Первая попытка.
Фицджеральдъ не скоро заснулъ въ этотъ вечеръ. Пока онъ быстрыми шагами возвращался по Фольгэмской дорогѣ, въ его головѣ тѣснилось, по крайней мѣрѣ, тридцать пять различныхъ способовъ начать роковую статью, и ему казалось, что онъ совсѣмъ утратилъ способность рѣшить, который изъ нихъ самый лучшій. Еслибъ ему дали взглянуть хоть на первую страницу романа, быть можетъ, онъ попалъ бы на настоящую дорогу. Теперь же, въ страстномъ возбужденіи, придумывалъ онъ уже планъ разбора книги, о содержаніи которой не имѣлъ ровно никакого понятія; ему казалось, что его мозгъ вырвался изъ-подъ его власти и работаетъ безцѣльно и нестройно, совсѣмъ независимо отъ его воли.
Наконецъ, онъ добрался до тускло-освѣщеннаго двора, на одной сторонѣ котораго стояло некрасивое двухъэтажное зданіе, небрежно взошелъ по лѣстницѣ, отперъ дверь, зажегъ спичку, потомъ лампу, и очутился въ довольно просторной, но низкой и скудно-меблированной комнатѣ. Это было прекрасное мѣсто для размышленій, такъ какъ нигдѣ не было ни малѣйшихъ поводовъ къ разсѣянности, въ видѣ предметовъ роскоши,-- а подумать было о чемъ. Предполагаемое изданіе журнала; удивленіе Китти, когда она узнаетъ счастливую вѣсть; чудесный вечеръ, только что имъ проведенный; поразительный контрастъ между двумя великими людьми, которыхъ онъ сегодня узналъ, наконецъ, весь разговоръ, оставшійся у него въ памяти, отъ слова до слова,-- всего этого было достаточно, чтобы занять его мысли; но рельефнѣе всего выступалъ передъ нимъ важный вопросъ о предстоящей статьѣ. Что за неожиданная удача! А еще говорятъ, что Лондонъ непривѣтливый городъ! Вѣдь, не пристрастіе же къ рыбной ловлѣ побудило Джиффорда сдѣлать ему подобное приглашеніе. Онъ видѣлъ, правда, нѣсколько статей изъ Коркской Лѣтописи; но Фицджеральдъ относился недовѣрчиво къ себѣ и не приписывалъ своимъ работамъ большаго значенія. Никогда, онъ даже и не думалъ, чтобъ онѣ могли дать ему право на сотрудничество въ Либеральномъ Обозрѣніи.
Въ эту минуту всѣ мысли разомъ вылетѣли изъ его головы. Изъ нижняго этажа донесся страшный ревъ; такъ и гудѣли звуки голоса, завывавшаго густымъ басомъ или же отбивавшаго частою дробью извѣстную пѣсню:
"Если стар-р-р-ая дружба будетъ забыта..."
-- Боже мой! Опять это животное,-- простоналъ Фицджеральдъ.
Но "животное" не имѣло, казалось, на этотъ разъ намѣренія продолжать пѣсню. Наступила мертвая тишина, во время которой Фицджеральду удалось нѣсколько собраться съ мыслями. Онъ тутъ же порѣшилъ (если только книга дастъ ему для этого малѣйшую возможность) написать критику добродушно, по-пріятельски. Нѣкоторыя изъ замѣчаній, высказанныхъ Джиффордомъ Клерку по поводу предположеннаго журнала, глубоко запали въ его память.
