Удивлением и гневом преисполнилась королева от упорства, выказанного принцессой. Кардинал решил вырвать зло с корнем, он видел повсеместную ненависть к себе и грозную опасность лишиться не только власти, но и жизни. По его совету королева призвала на помощь свою старинную приятельницу, герцогиню Шеврез, которая тайно была впущена в ее спальную. Долго продолжались их совещания.
На другой день герцогиня приехала к коадъютору со своей дочерью Шарлоттой, очаровательной девой-гренадером, прелести которой покорили даже довольно закаленное сердце честолюбивого коадъютора.
-- Какой счастливый случай доставляет мне удовольствие видеть вас? -- воскликнул Гонди, принимая их в своей часовне.
-- Я приехала к вам по делам, -- сказала герцогиня, -- потому что нельзя терять времени.
-- Ах, герцогиня, времена очень изменились, и обещания не были сдержаны даже на первых порах.
-- Значит, вы все еще желаете получить кардинальскую шапку?
-- Принцы де Кондэ, де Конти и принцесса де Лонгвилль противились этому. Потом они были арестованы, заключены в Гавр, где оплакивают свою неволю в узах...
-- Заключение, сопровождающееся всем великолепием их дворцов, как в Париже! Это значит, что они не очень достойны жалости.
-- Я их не жалею, но обещания не сдержаны -- и опять все за то же, двор с некоторого времени делает только глупости. Кардинала Мазарини чуть было не зарезали нынешней ночью.
-- А герцога Бофора прошлой ночью. Мне это уже известно.
-- И по этой причине вас подсылают ко мне. Ну, говорите прямо.
-- Неужели же, монсеньор, вы не на шутку чувствуете теперь такое глубокое презрение к кардинальской шапочке?
-- Нельзя сказать, но есть важные препятствия тому, чтобы эта шапочка досталась мне.
-- Что за препятствия? -- спросила герцогиня.
-- А те, что принцы де Кондэ, де Конти и де Лонгвилль поклялись, что восстанут всеми силами даже против намека предложить мне ее когда-нибудь.
-- Но они в заключении?
-- Ну, так что же?
-- А то, что вы не должны больше чувствовать отвращение к возможности примириться с...
-- С кем бы это? -- спросил Гонди, улыбаясь.
В эту минуту девица де Шеврез уронила платок, и коадъютор, как следовало вежливому кавалеру, поспешил поднять его. Подавая платок девице, прославившейся тем, что тронула его сердце, он почувствовал легкое пожатие руки -- как бы в знак предупреждения. Хорошо, что он сумел понять и правильно растолковать простое движение -- по близорукости он не заметил таинственных знаков, которые ему делала прекрасная Шарлотта при первом вступлении в его комнату.
-- Ну, с кем же иначе? Разумеется, с кардиналом Мазарини, -- закончила герцогиня Шеврез.
-- Герцогиня, -- отвечал коадъютор, -- очень вероятно, что шапочка будет вознаграждением за это прекрасное примирение. Но согласитесь, хотя я очень спокойно живу в стенах этого замка, кто знает, нет ли в них какой-нибудь слабой стены, куда приложилось теперь чуткое ухо с намерением доложить принцу Кондэ, что предводители Фронды выказывают пренебрежение к милостям двора лишь потому, что в действительности они для них недосягаемы.
-- Полноте. Как можно думать, что принцы под замком могущественны, как на свободе.
-- Я хорошо знаю свое время, свой двор, парижан и...
-- Монсеньор, мне удивительно, что вы сомневаетесь в искренности моих слов, -- сказала герцогиня, посмотрев на дочь.
-- Знаю и понимаю, что не могли направить ко мне посланниц, более заслуживающих мое доверие, -- отвечал Гонди, почтительно целуя руку герцогини. Потом он поцеловал руку ее дочери, задержав в своей руке.
-- Следовательно?...
-- Ах, герцогиня, спасение государств всегда зависело от ничтожных причин! Маленькие причины производят великие дела. Елена погубила Трою.
-- Что вы этим хотите сказать?
-- Verba volant! -- сказал он на латыни. -- Думаю, вы плохо понимаете язык Виргилия, я переведу это восклицание, но прошу вас обратить внимание на то, что я всегда с благоговением выполнял приказания ее величества; особенно когда эти приказания, хотя бы как самые простые желания, были выражены на бумаге.
-- Так вам надо слово, написанное рукой королевы?
-- Именно так, и вместе с ним ваше ручательство.
-- Скептик! Вот вам, -- воскликнула Шарлотта, вынимая записку, спрятанную под лифом.
-- Злое дитя! Вам хотелось, чтобы я попросил вас, -- сказал Гонди.
