Начало карьеры.
На другой день Фицджеральдъ принялся съ ранняго утра за исполненіе разныхъ неотложныхъ дѣлъ. Прежде всего, онъ долженъ былъ пойти съ своимъ новымъ другомъ въ полицейскій постъ, хотя, правду сказать, не чувствовалъ никакой вражды къ несчастному Коршуну, снова попавшемуся въ руки правосудія. Потомъ необходимо было переслать отцу обѣщанные тридцать фунтовъ. Исполнивъ обѣ обязанности, онъ отправился въ Альбани-стритъ на свиданіе съ Гильтономъ-Клеркомъ. Когда Фіамметта впустила его въ ярко-убранную комнату, Фицджеральдъ засталъ этого джентльмена одѣтымъ въ просторный халатъ и лежащимъ въ низкомъ креслѣ; въ одной рукѣ держалъ онъ папиросу, въ другой -- новый романъ, между тѣмъ какъ на маленькомъ столѣ передъ нимъ находились еще остатки завтрака à la franèaise.
-- Какъ поживаете, Фицджеральдъ?-- спросилъ онъ, кладя въ сторону книгу.-- Садитесь вотъ тутъ и возьмите чашку кофе и папиросу. Не хотите? Ну, такъ отвѣдайте шартреза.-- А что скажете вы мнѣ про великаго Джиффорда? Удовлетворилъ ли этотъ полубогъ ваши ожиданія?
-- Меня онъ очень заинтересовалъ,-- нѣсколько робко отвѣчалъ Фицджеральдъ (ему не нравился тонъ, которымъ говорилъ Гильтонъ-Клеркъ о литературной профессіи и ея жрецахъ, а, вмѣстѣ съ тѣмъ, онъ не желалъ вступать въ антагонизмъ съ человѣкомъ, стоявшимъ, по его мнѣнію, неизмѣримо выше его).-- Я всегда высоко цѣнилъ Либеральное Обозрѣніе и, конечно, никогда не мечталъ даже встрѣтиться съ его редакторомъ. Кстати, я не благодарилъ васъ еще за доставленное мнѣ удовольствіе; быть можетъ, вы даже не вполнѣ понимаете, что значитъ такая встрѣча для молодаго человѣка, который до сихъ поръ зналъ знаменитыхъ людей только по наслышкѣ. Я счелъ это за великое для себя счастіе.
-- О, вы скоро отдѣлаетесь отъ этой скромности,-- возразилъ Клеркъ.-- Она совершенно неумѣстна въ Лондонѣ.
-- Мы возвращались домой вмѣстѣ съ мистеромъ Джиффордомъ,-- продолжалъ Фицджеральдъ,-- и онъ любезно предложилъ мнѣ написать для Либеральнаго Обозрѣнія рецензію новаго романа Тѣнь Дафны.
-- Неужели? Что это съ нимъ случилось?
-- Я думаю, что знаю причину его вниманія,-- ловко ввернулъ Фицджеральдъ.-- Оно несомнѣнно вызвано вашей любезной рекомендаціей.
-- О, это пустяки,-- небрежно отвѣчалъ его собесѣдникъ.-- Вы должны, однако, осторожно приниматься за дѣло. Принесите-ка лучше книгу ко мнѣ.
-- Да я уже отослалъ свою рецензію.
-- Уже отослали? Ну, вы, значитъ, не потеряли времени! Боюсь, однако, что сѣроокая Аѳина не присутствовала при этом;ъ поступкѣ! жаль, что вы не пришли ко мнѣ раньше. Молодые критики какъ будто вовсе не понимаютъ, что они, прежде всего, должны знать, для кого пишутъ. Не для публики, разумѣется; она судитъ теперь сама за себя; всѣ дѣла рѣшаются въ наши дни въ клубахъ и за обѣдомъ. Не для авторовъ; это народъ упрямый, да, къ тому же, если вы не станете увѣрять ихъ на каждомъ шагу, что они выше Байрона или Шекспира, они тотчасъ же увѣруютъ, что васъ гложутъ зависть и недоброжелательство. Нѣтъ,-- продолжалъ Гильтонъ-Клеркъ, тщательно крутя новую папиросу,-- вы пишете для редактора. Онъ -- та аудиторія, съ которою вамъ слѣдуетъ считаться; его одного должны вы убѣдить въ вашей глубокой проницательности. А для этого, видите ли, нуженъ опытъ, необходимо хорошо понять человѣка. Жаль, что вы не посовѣтовались со мною! Я увѣренъ, что вамъ и въ голову не пришло сослаться въ вашей рецензіи на Джона Броуна!