"Прежде всего, мой милый,-- говорилъ мистеръ Джиффордъ,-- я посовѣтовалъ бы вамъ, начиная новое предпріятіе, отдѣлаться отъ напускнаго пессимизма вашей Еженедѣльной Газеты. Постоянное умаленіе всего, недовольство всѣмъ, что только случается въ политикѣ, литературѣ или искусствѣ, дѣло невыгодное, даже просто глупое. Когда публика видитъ, что вы недовольны, вѣчно смотрите на все съ мрачной стороны, постоянно утверждаете, что все на свѣтѣ идетъ къ чорту, она начинаетъ подозрѣвать, что у васъ есть на это свои причины,-- другими словами, что ваша подписка уменьшается. Ну, а это -- впечатлѣніе невыгодное. Да, наконецъ, публика не станетъ вовсе читать газеты, которая постоянно портитъ ей настроеніе духа. Раздражать читателей безнаказанно, вѣчно нападать на нихъ, обращаться съ ними пренебрежительно нельзя. Они перестанутъ васъ читать, а, вѣдь, это ужасно: вы увидите тогда на дѣлѣ, что публика можетъ сдѣлать вамъ вредъ, а вы ей -- никакого.
-- Мнѣ кажется, однако,-- возражалъ Гильтонъ-Клеркъ съ любезной улыбкой,-- что Еженедѣльная Газета болѣе распространена въ публикѣ,-- конечно, на самую незначительную цифру,-- чѣмъ Либеральное Обозрѣніе...
-- Несомнѣнно, несомнѣнно,-- добродушно отвѣчалъ Джиффордъ,-- хотя я и надѣюсь, что это современемъ измѣнится. А пока, вотъ вамъ мой совѣтъ: вашъ недовольный тонъ даетъ поводъ думать, что ваши дѣла идутъ далеко не такъ хорошо, какъ вы бы желали, и это плохо! Потомъ еще вопросъ объ объявленіяхъ. Не забывайте, что люди, посылающіе ихъ, тоже позвоночныя животныя и составляютъ значительную часть публики. Если вы будете изъ недѣли въ недѣлю заявлять во всеуслышаніе, что англійскіе торговцы -- отъявленные мошенники, что желѣзнодорожныхъ директоровъ слѣдовало бы вѣшать, какъ завѣдомыхъ убійцъ, и т. д., то будьте увѣрены, что вашимъ объявленіямъ придется плохо. Попробуйте послѣ того заслать агента въ какой-нибудь большой магазинъ съ предложеніемъ занять первую страницу объявленій на слѣдующей недѣлѣ! "Къ чорту Еженедѣльную Газету!-- отвѣтитъ хозяинъ.-- Скажите вашему редактору, что мошенничество намъ теперь въ убытокъ, и публиковать намъ, слѣдовательно, у него не о чемъ. Самъ онъ, видно, плутъ..."
Совѣтъ этотъ, по мнѣнію Фицджеральда, вовсе не согласовался съ смѣлымъ тономъ Либеральнаго Обозрѣнія, но казался, однако, весьма разумнымъ. И такъ, молодой критикъ отнесется къ книгѣ самымъ дружелюбнымъ образомъ. Вмѣсто того, чтобы бичевать ее безъ всякаго милосердія, Либеральное Обозрѣніе протянетъ руку новому таланту, ободритъ его, посовѣтуетъ ему не терять надежды. А что, если книга въ самомъ дѣлѣ хороша, такъ что не. окажется даже никакой нужды покровительствовать ей? Тогда можно будетъ поздравить литературу съ новымъ пріобрѣтеніемъ. Фицджеральдъ вспомнилъ кстати, что Либеральное Обозрѣніе любило дѣлать по временамъ важныя открытія. Ни одной сколько-нибудь серьезной рецензіи не появлялось еще о новой книгѣ, хотя о ней уже много говорили въ публикѣ. Неужели онъ первый возвѣститъ міру о появленіи новой литературной силы? Еслибъ только книга уже была у него подъ руками, вотъ здѣсь -- сейчасъ...
"Никто объ ней больше не вспо-о-омнитъ...",--
снова заревѣлъ внизу страшный басъ. "Что за чортовская память у этого человѣка!-- промелькнуло въ головѣ Фицджеральда.-- Вѣдь, навѣрное, прошло десять минутъ съ перваго стиха. Нѣтъ ли гдѣ-нибудь въ полу щели, въ которую такъ ясно проходитъ звукъ? А что, если эта щель приходится какъ разъ надъ головою пѣвца? Какъ хорошо было бы окатить его ведромъ воды!"
