Через час после этих событий Мартино прохаживался в своей столовой вокруг накрытого стола. Каждую минуту он переходил от окна, выходившего на улицу, к окну, выходившему в сад. Напрасно он напрягал зрение, всматриваясь в дальний конец Сент-Антуанской улицы, напрасно приглядывался к калитке, выходившей в садовую аллею, -- Генриетта Мартино не показывалась.
"А между тем она пошла только к обедне, -- говорил он про себя, -- отсюда до церкви совсем недалеко. Обедня часа два уже как кончилась".
Советник начинал терять терпение, что было совсем несовместно с его характером. Должно быть, много мрачного и тяжелого накопилось в его жизни, если возмутилось спокойствие этой прекрасной души. Он задавал уже себе вопрос, не пойти ли ему за женою; издали ему слышались как будто глухие раскаты грома. Вдруг вошел его слуга и доложил, что какой-то неизвестный человек желает его видеть.
Советнику тотчас пришла в голову мысль, что ему принесли известие о жене, он приказал немедленно впустить неизвестного.
Человек, которого привел слуга, был в самом отвратительном, нищенском одеянии. Один глаз у него был залеплен черной тафтой, из-под которой виднелись страшные язвы и струпья; все лицо закрывала растрепанная, местами поседевшая борода, из которой торчал нос с характерными признаками беспутной жизни. Словом, название "пьяная рожа" как раз подходило к этому человеку.
Советник, взглянув на эту отвратительную личность, спросил, что ему надо.
-- Я прислан к вам некоторой особой, которая питает к вам искреннейшее уважение. Она пришла бы в отчаяние, если бы с вами случилось несчастье, -- так приказано мне сказать вам.
-- Что это за особа?
-- Бывший коадъютор, а ныне кардинал Ретц.
-- Так вы присланы от господина кардинала? -- спросил советник, не скрывая своего недоверия к посланному.
-- Господин коадъютор, как вам известно, благодетель всех несчастных и бедных в Париже; часто помогает он нам, зато мы все преданы ему душою и телом и считаем за счастье служить ему, когда и чем угодно.
-- У вас язык красноречивее, чем у обыкновенных нищих, -- заметил советник недоверчиво.
-- Было время, когда я учился и служил, но разные несчастья повергли меня в бездну отчаяния и злоключений. Вследствие этого господин коадъютор оказывает мне предпочтение, когда дает особенно важные поручения.
-- Говорите же, что он вам поручил, -- сказал Мартино, хорошо знакомый с действиями Гонди.
-- Господин советник, подходя к вашему дому и увидев вас на балконе, я подумал, что мое известие должно быть очень важно для вас.
-- С вами всякое терпение потеряешь, -- сказал Мартино, побледнев.
-- У вас прелестная жена и неизбежно много завистников.
-- К делу, скорее к делу!
-- И все же, вы никогда не были ревнивы.
-- Ах ты, мошенник...
-- Не гневайтесь и забудьте, что я вам говорил, -- сказал нищий, направляясь к двери.
-- Останься и договаривай, проклятый! -- закричал Мартино, подбегая к нищему и хватая его за одежду, внушавшую отвращение.
-- Господин советник, я вижу, что прямодушие подвергает большим опасностям и что вы не совсем благосклонно поступите с тем, кто вам скажет правду.
-- Даю тебе слово отпустить тебя и еще дать тебе луидор, если выскажешься скорее...
-- Насчет того, что всегда хочется узнать? -- подхватил нищий со злобной улыбкой.
-- Речь идет о госпоже Мартино?
-- Ничто не может сравняться с ее христианским милосердием; во всем Сент-Антуанском квартале раздаются благословения и благодарственные похвалы ей. Однако, несмотря на общую преданность, случается иногда услышать о лучших людях страшные вещи.
-- А что это за вещи?