-- Джона Броуна?-- растерянно спросилъ Фицджеральдъ.-- Какого такого Джона Броуна?
-- Джона Броуна, извѣстнаго критика. Конечно, вы объ этомъ даже и не подумали. А еслибъ вы пришли ко мнѣ, я сказалъ бы вамъ, что достаточно вставить имя Джона Броуна въ рецензію -- гдѣ нибудь и какъ нибудь -- и вы сразу покорите стараго Джиффорда. Онъ не можетъ устоять противъ Джона Броуна. Возьмите это имя безъ всякихъ прикрасъ, поманите имъ Джиффорда, и онъ такъ и кинется на него, какъ рыба на удочку.
Фицджеральдъ никакъ не могъ понять, почему новый пріятель его не пропускалъ случая, чтобъ не посмѣяться надъ мистеромъ Джиффордомъ. Смущеніе, съ которымъ онъ выслушивалъ эти замѣчанія, имѣло, однако, еще другую причину. Фицджеральдъ вѣрилъ безусловно въ двѣ вещи: во-первыхъ, въ честность, благородство и самоотверженіе большинства женщинъ; во-вторыхъ, еще въ то, что литература -- одно изъ благороднѣйшихъ занятій на свѣтѣ, и что люди, честно работающіе на этомъ поприщѣ, должны считаться настоящими благодѣтелями человѣчества и пользоваться всеобщимъ уваженіемъ и любовью. Но именно къ этимъ-то двумъ вопросамъ Гильтонъ-Клеркъ относился всегда съ величайшимъ скептицизмомъ, и по временамъ Фицджеральдъ готовъ былъ просто затыкать уши, чтобы только не слушать такихъ рѣчей.
-- Ну, а теперь перейдемте къ вопросу о нашемъ журналѣ. Не хотите ли курить?
-- Нѣтъ, благодарю васъ; я никогда не курю днемъ; это отнимаетъ слишкомъ много времени.
-- Ахъ, ужь эти мнѣ юношескіе порывы! Когда вы станете на десять лѣтъ старше, будете рады всякому средству какъ-нибудь убить время. Мой пріятель, капиталистъ, тоже страдаетъ такими порывами. Ему достаточно было одного дня, чтобы найти завѣдующаго конторой и нанять помѣщеніе для будущей редакціи. Впрочемъ, мы дѣйствительно должны приступить къ дѣлу какъ можно раньше: въ скоромъ времени Лондонъ переполнится пріѣзжими,-- и тутъ всякій начинаетъ строить свои планы для осени. Скобелль хотѣлъ было выпустить первый нумеръ на будущей недѣли, но это ужь совершенно невозможно. Вѣдь, нужно же сначала запастись необходимымъ матеріаломъ; никто не согласится заплатить намъ шиллингъ за простое изложеніе нашихъ намѣреній. Въ душѣ я вполнѣ увѣренъ, что капиталистъ надѣется получить въ обществѣ вѣсъ, благодаря связямъ съ нашимъ журналомъ, но вы никогда не должны забывать, что редакторомъ буду, все-таки, я, а не Дикъ Скобелль!
-- О, конечно. Мнѣ хорошо извѣстно, какія бываютъ непріятности съ издателями,-- отвѣтилъ Фицджеральдъ.
-- Издатели -- самые неблагоразумные изъ смертныхъ. Они вовсе не понимаютъ, что настоящая сфера ихъ обязанностей -- въ томъ, чтобъ платить деньги, любезно улыбаясь. Если предпріятіе удастся, они получаютъ хорошіе проценты на свой капиталъ, а если нѣтъ, то, вѣдь, дѣла не поправятся оттого, что они будутъ по временамъ выступать подобно греческому хору и восклицать во всеуслышаніе: "Горе! Горе!" Что касается вашего собственнаго положенія, Фицджеральдъ,-- продолжалъ Клеркъ, наливая себѣ рюмку шартрёза,-- то подумали ли вы о вознагражденіи?