Но рева уже не было слышно. Раздался было одинъ стихъ изъ народнаго гимна, но Фицджеральдъ уже подмѣтилъ, что это означало намѣреніе артиста предаться покою. "God save the queen",-- промычалъ басъ потомъ началось какое-то топанье и шуршанье ногъ, какъ будто кто-то исполнялъ на голомъ полу странную пляску. Потомъ все смолкло.
На слѣдующее утро Фицджеральдъ счелъ возможнымъ явиться въ редакцію Либеральнаго Обозрѣнія не раньше одиннадцати часовъ, вовсе не надѣясь, чтобъ Джиффордъ успѣлъ уже прислать книгу. Къ его великому удивленію, драгоцѣнная посылка уже ожидала его, и нетерпѣніе узнать скорѣе, съ какимъ матеріаломъ ему придется имѣть дѣло, было такъ велико, что не успѣлъ онъ вскарабкаться на верхъ перваго попавшагося омнибуса, какъ тотчасъ же развязалъ свертокъ, положилъ два тома въ карманъ и принялся разрѣзать листы третьяго. Онъ пробѣжалъ первыя двѣ страницы,-- весьма хорошо! Введеніе въ шутливомъ тонѣ было написано легко и съ юморомъ; это была миніатюрная характеристика загороднаго дома и его обитателей во время сезона охоты. Прежде всего, критикъ познакомился съ тремя дочерьми какой-то герцогини; каждая изъ нихъ сидѣла у себя въ уборной и повѣряла свою тайну горничной. Всего забавнѣе было то, что всѣ эти разговоры имѣли предметомъ пріѣздъ какого-то маркиза, ожидаемаго къ вечеру, и обсуждали тотъ эффектъ, который произведутъ на него туалеты и прически барышенъ.
Къ несчастью, Фицджеральдъ былъ гораздо ближе знакомъ съ лучшими пріемами охоты за дичью, чѣмъ съ манерами и разговоромъ герцогскихъ дочерей и вскорѣ ему показалось, что вся эта болтовня, можетъ быть, и остроумна, но совершенно не естественна. Его возмущала мысль, что три знатныя, благовоспитанныя барышни могутъ вести себя, точно простыя служанки. Его собственный отецъ, правда, содержитъ маленькую гостинницу, но, чѣмъ не менѣе, Фицджеральды изъ Айнишина были древняго рода! Онъ привыкъ, что на родинѣ его величаютъ "ваша милость", и вѣрилъ въ большое значеніе знатнаго происхожденія и хорошей крови. Поэтому онъ возмущался, видя, что авторъ заставилъ аристократовъ избрать себѣ повѣренными горничныхъ.
Онъ продолжалъ читать, все еще не теряя надежды. Пріѣхалъ маркизъ, потомъ кое-кто изъ сосѣдей,-- и тутъ опять оказалось нѣсколько удачныхъ юмористическихъ описаній, которыя Фицджеральдъ отмѣтилъ для одобренія. Читалъ онъ и во время всего пути, читалъ и дома, за обѣдомъ. Къ четыремъ часамъ онъ окончилъ книгу и отложилъ ее въ сторону со вздохомъ.
И объ этомъ-то долженъ онъ дать отчетъ!... Онъ рѣшилъ, однако, выполнить свою задачу не позже того же вечера, чтобъ показать редактору Либеральнаго Обозрѣнія какъ быстро можетъ онъ работать. Тотчасъ же принялся онъ за дѣло, пытаясь хоть что-нибудь извлечь изъ сухой, безжизненной книги; къ счастью, голосистый сосѣдъ его все время отсутствовалъ, и ничто не мѣшало работѣ. Часы шли за часами; наконецъ, послѣ долгаго обдумыванія и многихъ передѣлокъ, ему удалось написать что-то, если не очень интересное, то, какъ ему казалось, довольно безпристрастное.
