Новое знакомство.
Фицджеральдъ только что собирался войти подъ арку, которая вела на дворъ его дома, какъ вдругъ услыхалъ недалеко отъ себя какой-то шумъ, а, вслѣдъ затѣмъ, и голосъ, взывающій о помощи. Инстинктивно онъ остановился, такъ какъ ему не особенно хотѣлось вмѣшиваться въ чужую драку, да, къ тому же, онъ не могъ разсмотрѣть хорошенько, что собственно происходило. Появленіе его на мѣстѣ борьбы уже произвело, однако, повидимому, нѣкоторое впечатлѣніе, такъ какъ, еще прежде чѣмъ онъ успѣлъ опомниться, мимо него пробѣжалъ какой-то человѣкъ. Фицджеральдъ былъ совершенно озадаченъ. Онъ только что мечталъ объ Айнишинѣ и вовсе не думалъ о полночныхъ грабежахъ на улицахъ Лондона. Не успѣлъ онъ возблагодарить Бога за счастливое избавленіе отъ встрѣчи съ какимъ-то мошенникомъ, какъ вдругъ мимо него пронеслась другая фигура, за этотъ разъ очень близко, и въ ту же минуту онъ получилъ рѣзкій ударъ. Это уже было слишкомъ и онъ сразу очнулся. Куда собственно былъ нанесенъ ударъ, онъ хорошенько не понялъ, но чувствовалъ только, что все лицо его горѣло. Въ его рукѣ находилась толстая дубовая палка, съ большимъ набалдашникомъ, и черезъ минуту онъ уже стремительно несся внизъ по Фольгэмской дорогѣ, съ самымъ нехристіанскимъ намѣреніемъ воздать противнику по заслугамъ, а, быть можетъ, и нѣсколько больше.
Первый изъ бѣжавшихъ успѣлъ уже скрыться, но второй былъ еще на глазахъ, и Фицджеральдъ отлично понялъ, что весь успѣхъ погони зависитъ оттого, удастся ли ему догнать бѣглеца, прежде чѣмъ онъ успѣетъ скрыться въ какомъ-нибудь закоулкѣ. Необходимо сказать, что воръ, или кто бы онъ тамъ ни былъ, бѣжалъ очень хорошо; но мышцы его не отличались той упругостью, которую пріобрѣлъ Фицджеральдъ, охотясь по горамъ и болотамъ, вслѣдствіе чего въ нѣсколько мгновеній мистеръ Вилли уже настолько настигъ его, что могъ нанести ему ударъ по головѣ своею тяжелою палкою. Еще одна минута -- и онъ самъ едва не упалъ на своего распростертаго врага, который лежалъ растянувшись на мостовой, безъ всякихъ признаковъ жизни.
Въ это мгновеніе къ нему торопливо подбѣжалъ третій незнакомецъ, и Фицджеральдъ, теперь уже сильно раздраженный, обернулся, готовый драться со всѣми лондонскими мошенниками заразъ. Но онъ тутъ же увидалъ, что бѣжавшій къ нему изо всѣхъ силъ невысокій человѣкъ, съ рыжею бородою и безъ шляпы, былъ просто его сосѣдъ, художникъ, жившій въ комнатѣ подъ его собственной спальней.
-- Схватили вы его?-- въ большомъ волненіи кричалъ рыжій человѣкъ.-- Держите вы хоть одного изъ нихъ?
-- Да, держу,-- отвѣчалъ Фицджеральдъ,-- а теперь мнѣ бы очень хотѣлось знать, что мнѣ съ нимъ дѣлать?
-- Негодяи!-- произнесъ незнакомецъ, задыхаясь отъ волненія Онъ говорилъ съ сильнымъ шотландскимъ акцентомъ.-- Еслибъ вы не подоспѣли во время, они отняли бы у меня все, до послѣдняго гроша. Однако,-- прибавилъ онъ, взглянувъ на своего избавителя,-- ужь не ударилъ ли онъ васъ? Все лицо ваше въ крови.