-- Говорят, что, не удовлетворяясь спокойной и постоянной любовью молодого мужа, который всеми считается за олицетворение чести и благородства, она находит и тайные наслаждения.
-- Негодяй! Как ты смеешь...
-- Я только повторяю.
-- И это коадъютор подсылает тебя?
-- Господин коадъютор знает отвагу и предприимчивость госпожи Мартино, знает, что она связана дружескими отношениями с некоторыми знатными дамами двусмысленной репутации, знает он все это и в своей любви и преданности вам боится, чтобы не подействовал дурной пример на ту, которую прежде называли образцом добродетельной жены.
Советник вне себя от печали и отчаяния хотел схватить за горло бессовестного клеветника, но тот отступил от него и выставил обе руки перед его глазами. Эти руки были до того ужасны, покрыты язвами, струпьями и грязью, что вид их остановил несчастного мужа.
-- Договаривай же, проклятый, договаривай!
-- Извольте, если вам это угодно. Господин коадъютор советует вам получше присматривать за поведением прекрасного юноши, который с некоторого времени часто посещает вас.
-- Какой это юноша?
-- Господин Жан д'Эр.
-- Жан д'Эр? Не может быть, это честнейший человек в мире.
-- Этот лотарингский рыцарь -- самая безнравственная душа, готовая на всякое бесчестье, -- сказал нищий с сердечным сокрушением о чужих грехах. -- На его совести лежит много тяжких грехов; надо опасаться, что он станет со временем развратнейшим вельможей при дворе, если только не последует вскоре заслуженная им казнь или не выгонят его.
-- Но герцогиня Монпансье и его высочество герцог Орлеанский оказывают ему великое доверие.
-- Это только доказывает, что его хитрость равняется его злобе.
-- Нет, нет, это неправда; тебя не посылал коадъютор с этим поручением, и я не понимаю, что за цель...
-- У господина кардинала нет другой цели, как только быть вам полезным. Кроме того, он дал заметить, что госпожа Мартино давным-давно...
-- Кончай, змея, выпускай весь свой яд!
-- ...в самых лучших отношениях с герцогом Бофором.
-- Давным-давно!..
Тут уж советник не вытерпел и, забыв все отвращение, которое внушала ему гнусная наружность нищего, бросился на него, но злобный вестник проворно отворил дверь и со всех ног бросился через все комнаты к выходу. Мартино догнал его на лестнице, но тут, при виде сбежавшихся слуг, он оправился и, вынув из кармана луидор, бросил его вслед бежавшему.
-- Возьми, негодяй, ты забыл о вознаграждении, -- закричал он.
Но нищий бежал без оглядки прямо за ворота и скоро исчез из вида.
"Денег не взял, -- подумал советник, -- нет, это не нищий".
В глубоком раздумье ушел он в свой кабинет. Взволнованный, терзаемый мучительными сомнениями, опустился в кресло перед конторкой, думая про себя, что переданная ему весть может быть основана на истине.
Долго сидел Мартино под гнетом невыносимой печали, погруженный в какую-то тяжелую дремоту. Он облокотился обеими руками на конторку, опустив на руки голову. Горячий поцелуй на руке вдруг пробудил его.
-- Генриетта! -- воскликнул он.
-- Боже мой! Что с тобой, Арман? У тебя глаза полны слез!
Советник оглянулся и, увидев герцогиню Лонгвилль, вошедшую с его женой, хотел было встать и поклониться ей, но силы оставили его и голова его упала на руки.
-- Любезнейший Мартино, -- воскликнула герцогиня, подбегая к нему и ласково кладя руку на его плечо, -- вы знаете, что я готова все сделать для вас.
-- Ах! Герцогиня, ни вы и никто другой не может устранить причину моей горести, которая проникла в самые тайные изгибы моего сердца, подрылась под основание даже моей жизни...
-- Боже мой! Что же такое случилось? Арман, говори же!
-- Ах, герцогиня, я самый несчастный человек в мире! Она меня разлюбила!
