4 февраля 1890 г.
На заседании министров 26 января я еще раз развил мысль об опасности высочайших указов, но встретил со стороны Беттихера и Верди возражение, что отрицательный вотум министров вызовет неудовольствие императора. Мои коллеги обнаружили sacrificium intellectus перед монархом, мои заместитель и помощник поступили бесчестно со мной. Напрасно я убеждал их в том, что ответственные министры, которые, усматривая, что их суверен вступил на путь, опасный для государства, не говорят этого прямо, а изменяют конституцию, превращая императора в своего советника, что такие министры совершают государственную измену. Против этих соображений господин фон Беттихер, при одобрении военного министра, выдвигал все одну и ту же фразу, что мы должны сделать что-нибудь для удовлетворения императора. Так как прочие мои коллеги воздерживались от участия в дискуссии между мной и Беттихером, то я должен был отказаться от надежды добиться единодушного вотума против опасных для государства планов императора. Я рассчитывал, что Совет министров будет действовать так же, как и в былое время, когда дед императора вступил на опасный путь под влиянием дамских, масонских и прочих происков. В таких случаях министры умели действовать единодушно, забывая о своих разногласиях; старый правитель сдавался, когда видел, что нет голосов за него. Припоминаю только одно исключение. По принятии французским Национальным собранием Франкфуртского мирного договора 18 мая 1871 г., мы могли отозвать из Франции все наше войско, за исключением частей, необходимых для оккупации некоторых ее департаментов. Министры были согласны немедленно распустить все отряды, которые не должны были нести военной службы, и подготовить вступление расположенных в Берлине полков в ближайшее время, во всяком случае не позже мая. Но тут мы встретили упорное противодействие со стороны Его Величества. Как я узнал, императрица Августа хотела присутствовать при вступлении войск, но не прежде чем закончит курс лечения в Бадене. Император хотел исполнить желание своей супруги и, кроме того, видеть возвращение полков в полном боевом составе. Напрасно мы указывали ему на совещаниях, которые тянулись целые дни и происходили в то время в нижнем этаже дворца, на все возрастающие расходы, на состояние людей, так давно оторванных от семьи и дела, на крайнюю необходимость вернуть сельскому хозяйству рабочую силу. Император, который не мог раскрыть перед Советом министров истинных причин своей настойчивости, был подавлен нашими аргументами и тем не менее упорно настаивал на том, чтобы вступление войска было отложено до середины июня и чтобы войска сохранили свой боевой состав. Во время совещания слышно было, как кто-то грузно шагал взад и вперед этажом выше и как звенели и качались люстры. Когда закончилось последнее из этих безрезультатных совещаний, ко мне подошел Лауэр, лейб-медик императора, и предупредил, что опасаются самых тяжелых последствий для здоровья Его Величества, может быть, даже удара, если домашний мир не будет восстановлен. После этого сообщения Совет министров уступил: вступление армии состоялось лишь 16 июня, в присутствии Ее Величества.
В данном случае, когда Совет министров отказывал мне в своей поддержке, я хотел подействовать на императора, прибегнув к другим факторам. Мне казалось, что такую помощь могли бы оказать Государственный совет и Совет народного хозяйства, которым я мог разъяснить влияние императорских указов на предстоящие выборы, и, наконец, иностранные правительства, которые могли ожидать от одностороннего разрешения императором рабочего вопроса таких же последствий, какие грозили нам. Предложение, сделанное мной в том же заседании 26-го, созвать Государственный совет и международную конференцию было принято. Таким образом, заявлениям безответственных и невежественных дилетантов противопоставлялось мнение сведущих людей.
Редактирование соответственных указов я принял на себя. Названная камарилья держалась мнения, что манифест в духе императора оказал бы на выборы в рейхстаг благоприятное влияние. Я был убежден в противном, но не предвидел, что результат выборов 20 февраля в такой степени подтвердит мою правоту. Основываясь на своем опыте, я предвидел результат туманных и широковещательных мероприятий, особенно приняв во внимание события прошлогодней стачки; я был убежден, что лживые и полные искажения избирательные речи не раскроют действительных намерений правительства, а выдвинут на передний план волнующую народ критику существующего порядка.
Декларация, возвещающая перед выборами какие-нибудь коренные изменения, может подействовать благоприятно на их исход, когда они обусловлены несомненными фактами, не поддающимися искажению, например, вражеским нападением или покушениям вроде акта Нобиллинга. Прямой, непосредственной критики декларации я не боялся, лишь бы она исходила из деловых соображений, но боялся, чтобы враждебная установленному порядку агитация не использовала ее для своих целей. Поэтому, хотя меня и беспокоило, конечно, какое действие окажут угодные императору указы, но большее значение придавал я тому, чтобы повлиять на самого императора. 40 лет политической деятельности и в Пруссии, и на общеимперской службе убедили меня в том, что задача моя -- оберегать императора от таких воздействий на него и таких шагов, которые могли бы вызвать упадок королевской власти и поколебать прочность империи, окрепшей с 1862 г. благодаря моим стараниям, а не от мимолетных результатов избирательной борьбы.