Фицджеральдъ дѣйствительно чувствовалъ на подбородкѣ и щекѣ что-то теплое и влажное, а, приложивъ платокъ къ лицу, увидалъ при тускломъ свѣтѣ газа, что кровь течетъ обильно.
-- Да, онъ меня ударилъ, и мнѣ кажется, что и я не остался въ долгу, если только онъ не притворяется. Бѣгите скорѣе за полисменомъ, а я постерегу этого негодяя, и если онъ сдѣлаетъ хоть одно движеніе, еще разъ угощу его своей палкой.
Растрепанный и взволнованный, художникъ быстро исчезъ и черезъ нѣсколько секундъ вернулся не только съ однимъ, но даже съ двумя полицейскими, которымъ торопливо разсказывалъ, какъ все случилось.
Въ эту самую минуту, когда они приближались, человѣкъ, распростертый на землѣ, медленно поднялся на колѣни и началъ тереть рукой затылокъ.
-- Кто это меня ударилъ?-- пробормоталъ онъ, будто съ просонья. Вслѣдъ затѣмъ, нѣсколько придя въ себя, онъ оглянулся, увидалъ приближающихся полисменовъ, произнесъ одно только слово "попался" и покорился своей участи.
-- Клянусъ честью, это Коршунъ,-- сказалъ одинъ изъ полицейскихъ, взявъ его за плечо и повернувъ его апатичное лицо къ свѣту газа.-- Мы его искали съ того самаго дня, какъ былъ большой грабежъ на Кромвельской дорогѣ.
-- Послушайте-ка, милѣйшій,-- сказалъ шотландецъ,-- запишите мое имя и адресъ, и я явлюсь завтра утромъ въ полицейскій постъ, чтобы дать необходимыя показанія.
-- Очень хорошо, сэръ; этому мошеннику придется отвѣчать не за одно только ваше дѣло.
-- Ну, такъ ведите его скорѣе, да смотрите держите покрѣпче. А вы, сэръ,-- продолжалъ онъ, обращаясь къ Фицджеральду,-- не хотите ли дойти до моей мастерской? Я дамъ вамъ воды, чтобы умыть лицо; это -- единственное, чѣмъ я могу выразить вамъ свою признательность.
-- Да, вѣдь, мы сосѣди!-- отвѣчалъ Фицджеральдъ.-- Я знаю васъ очень хорошо. Вѣдь, это вы, должно быть, поднимаете такой страшный шумъ вашими шотландскими пѣснями?
-- А вы почемъ знаете?-- рѣзко спросилъ рыжій незнакомецъ.
-- Потому что моя комната приходится какъ разъ надъ вашей мастерской.
-- Ахъ, чортъ возьми! Такъ это вы ходите взадъ и впередъ надъ моей головой по цѣлымъ ночамъ? Топъ, топъ, топъ! потомъ пять минутъ передышки, а тамъ опять топъ, топъ, топъ! взадъ и впередъ. Да знаете ли вы, милѣйшій, я всегда думалъ, что тамъ живетъ какой-нибудь бульверовскій Евгеній Арамъ и ломаетъ въ отчаяніи руки надъ моей головой. Я былъ увѣренъ, что вы кого-нибудь убили. Иногда мнѣ казалось, что наверху находится гіена въ клѣткѣ. Скажите, пожалуйста, зачѣмъ это вы бродите такъ по ночамъ?
-- Дурная привычка, вотъ и все.
-- Чѣмъ же вы занимаетесь?-- напрямикъ спросилъ незнакомецъ.
-- Я пишу для газетъ.