-- Я? Я разлюбила тебя? -- воскликнула Генриетта и, схватив обеими руками его голову, покрыла ее поцелуями. -- Я разлюбила тебя! Но кто же осмелился произнести такую ложь?
Мартино тряхнул головой, как бы прогоняя недобрые мысли, и, схватив руку жены, крепко пожал ее.
-- Ты права! Это была ложь, и я совсем обезумел.
-- О! Вы можете полностью доверять ей! -- воскликнула герцогиня в великодушном порыве.
-- Простите меня, герцогиня, что я сделал вас свидетельницею смешной сцены и моей глупой слабости.
-- Мне простить вас? Ах! Господин Мартино, вы мне доставили счастье присутствовать при зрелище искренней любви чистых сердец, каковы ваши... О! Зачем Господь не дал и мне подобной участи? Зачем я не знаю таких чистых радостей? Два сердца, соединенные законным союзом и любящие друг друга глубокою, чистою любовью -- о! Друзья мои, ведь это небо, это уголок рая открывается перед моими глазами.
Дверь отворилась, и вошел Гонтран-Жан д'Эр.
Мартино побледнел, и Генриетта, державшая его за руку, чувствовала, как его рука задрожала.
-- А, понимаю, -- прошептала она.
Советник выразительно пожал ей руку и с улыбкой подошел к молодому человеку.
-- Очень рад видеть вас, друг мой, -- сказал Мартино, делая ударение на последнем слове и протягивая ему руку с таким достоинством во взгляде и осанке, что Гонтран был поражен.
-- Предупреждаю вас о прибытии ее высочества, -- сказал он, покраснев, но дружески пожимая протянутую ему руку.
Почти вслед за тем вошла герцогиня Монпансье.
-- Ах! Как я рада, что вы здесь, милая кузина, -- сказала принцесса, обнимая герцогиню Лонгвилль. -- Теперь наши дела пойдут скорее.
-- Что такое? -- спросил советник.
-- Я знаю все о происшествии, поэтому-то вы и встретили меня здесь, -- отвечала герцогиня Лонгвилль. -- Я получила письмо от брата. Он указывает, какие меры принять для того, чтобы все партии, поклявшиеся погубить Мазарини, соединили свои усилия так, чтобы разом сокрушить общего врага. Дело доходит до шпаг и пушек, а в этой игре, как вам известно, у принца Кондэ нет равного.
-- Мы овладели городом, и мой отец избрал герцога Бофора губернатором Парижа.
-- Прекрасно, но опасность не в Париже, а в Орлеане.
-- Как в Орлеане? -- воскликнула принцесса.
-- Орлеанцы преданы его высочеству, а кардинал Мазарини решил завладеть городом. Если Орлеан будет взят, то это произведет самое бедственное влияние на судьбу наших друзей, великих и малых.
-- Мой отец поедет в Орлеан, -- сказала принцесса утвердительно.
-- Хорошо, но при этом необходимо, чтобы его сопровождало войско.
-- А если его высочество станет колебаться по своей привычке?
-- У нас готовы полки.
-- Он не станет колебаться; на этот раз я ручаюсь за него.
-- Но это еще не все: вы должны помочь нам уговорить господина Мартино.
-- Что такое? -- спросил он.
-- Любезный Арман, -- сказала советница, взяв его за руку, -- парламент вынес приговор Мазарини -- под страхом смертной казни оставить Францию. Но этого мало. Парламенту следует принять меры более действенные. Должно объявить кардинала мятежником и оценить его голову.
-- Разумеется, парламент согласится, -- подтвердил советник.
-- Мы и не сомневаемся, но надо же кому-нибудь, за отсутствием Брусселя, взять на себя труд предложить это...
-- Вот мы и рассчитываем на вас, -- подхватила герцогиня Лонгвилль.
-- Как! На меня?
-- Вы представите все аргументы и произнесете красноречивое заключение.
