Мистер Джеретт потушил огарок свечи, чтобы сохранить его на случай какой-нибудь непредвиденной крайности. Он, вероятно, решил (сознательно или полусознательно), что хуже мрака ничего быть не может и что лучше поэтому сохранить возможность уйти от мрака, если положение станет невыносимым. Во всяком случае, было полезно сберечь небольшой запас света, хотя бы для того, чтобы взглянуть, когда захочется, на часы.
Задув свечу и поставив ее около себя на пол, он удобно устроился в кресле, откинулся назад и закрыл глаза, надеясь заснуть. Но тут его постигло разочарование. Никогда в жизни он еще не чувствовал себя менее склонным ко сну. Через несколько минут ему пришлось отказаться от этой попытки. Но что ему делать? Гулять? Разве он мог бродить ощупью в абсолютном мраке, рискуя ушибиться или, что еще хуже, наткнуться на стол и грубо потревожить покойника? Уж во всяком случае, у покойника есть право лежать спокойно и быть неприкосновенным для всего резкого и грубого. Джеретту почти удалось убедить себя, что именно это соображение не позволило ему рисковать столкновением со столом и прикрепило его к креслу.
Пока он раздумывал над этим, ему вдруг показалось, что на столе, где лежал покойник, раздался какой-то слабый звук; какого рода это был звук, он не сумел бы себе объяснить. Он не повернул головы -- какой смысл в полном-то мраке? Но он стал прислушиваться. Отчего же нет? И, прислушиваясь, он вдруг почувствовал головокружение и ухватился, чтобы не упасть, за ручки кресла. В ушах у него стоял странный звон; ему казалось, что у него лопается голова; одежда давила ему грудь. Все это смущало его. Может быть, это симптомы страха? Вдруг с протяжным сильным вздохом его грудь куда-то провалилась; он сделал глубокое вдыхание, которое вновь наполнило воздухом его истощенные легкие, и головокружение прошло. Он понял: очевидно, он так напряженно слушал, задерживая дыхание, что чуть не задохнулся. Это открытие неприятно поразило его. Он встал, оттолкнул кресло ногой и вышел на середину комнаты. Но в темноте далеко не пройдешь; он начал пробираться ощупью и, нащупав стену, добрался, следуя по ней, до угла, повернул, прошел мимо двух окон и здесь, в другом углу, с размаху наткнулся на этажерку и опрокинул ее. Шум испугал его. Это его раздосадовало. "Черт возьми, как я мог забыть, что здесь этажерка!" -- пробормотал он, нащупывая путь вдоль третьей стены к камину. "Надо навести порядок", -- сказал себе мистер Джеретт и начал шарить по полу за свечкой.
Найдя огарок, он зажег его и тотчас же взглянул на стол, где, само собой разумеется, ничто не изменилось. Этажерка валялась на полу: он забыл поставить ее на место. Он оглядел всю комнату, разгоняя глубокую тень колебаниями свечки в своей руке, и наконец, дойдя до двери, подверг ее испытанию, изо всех сил поворачивая и дергая ручку. Дверь не поддалась, и это, по-видимому, дало ему какое-то удовлетворение. Он даже еще крепче запер ее с помощью задвижки, которую он раньше не заметил. Вернувшись в кресло, он посмотрел на часы: половина десятого. Вздрогнув от удивления, он приложил часы к уху. Они не остановились. Свеча стала заметно короче. Он снова потушил ее и поставил ее около себя на пол.
Мистеру Джеретту было как-то не по себе. Он тяготился окружающей обстановкой и сердился на себя за это. "Чего мне бояться? -- думал он. -- Это нелепо и постыдно. Я не способен на такую глупость". Но мужество не вызывается решением: "Я буду храбрым" -- или сознанием, что момент настоятельно требует приложения мужества. Чем больше Джеретт осуждал себя, тем больше поводов находил он для своего осуждения. Все вариации, которые он мысленно разрабатывал на простую тему о безобидности мертвых, только усиливали в нем его душевный разлад. "Что же это! -- громко воскликнул он в мучительном томлении. -- Что же это! Неужели я, лишенный даже тени какого бы то ни было суеверия, я, не признающий бессмертия, я, более чем когда-либо убежденный, что будущая жизнь только праздная мечта, -- неужели я потеряю пари, честь и самоуважение, может быть, даже рассудок, из-за того только, что какие-то там мои предки, дикари, жившие в пещерах и берлогах, вбили себе в головы чудовищное представление, будто бы мертвецы бродят по ночам и будто бы..."
Мистер Джеретт ясно, безошибочно услышал за собой тихий, мягкий шум шагов: это были человеческие шаги, и они неуклонно и последовательно приближались к нему!