-- Никогда бы я не подумалъ, что это такъ трудно. Вы, должно быть, изнашиваете не мало обуви,-- сухо замѣтилъ шотландецъ.-- Но, все равно, когда я найду свою шляпу, вы должны зайти ко мнѣ и выпить стаканъ грогу. Я только что шелъ ужинать, когда эти мерзавцы напали на меня. Какъ жаль, что у насъ нѣтъ свѣчки! Мнѣ кажется, что полиція, изъ благодарности за то, что мы изловили ей извѣстнаго мошенника, могла бы поставить намъ лишній газовый фонарь въ этой трущобѣ!
Но и безъ помощи свѣчи шляпа скоро нашлась. Вслѣдъ затѣмъ незнакомецъ отперъ дверь въ просторную, звонко отдававшую всѣ звуки комнату, зажегъ газъ и тотчасъ же принесъ своему спутнику холодной воды облить лицо. Пока Фицджеральдъ занимался этимъ дѣломъ, причемъ обнаружилось, что рана его ничтожная, шотландецъ, съ ловкостью, доказывавшею, какъ хорошо знакомы ему условія бивачной жизни, развелъ огонь въ маленькой газовой печи, принесъ мяса, накрылъ бѣлоснѣжной скатертью небольшой столъ и поставилъ на него стаканы, тарелки, ножи и вилки.
-- Ну, теперь поужинаемъ и побесѣдуемъ,-- сказалъ онъ.-- Не хотите ли, чтобы я приготовилъ вамъ тарелку горячаго супа? Онъ поспѣетъ въ пять минутъ.
-- О нѣтъ, благодарю,-- отвѣчалъ Фицджеральдъ, которому очень нравилась простота этого рыжаго человѣчка.
-- Довольно будетъ и говядины. Но,-- продолжалъ онъ, окинувъ взоромъ большую, запыленную мастерскую, наполненную картинами, стоявшими лицомъ въ стѣнѣ,-- мнѣ болѣе всего хотѣлось бы посмотрѣть на вашу работу.
-- Мою работу?-- отвѣчалъ шотландецъ.-- Извольте, съ удовольствіемъ. Такъ какъ вы сотрудничаете въ газетахъ, то, конечно, картинъ не покупаете?
-- Значитъ, вы не хотѣли бы показывать ихъ покупателямъ?
-- На всемъ свѣтѣ нѣтъ для меня никого ненавистнѣе,-- возразилъ художникъ, суетясь около стола,-- хотя, правда, я имѣю мало опыта въ этомъ отношеніи. Критики я не боюсь: чѣмъ она строже, тѣмъ больше пользы могу я извлечь изъ нея. Но расцѣнка картинъ на деньги -- вотъ, чего я не выношу. Ну, теперь садитесь. Вода уже почти кипитъ, и мы выпьемъ по стакану грога. Вотъ бутылка, а вотъ и сахаръ.
-- Спасибо, но я не пью водки.
-- Что?-- закричалъ рыжебородый художникъ, едва не выронивъ бутылки.-- Что вы сказали?
-- У меня есть наверху пиво. Я сейчасъ сбѣгаю за нимъ.
-- Да Господь, съ вами, любезнѣшій. Если вамъ нуженъ эль, тамъ въ углу есть, кажется, еще двѣ бутылки. Кстати, какъ ваше имя?
-- Фицджеральдъ.
-- Ну, а мое -- Россъ. Джонъ Россъ. Приступайте, дружище; незачѣмъ терять времени надъ говядиной, когда послѣ нея насъ ожидаетъ трубка и стаканъ грога.
Фицджеральдъ скоро замѣтилъ, что онъ страшно голоденъ, и такъ какъ холодное мясо и эль оказались очень вкусными, то онъ воздалъ имъ должную честь, въ то же самое время терпѣливо отвѣчая на разспросы своего прямодушнаго новаго знакомца.