За 40 лет перед моими глазами прошло немало парламентов, и я считал их менее вредными для развития государства, чем монархические заблуждения, которым не было места с 1858 г., когда принц-регент заложил основы новой эры. И тогда регент, честно понимая свой долг -- оказывать благодеяния подданным, -- предполагал, что они были лишены их вследствие излишнего усердия одних и несправедливого властолюбия других. В то время также пристала к наследнику престола кучка корыстолюбивых, честолюбивых карьеристов, в лице партии Бетмана-Гольвега, не успевших ничего во времена Мантейфеля, и старалась использовать в своих интересах разлад между благородными стремлениями наследника и слабым знанием практической жизни, восстанавливая его против правительства брата и выдавая свою оппозицию за борьбу во имя человеческих прав.
Чтобы успокоить до некоторой степени нетерпение императора, я составил два указа -- на имя имперского канцлера и министра торговли -- в духе его требований и в свойственном ему высоком стиле. Докладывая эти указы, я заявил, что они составлены по долгу повиновения его велениям, но что я настоятельно прошу от немедленного опубликования их отказаться, подождать того момента, когда их можно будет внести в рейхстаг, в ясной и точной редакции, в виде соответственных законопроектов, и во всяком случае не затрагивать публично рабочего вопроса, пока не закончатся выборы. Неопределенный и слишком общий характер высочайших обещаний возбудит ожидания, удовлетворение которых лежит за пределами возможного, неисполнение же увеличит запутанность положения. Если бы император через несколько месяцев или недель осознал вред и опасность, которых я боялся, у меня осталась бы возможность напомнить ему, что я самым решительным образом возражал против его мероприятий и составил указ только по долгу послушного чиновника, находящегося еще на службе. Я закончил свой доклад просьбой -- разрешить только что прочитанные бумаги бросить в тут же горевший камин. Император ответил: "Нет, нет, дайте сюда"... -- и поспешно подписал оба указа. 4 февраля они появились не контрассигнованными в "Reichs und Staatsanzeiger" (Правительственный указатель) и гласили:
Имперскому канцлеру "Я решил принять участие в деле улучшения положения немецких рабочих в пределах, которые налагает необходимость сохранить германскую промышленность способной к конкуренции на мировом рынке, и таким образом рбеспечить существование рабочих. Упадок родных промыслов, вследствие сокращения их сбыта за границу, оставил бы без хлеба не только предпринимателей, но и рабочих. Трудности улучшения положения нашего рабочего могут быть если не разрешены, то смягчены только посредством международного соглашения всех стран, заинтересованных в господстве на мировом рынке. В убеждении, что и другие правительства одушевлены желанием общими силами проверить справедливость стремлений, для обсуждения которых рабочие этих стран уже организуют международные совещания, я повелел своим представителям официально запросить, в первую очередь Францию, Англию, Бельгию и Швейцарию, склонны ли их правительства вступить в переговоры с нами в целях международного выяснения возможности пойти навстречу тем потребностям и желаниям рабочих, которые выявлялись в беспорядках последних лет, и лишь только последует с их стороны принципиальное согласие на мое предложение, я уполномочу Вас пригласить кабинеты всех правительств, выражающих такое же сочувствие рабочим, на конференцию, для обсуждения указанных вопросов.
Вильгельм R"
Министру общественных работ, торговли и промышленности
"Вступая в управление страной, я объявил о своем решении и впредь заботиться о развитии нашего законодательства в направлении, коему следовал в Бозе почивший дед мой, на благо экономически более слабой части населения в духе христианской морали. Как ни важны и ценны мероприятия, установленные до сей поры законодательством и правительством для улучшения положения рабочего сословия, они все же не осуществляют во всей полноте поставленной мной задачи. Наряду с дальнейшим развитием законодательства о страховании рабочих, надлежит пересмотреть ныне действующее Положение о промышленности в части, касающейся условий труда, дабы удовлетворить справедливые жалобы и желания. При пересмотре Положения надлежит исходить из того, что одной из задач государственной власти является урегулирование рабочего времени, продолжительности и условий труда в интересах охраны здоровья и нравственности рабочих, их хозяйственных нужд и прав на равенство перед законом. В целях обеспечения мира между работодателями и рабочими -- надлежит установить законы, которые определили бы формы участия облеченных доверием рабочих представителей в разрешении общих вопросов труда и для защиты их интересов перед работодателями и органами моего правительства. Этим установлением рабочим дается право свободно и мирно заявлять о своих нуждах и приносить свои жалобы, а государственным учреждениям предоставляется возможность быть постоянно в курсе их положения и находиться в общении с ними. Государственные горные промыслы должны по заботливости к рабочему стать образцовыми предприятиями, а между моим горным ведомством и частной горной промышленностью будет установлена органическая связь подчинением последней надзору фабричной инспекции, как это было до 1865 г.