-- Но как же это можно?...
-- Не только можно, но и должно.
-- Вы ничего не понимаете! -- воскликнул советник. -- Я член верховного судилища, я друг законов, моя обязанность изучать науку права и верного суждения. Вам всем известно, что не мое дело вмешиваться в политику.
-- Тем лучше.
-- Я -- фрондер и не скрываю того, что душевно радуюсь изгнанию Мазарини, который нанес много оскорблений достоинству судебного управления, насадив в самый центр его свою креатуру. Но из этого еще не следует, что я должен становиться во главе партии, как это сделал наш бедный Брус-сель.
-- И не становитесь. Это слишком тяжелая обязанность для вас! -- воскликнула хорошенькая советница, весело засмеявшись.
-- Вы ошибаетесь, милая моя, -- сказал муж. -- Понуждаемый принудительными мерами, Бруссель сделался на минуту начальником оппозиции двору; но эта честь досталась ему только силой его ревностного желания защитить народ от новых налогов. Я же пришел бы в отчаяние, если бы меня, против моего желания, провозгласили начальником мятежа.
-- Друг мой, вы это сделаете из любви ко мне, -- сказала госпожа Мартино, взяв его за руку.
-- Из дружеской преданности нам, -- умоляли принцессы.
-- Вы сами не захотите, чтобы всюду заговорили о том, что у советника Мартино недостало мужества для защиты законного дела. И это в то время, когда глаза целого Парижа обращены на него.
-- Как это? И почему целого Парижа?
-- Да, целого Парижа. На вас возлагают надежды, ваше имя провозглашается в толпах, вас призывают на парижских рынках.
-- Господи! Да что же это такое?
-- Сами видите, отступать теперь поздно.
-- Бруссель тоже не мог отступить, а что из этого вышло?
-- Его заключение в Бастилию? Но сейчас совсем другое дело: Парижем управляют его высочество герцог Орлеанский и герцог Бофор. Бастилия в наших руках.
-- Вы этого хотите непременно?
-- Ну, я так и знала, он наш! -- сказала Генриетта, обнимая мужа.
-- Генриетта, если ты видела меня до сих пор другом тишины, науки и уединения, так это потому, что все мои надежды и мысли покоились на тебе; заботы о других делах могли отвлечь меня от тебя.
-- Это прекрасно, но вы сейчас же поедете в ратушу.
-- Сегодня нет заседания.
-- Парламент созван по случаю чрезвычайно важных обстоятельств, в настоящую минуту собрались уже все его члены, недостает только вас.
-- О! Женщины! Женщины! -- воскликнул Мартино, подняв руки к небу.
-- Одевайтесь же, карета готова.
-- Она все предвидела!
-- Да не забудьте воткнуть в шляпу вот эту вещь, -- сказала герцогиня Монпансье, всунув ему в руку пучок соломы, который вынула из шляпы Жана д'Эра, наполненной такими пучками.
-- Это что такое?
-- Это символ единения верных.
Советника провожали до ворот обе дамы, не переставая убеждать действовать энергично.
-- Мне трудно только решиться, а раз взявшись за дело, я не знаю колебаний, -- сказал он.
-- Нам тоже надо отправляться, -- заметила принцесса, -- нельзя терять и минуты, если мы хотим содействовать решению парламента. Рынки поставлены на ноги, студенты спускаются с Сент-Женевьевской горы, Бофор ждет их на Гревской площади. Недостает только Сент-Антуанского предместья.
-- Понимаю. И готова, -- сказала Генриетта.
-- Весь Париж должен быть с пучком соломы на головах. Все, кто может держать оружие, должны готовиться пойти навстречу войскам, которые Мазарини высылает против нас.
-- В случае победы нашей стороны, что мы будем делать с Мазарини? -- спросила Генриетта.
-- Колесовать его на Гревской площади! -- воскликнула принцесса восторженно.