-- Надо же было принять меры предосторожности.
-- А вы хотите, чтобы я не убежал из ваших рук?
-- Что делать? В Париже скучно без двора. Я была бы в отчаянии, если бы король удалился в Сен-Жермен.
Коадъютор прочел следующие строчки, написанные грубым почерком и очаровательной рукой, не имевшей себе подобной во всей Европе.
"Я не могу поверить, несмотря на прошлое и настоящее, что монсеньор коадъютор не принадлежит к числу моих друзей. Прошу его предоставить мне случай увидеться с ним так, чтобы никто этого не знал, кроме госпожи де Шеврез. Ручательством за его безопасность будет это имя:
АННА".
-- Ну что вы на это скажете? -- спросили обе женщины, обратив на него умоляющие взгляды.
Гонди хотел было отвечать, но, желая заплатить доверием за доверие, написал следующее:
"В жизни моей не было минуты, в которую я не принадлежал бы вашему величеству. Для меня слишком много счастья в возможности умереть за вас, чтобы думать о своей безопасности. Куда вы повелите мне явиться, туда и явлюсь.
ГОНДИ".
В эту минуту коадъютор переходил Рубикон и совершил это со всеми подобающими правилами честности: он вложил в конверт записку королевы со своей. Не любовь ли внушала ему мысль, что искренность есть самая выгодная дипломатия?
Что бы там ни было, но в тот же вечер он получил записку от герцогини Шеврез:
"В полночь, в монастыре Сент-Онорэ".
Коадъютор надел на себя черный костюм, надвинул на глаза шляпу с широкими полями и прямо из своей часовни спустился по витой лестнице во двор. Ночь была темная, никто в доме не обратил внимания на выход коадъютора; притом же всем были известны его таинственные привычки.
Он поспешно вышел на улицу Сен-Тома, где в те времена возвышался замок Шеврез, а от него шагов через сто стоял монастырь Сент-Онорэ. Это место мало посещалось пешеходами и пользовалось недоброю славою в народе. Но Гонди всю свою жизнь хвастался своей храбростью и отвагой, его трудно было напугать. Прошло не более пяти минут, и показалась тихая тень, как кошка пробиравшаяся к нему.
-- Монсеньор, не угодно ли вам следовать за мной?
Коадъютор не сомневался в успехе свидания, узнав в этой тени Габери, пажа королевы. Не для шуток решаются призывать к себе такого важного сановника, такого могущественного бунтовщика, каким он считал себя.
Они прошли в Пале-Рояль через двор, наполненный огромными резервуарами, откуда проводилась вода для фонтанов в саду. Потом отворилась дверь, которая привела их по лестнице прямо в часовню.
Королева сидела в больших креслах, усеянных лилиями. Коадъютор при первом взгляде заметил два стула, указывающие места для людей, которые примут участие в совещании. Но королева была одна, она любезно предложила ему садиться.
-- Господин коадъютор, -- сказала она самым очаровательным голосом, -- ваше согласие прийти ко мне доказывает вашу преданность королю и государству. Не сомневаюсь, что вы из первых присоединитесь к моим усилиям, чтобы потушить смуты, волнующие Париж.
-- Я готов к услугам вашего величества и обещаю вам содействие моих друзей.
-- Они многочисленны и очень отважны, я знаю это. Прошу вас поверить, что я не останусь неблагодарною.
"Высокомерная испанка, видно, очень нуждается во мне", -- подумал Гонди, показывая всем видом бескорыстие и смирение.
-- Мои друзья разделяют мой образ мыслей и сочтут за счастье пролить свою кровь для общего умиротворения, -- сказал он.
-- Притом же это умиротворение очень удобно в отсутствие принцев.
-- Конечно, теперь меньше людей, которых надо удовлетворить. За исключением герцога Орлеанского...
-- Не говорите о нем, вам известно лучше, чем кому-нибудь, что его высочество верноподданнейший слуга своего короля.
Гонди хотел что-то сказать, но дверь отворилась и вошел Мазарини.
-- А, наконец вот и господин коадъютор! Как я рад, что опять вижу вас! Сколько на свете есть людей, которые из себя выходят, чтобы нас разлучить.
-- Вашему высокопреосвященству известно, что я употреблял все усилия, чтобы не отставать от вас.
-- Как хорошо сказано! -- воскликнул Мазарини в поддельном восторге от этих слов. -- Не позволите ли мне, ваше величество, нарушить уважение к вам?
-- Каким это образом? -- спросила Анна Австрийская, улыбаясь.
-- Позвольте мне в вашем присутствии обнять человека, к которому я питаю столько же уважения, сколько и любви.
-- Вы осыпаете меня своими милостями, -- сказал смущенный коадъютор.