Въ эту минуту почтальонъ подалъ ему письмо, которое онъ жадно схватилъ, надѣясь, что оно отъ Китти. Но письмо оказалось отъ его отца:
"Милый Вилли!
"Негодяй Малонэ,-- чтобъ чортъ его побралъ!-- не хочетъ возобновить извѣстнаго тебѣ векселя, и грозитъ напустить на меня своего мошенника-брата, если къ четвергу я не добуду сорока фунтовъ. Я употребилъ всѣ усилія, чтобъ найти деньги, но все неудачно. Нѣтъ ли у тебя чего-нибудь? Со стороны Малонэ это низко. Не разъ помогалъ я его дѣду, когда у него не было ни гроша. Онъ мститъ мнѣ только потому, что мой Макъ-Магонъ обогналъ его лошадь на послѣднихъ скачкахъ.
"Твой отецъ, Эдуардъ Фицджеральдъ".
Мистеръ Вилли пріѣхалъ въ Лондонъ съ тридцатью восьмью фунтами въ карманѣ. Это было все его наличное богатство. Во всякое другое время ему показалось бы непріятнымъ разстаться съ этой суммой, или хотя съ частью ея, для того только, чтобъ уплатить долги отца по скаковому клубу. Но что значитъ для него нѣсколько золотыхъ монетъ, когда передъ нимъ открывается блестящая будущность? Его первый вкладъ въ Либеральное Обозрѣніе уже готовъ; онъ сейчасъ опуститъ его въ почтовый ящикъ. Завтра онъ повидается съ Гильтономъ-Клеркомъ насчетъ сотрудничества въ новомъ журналѣ. А какое нѣжное письмо написала ему надняхъ Китти! Нѣтъ, не въ такую минуту будетъ онъ дрожать надъ какими-нибудь жалкими грошами! Онъ сѣлъ и написалъ отцу:
"У меня всего тридцать восемь фунтовъ; изъ нихъ посылаю тебѣ тридцать, такъ какъ мнѣ надо оставить себѣ что-нибудь на прожитіе. Кромѣ того, ты можешь отнести мое ружье агенту лорда Кинсэля; онъ предлагалъ мнѣ за него шесть фунтовъ. Остальные четыре собери какъ-нибудь самъ, но только не продавай моей лошади; мы съ нею еще поохотимся. Здѣшнія дѣла мои идутъ, кажется, хорошо; объ этомъ поговоримъ впослѣдствіи.
"Твой сынъ, Вилльямъ Фицджеральдъ".
Письма этого онъ, конечно, не могъ отправить сейчасъ же, такъ какъ нужно было сдѣлать сперва денежный переводъ. Оставалось другое письмо, къ Джиффорду, о которомъ онъ думалъ по временамъ съ тревогою, сомнѣваясь, сдѣлалъ ли въ статьѣ все, что могъ. Какъ бы то ни было, размышлять было уже поздно; онъ взялъ письмо и опустилъ его въ ближайшій ящикъ, послѣ чего почувствовалъ нѣкоторое успокоеніе. Ночь была прекрасная, и онъ долго бродилъ безцѣльно, думая о многомъ, а болѣе всего объ Айнишинѣ и о полянѣ, гдѣ журчала вода, залитая луннымъ свѣтомъ.
Была уже полночь, когда онъ подходилъ къ своему дому. Онъ очень усталъ и, быть можетъ, ему взгрустнулось нѣсколько отъ сознанія его одиночества въ громадномъ Лондонѣ. Онъ съ удовольствіемъ думалъ, что, сейчасъ предастся сну, во время котораго видѣлъ иногда Китти, съ ея смѣющимися глазами, слышалъ ея веселый голосъ. Но, какъ оказалось въ эту минуту, приключеніямъ этой ночи еще не наступилъ конецъ.