-- Ну, вы, я вижу, одинъ изъ баловней судьбы,-- замѣтилъ Россъ, когда Фицджеральдъ разсказалъ ему о своихъ литературныхъ надеждахъ.-- Вы сразу стали на ноги. А я вотъ ужь около шести лѣтъ въ Лондонѣ и не продалъ здѣсь во все это время столько картинъ, сколько мнѣ удалось продать въ Пертѣ въ теченіе двухъ сезоновъ. Но, что за важность!-- продолжалъ онъ съ добродушной веселостью,-- благодаря этому у меня будетъ больше картинъ для продажи, когда мнѣ, наконецъ, повезетъ. Я никому не завидую, пока у меня есть хоть корка хлѣба, и вполнѣ увѣренъ, что и мое время когда-нибудь придетъ.
-- Я думаю, что еслибъ вамъ удалось попасть въ академію, ваши картины получили бы отъ этого еще больше цѣны,-- замѣтилъ Фицджеральдъ.
-- Въ академію?-- спросилъ Джонъ Россъ, выпучивъ глаза отъ удивленія.-- Вы полагаете, что я могу, сдѣлаться членомъ академіи?
-- Конечно. Вѣдь, это естественная мечта каждаго художника.
-- О, да, но это такая удача, о которой я никогда даже и не мечтаю,-- возразилъ Россъ, обдавая кипяткомъ нѣсколько кусковъ сахара.-- Подумайте только, какъ много людей, которые занимаются, подобно мнѣ, живописью. Нѣтъ,-- продолжалъ онъ,-- отъ академіи я желаю лишь одного: пусть она отнесется ко мнѣ дружелюбно. Если я о чемъ-нибудь мечтаю, такъ только о хорошемъ мѣстѣ для моихъ картинъ на выставкѣ, да и это получить не легко, если вспомнить о массѣ лицъ, которыя туда стремятся. Въ прошломъ году выставили, правда, одну изъ моихъ картинъ, да гдѣ-то подъ крышею. Мое счастье, какъ видите, еще не такъ выяснилось, какъ ваше.
-- Но, вѣдь, и у меня тоже только однѣ надежды,-- сказалъ Фицджеральдъ.-- Съ тѣхъ поръ, какъ я пріѣхалъ въ Лондонъ, я еще не заработалъ, сколько мнѣ извѣстно, ни одного гроша.
-- Ну, на что это похоже? Да передъ вами, дружище, вся будущность! Мина заложена; остается только зажечь спичку и взорвать порохъ.
Въ это время оба собесѣдника успѣли уже закурить трубки, и Россъ продолжалъ толковать объ искусствѣ, употребляя выраженія, которыя повергали его товарища въ величайшее изумленіе. Хорошо ли онъ самъ рисовалъ или нѣтъ -- это оставалось для Фицджеральда еще тайной, во говорилъ онъ мастерски. Его рѣчь, переходившая съ предмета на предметъ, отличалась энтузіазмомъ, образностью, мѣткостью опредѣленій; временами казалось, будто все озаряется яркимъ лучемъ солнца. Фицджеральдъ глубоко заинтересовался и могъ бы слушать своего собесѣдника до безконечности, но иногда невольно задавалъ себѣ вопросъ, какова должна быть работа человѣка, который то осуждалъ художниковъ до-рафаелевскаго періода за ихъ унылое настроеніе и архаическую манерность, то громилъ французскихъ пейзажистовъ за пристрастіе къ деталямъ и боязнь дневнаго свѣта?
-- Не о томъ рѣчь, какъ я самъ работаю,-- сказалъ, наконецъ, Россъ, замѣтивъ, что глаза Фицджеральда скользятъ по его картинамъ,-- а о томъ, къ чему я стремлюсь. Положимъ, вы хотите нарисовать ржаное поле; ужь не думаете ли, что это вамъ удастся, если вы приметесь рисовать колосъ за колосомъ, стебель за стеблемъ, и нарисуете ихъ хоть пятьдесятъ тысячъ? Да никогда, потому что рисовать должно только то, что мы видимъ, а когда мы смотримъ на ржаное поле, намъ представляются не отдѣльные колосья, а цѣлое море золота, мѣстами блѣднаго, мѣстами болѣе яркаго, иногда перемѣшаннаго съ зеленью или цвѣтами. Вы должны рисовать даже болѣе того, что видите, вложить въ ваше ржаное поле что-то такое, что согрѣваетъ сердца людей, иначе вы всегда будете только мазилкой.
