровьѣ госпожи, которой принадлежало Канема.
-- Слава Богу, она еще жива, было отвѣтомъ
-- Слава Богу, сказалъ въ свою очередь Клэйтонъ: -- всѣ мои опасенія были ни больше, ни меньше какъ сонъ.