Кардинал бросился на него и прижал к своей груди с такой силой, что не будь тут крепкого стула, коадъютор упал бы.
-- Господин коадъютор, -- воскликнул Мазарини, -- государыня знает мою мысль и лично подтвердит, что я жалею только об одном -- зачем не от меня зависит сейчас же надеть на вас мою красную шапочку.
-- Монсеньор, в настоящую минуту есть другая вещь, которая для меня гораздо важнее кардинальского достоинства, гораздо приятнее и полезнее красной шапочки.
-- Что же это такое?
-- Вы присоединили меня к вашей партии, господин кардинал, и, следовательно, подвергаете меня ненависти принца Кондэ, который, по освобождении из тюрьмы, придет в бешенство и будет только хлопотать о том, как бы погубить меня, покончить со мной.
-- Он не будет освобожден, -- произнесла королева резким тоном, свойственным женщинам, когда воля их непреклонна.
-- Кто знает? -- сказал Мазарини, пожимая плечами. -- Царственное милосердие так велико!
-- Чего желаете вы, монсеньор? -- спросила королева.
-- Признаюсь вам, государыня, если вы дадите высокое положение одному из моих друзей, то это предохранит меня от мести принцев.
-- А этот друг, конечно, герцог Бофор, -- заметил Мазарини.
-- Действительно так.
-- Вы желаете, чтобы он получил после смерти своего отца звание начальника морских сил Франции? Он будет генерал-адмиралом, я вам это обещаю от имени короля, -- сказал кардинал.
-- А вы получите кардинальскую тиару, -- добавила королева.
-- Теперь мы рассмотрим ваш план примирения.
Коадъютор предвидел этот вопрос и, вынув из кармана четырехугольную бумагу, разложил ее на столе перед королевой, это был план Парижа. По крайней мере, полчаса прошло за рассматриванием улиц и площадей столицы; отмечались места, наиболее угрожавшие правительству, назначалось, где расставить караулы, а где для предотвращения мятежа собрать войско.
Коадъютор предвидел необходимость отразить удар при распространении известия, что он перешел на сторону двора. Если он сам умел в случае надобности возмутить Париж, то небезызвестно ему было, что господа члены парламента тоже не упустят случая покричать: "Караул! Измена!" -- и возмутить чернь против перебежчика.
На том и окончилось свидание. Мазарини еще раз обнял своего врага.
Гонди удалился, кланяясь с таким смирением, какое только осталось у него в запасе от захватившей его радости и торжества.
Когда он ушел, Мазарини подождал несколько мгновений, потом повернулся к королеве и сказал, указывая на дверь:
-- Он лжет!
-- Что вы хотите этим сказать?
-- Объясню это вашему величеству позже, а теперь прощайте.
-- Что вы будете делать?
-- Буду работать, чтобы укрепить корону, которую этот проклятый поклялся разрушить в свою пользу.
-- Но послушайте, кардинал...
-- Прошу простить меня, время не терпит.
Анна Австрийская не стала задерживать своего министра, которому верила полностью.
Коадъютор, откланявшись королеве, вышел из Пале-Рояля так же таинственно, как и вошел. Кому удалось бы видеть его в этой прогулке, тот удивился бы, с какой быстротой и ловкостью он шел по этим улицам, наполненным зловонным запахом болот. Он не шел, а точно летел на крыльях надежд -- кто головой досягает лучезарных небес, тот, конечно, не обращает внимания на то, что ноги его касаются грязи. Он остановился около человека, стоявшего у входа на Новый мост.
-- Завтра в полдень мне нужен бунт на рынке, -- сказал Гонди отрывисто.
-- Тут трудного ничего нет, -- был ответ.
-- Чтобы один крик господствовал: "Долой Мазарини!" Это должно быть убедительно настолько, чтобы завтра же вечером кардинал убрался из Парижа.
-- Но он убрался, монсеньор.
-- Что это значит, Мизри?
-- Вы ушли в одну дверь, а кардинал в другую.
-- Кто вам сказал?
-- Человек, который шел скорее вас. Он по моему приказанию день и ночь караулит его.
-- Куда он уехал?
-- Он сел в почтовый экипаж и помчался во весь опор. Коадъютор, не обращая внимания на своего таинственного поверенного, в раздумье пошел по направлению к набережной Люнет.
"Он притворился, будто покинул Париж, -- думал коадъютор. -- Но это для того, чтобы внушить мне полное доверие, а, в сущности, он уехал не дальше Рюэля".
Он остановился, Мизри подошел к нему.
-- Все так, -- сказал он поверенному, -- бунт не помешает завтра, только надо его произвести четырьмя часами раньше и распространить до стен Пале-Рояля.