Фицджеральдъ былъ слишкомъ увлеченъ, чтобы прерывать своего собесѣдника. Но внезапно Россъ самъ отклонился отъ вопроса о живописи, сталъ говорить объ инстинктивномъ пониманіи красокъ, прирождённомъ людямъ, лишеннымъ всякаго художественнаго образованія, случайно коснулся рыбъ, пестрыхъ мухъ и т. д. Фицджеральдъ поднялъ голову.
-- Ужь не рыболовъ ли вы?-- быстро спросилъ онъ.
-- Балуюсь иногда,-- отвѣчалъ Россъ.-- А вы?
-- Тоже смекаю кое-что,-- скромно отвѣчалъ Фицджеральдъ.
-- Ну, въ такомъ случаѣ трудно повѣрить, чтобы вы провели всю жизнь въ душной редакціи!
-- Я провелъ большую часть, бродя по болотамъ и горамъ,-- смѣясь, сказалъ Фицджеральдъ,-- и надо правду сказать, бродилъ, даже гораздо больше, чѣмъ слѣдовало.
-- Стрѣляете?
-- Да.
-- А что именно?
-- Бекасовъ, тетеревовъ; главнымъ образомъ, по зимамъ.
Тутъ разговоръ окончательно уклонился въ сторону; пошли описанія зимнихъ ночей проведенныхъ въ болотахъ, и приключеній на морскомъ берегу во время снѣжныхъ сугробовъ и морозовъ. Все это казалось даже самому Фицджеральду гораздо болѣе соблазнительнымъ здѣсь, въ Лондонѣ, чѣмъ оно было въ дѣйствительности, когда онъ вставалъ, дрожа отъ холода, въ темныя зимнія утра, одѣвался при свѣтѣ одинокой свѣчи и шелъ по пустыннымъ и соннымъ улицамъ Айнишина. Теперь все было забыто: и промокшая одежда, и неудачи, и досады; въ памяти остались только однѣ счастливыя находки.
Однако, Фицджеральдъ, все-таки, попытался еще разъ вернуться къ вопросу о живописи и спросилъ Росса, рисуетъ ли онъ морскіе виды.
-- Я?-- воскликнулъ художникъ.-- Нѣтъ, спасибо. Да это свело бы меня въ могилу. Въ академіи выставляютъ иногда картины, надъ которыми я просто помираю со смѣху. Каждая волна сдѣлана такъ аккуратно, точно литая. Пѣна -- совершенно точеная. Нѣтъ, спасибо. Довольно трудностей встрѣчаемъ мы, художники, и на сушѣ. Даже тогда, когда вода совсѣмъ покойна, въ ней есть какой-то маслянистый отблескъ, котораго ни за что не передашь.
Потомъ они снова вернулись къ вопросу объ охотѣ и такъ увлеклись имъ, что когда Фицджеральдъ всталъ, наконецъ, чтобы идти къ себѣ, было уже половина пятаго утра. Тутъ только онъ вспомнилъ, что еще не видалъ картинъ своего хозяина.
-- Моихъ картинъ?-- смѣясь, сказалъ Россъ.-- Да вы можете видѣть такія картины, и даже гораздо лучшія, каждый день. Но я желалъ бы, чтобы вы заходили ко мнѣ, когда вы свободны, выкурить трубочку и поразсказать мнѣ, какъ идутъ ваши дѣла.
-- Хорошо, я буду очень радъ,-- поспѣшно отвѣчалъ Фицджеральдъ.-- Быть можетъ, я узнаю уже завтра что-нибудь опредѣленное.