Для разработки этих вопросов повелеваю я собраться Государственному совету под моим председательством и привлечь к его работам сведущих лиц, коих я призову. Личное избрание их я оставляю за собой. Среди трудностей, противостоящих моим намерениям урегулировать условия труда, наибольшее значение имеют те, которые вытекают из необходимости щадить родную промышленность для борьбы с иностранным соперничеством. Поэтому я предписал имперскому канцлеру предложить правительствам тех государств, промышленность коих совместно с нашей владеет мировым рынком, созвать конференцию для установления общих, международных предприятий, регулирующих деятельность рабочих. Имперский канцлер препроводит Вам копию моего к нему указа.
Вильгельм R"
Не имея возможности вырвать с корнем личную инициативу высокой особы, я был доволен тем, что добился, до известной степени, sub repticie, его согласия на созыв Государственного совета и соседних правительств; но в расчете на эти факторы ошибся.
Полагая, что вопрос о хозяйственных интересах государства сыграет решающую роль в Государственном совете и на международной конференции, я переоценивал независимость этих людей и твердость их убеждений. В Государственном совете сервильный элемент был усилен назначением целого ряда неведомых личностей, частью из рабочего сословия, частью из среды берлинских промышленников. Они повторяли старые речи; не обошлось дело и без агитирующего священника. Все чиновники выжидательно молчали. Только Бааре, копевладелец Бохума, и Енке, доверенный Круппа из Эссена, осмелились подвергнуть осторожной критике намерения императора, но их запугали напоминанием о словах императора, частью действительно сказанных, частью выдуманных, и угрозами по адресу предпринимателей, и со страха, что император еще более разгневается и это вызовет новые угрозы против имущих и работодателей, они замолчали. Робость представителей умеренности наряду с уверенностью привычных народных ораторов, которых пригласил император, показали, что от совещания Государственного совета нельзя ожидать честного воздействия на императора.
Император повелел, чтобы заседания происходили в служебных покоях Беттихера, которому было поручено также приглашение представителей рабочего сословия. В качестве вице-президента Государственного совета я по собственному желанию присутствовал на первом четырехчасовом заседании Совета, не принимая участия в дискуссиях. Когда император приступил к голосованию вопросов, которые, по-видимому, формулировал Беттихер, я понял, что из 40 или 50 лиц со мной будут голосовать только Бааре и Енке. Так как, будучи министром, я не мог встать в открытую оппозицию императору, то я воздержался от голосования, объяснив, что находящиеся на посту министры не вправе голосовать в Государственном совете, предрешая таким образом свое голосование в Совете министров. Император повелел занести мое заявление в протокол.
От посещения последующих заседаний я воздержался, поняв из разговора с императором, что этим я исполняю его тайное желание.
Открывшаяся 15 марта международная конференция, упоминанием о которой я несколько забегаю вперед, точно так же не оправдала моих ожиданий. Я предложил созыв этой конференции, предполагая, что Его Величество в такой степени утвердился в мысли о полезности, справедливости и популярности своих начинаний, внушенных ему четырьмя интеллектуальными зачинщиками, что было бы бесполезно добиваться его согласия на приглашение других специалистов. Мне казалось, что этого можно было бы достигнуть на заседании блестящей, им же созванной, конференции и на публичных дебатах в Государственном совете.
Я рассчитывал при этом на честную оценку немецких предложений, по крайней мере со стороны англичан и французов, но я неправильно расценил при этом преобладающие свойства наших конкурентов. Я предполагал с их стороны больше честности и больше гуманности; я допускал, что они либо отвергнут утопическую часть предложений императора, как люди практики, или потребуют подобных же учреждений в других странах: этим достигалось бы равномерное в заинтересованных государствах улучшение положения рабочих и равномерное увеличение издержек производства. Первая альтернатива казалась мне более вероятной, вследствие трудности осуществления второго предположения и невозможности контроля над его проведением в жизнь. Но я не рассчитал, что наши представители смогут всецело подпасть под влияние фраз Жюля Симона и не найдут аргументов в пользу своего императора. Им оставалось сознание, что наши соседи поощряют, холят и оберегают наши иллюзии, когда они толкают наше законодательство к нанесению ущерба немецкой промышленности и рабочим. Они действовали по тому же принципу, что и все враждебные государственному порядку элементы, с которыми я целые десятилетия вел борьбу: в их задачи не входило удерживать императорское правительство от причинения своей родине вреда и убытков.