-- Нисколько,-- отвѣчалъ молодой человѣкъ, слегка покраснѣвъ.-- Я не разсчитываю много получить вначалѣ. Мнѣ кажется уже большимъ счаетіемъ, что я такъ скоро нашелъ работу въ Лондонѣ.
-- Вотъ видите ли,-- прервалъ его Гильтонъ-Клеркъ,-- капиталистъ выдаетъ всѣ деньги мнѣ, гуртомъ, и возлагаетъ на меня всю отвѣтственность за литературную часть и вообще за правильное веденіе дѣла. Ваша работа въ журналѣ не помѣшаетъ вамъ, мнѣ кажется, заниматься на сторонѣ болѣе серьезнымъ литературнымъ трудомъ. Что скажете, вы мнѣ о четырехъ фунтахъ въ недѣлю? Говорите откровенно; я могу еще поприжать немного нашего милѣйшаго Скобелля.
-- Четыре фунта въ недѣлю!-- повторилъ Фицджеральдъ и лицо его просіяло отъ этой неожиданности.-- Значитъ, мой другъ -- художникъ былъ правъ, называя меня счастливцемъ. Въ Коркской Лѣтописи я получалъ только двадцать пять шиллинговъ.
-- Такъ вы довольны?
-- Да, вполнѣ. Это гораздо болѣе, чѣмъ я ожидалъ.
-- Вотъ этого вамъ не слѣдуетъ говорить; это неблагоразумно. Ну, да все равно; такъ какъ я хозяйничаю чужими деньгами, то не уменьшу предложенной суммы, которая и мнѣ самому кажется достаточною. И такъ, вы получали всего только двадцать пять шиллинговъ въ Коркской Л ѣтописи -- продолжалъ Гильтонъ-Клеркъ, пристально глядя на молодаго человѣка.-- Двадцать-пять шиллинговъ, молодость, здоровье, жажда славы, и, конечно, предметъ для воспѣванія въ пламенныхъ стихахъ! Я увѣренъ, что вы не были несчастны. Вѣдь, правда, да? Но знаете ли, что я замѣтилъ? Когда юные поэты даютъ дамамъ своего сердца длинныя и благозвучныя имена, сами дамы непремѣнно оказываются маленькаго роста. Не такъ ли?
-- Я не вижу, въ чемъ это касается новаго журнала,-- сказалъ мистеръ Вилли; онъ старался быть спокойнымъ, но краска выступила на его лицѣ.
-- Не сердитесь, милѣйшій,-- добродушно отвѣчалъ Клеркъ,-- вѣдь, это дѣйствительно касается его, да и въ значительной степени. Видите ли что: въ каждой благоустроенной семьѣ вы непремѣнно найдете двухъ, трехъ лицъ или влюбленныхъ въ кого-нибудь, или охотно вспоминающихъ тѣ дни, когда они были влюблены. Ну, а дѣйствовать на это чувство вы никакъ не можете, если въ васъ самихъ нѣтъ живаго источника вдохновенія. Вѣдь, не думаете же вы въ самомъ дѣлѣ, что древніе писатели, изображавшіе Елену, брали все это изъ своей собственной головы? Конечно, нѣтъ. Понятное дѣло, они обращались къ какой-нибудь хорошенькой Хлоѣ, чтобъ посмотрѣть, съ чѣмъ можно сравнить нѣжныя щечки и прекрасные глаза. Помните ли вы извѣстное мѣсто изъ Агамемнона! Не правда ли, оно превосходно?
Фицджеральдъ нашелъ, что это мѣсто очень хорошо, и разговоръ этотъ такъ живо напомнилъ ему черные глазки Китти, что онъ тутъ же забылъ свой гнѣвъ и предложилъ Гильтону-Клерку пойти вмѣстѣ посмотрѣть новое редакціонное помѣщеніе.
-- Нѣтъ, не могу,-- отвѣчалъ онъ, зѣвая, потягиваясь и поглаживая бѣлокурую бороду.-- Мнѣ надо сперва одѣться, потомъ отправиться въ турецкія бани и въ заключеніе сдѣлать еще нѣсколько визитовъ. Но вы могли бы сами сходить туда и познакомиться съ нашимъ новымъ агентомъ. Его зовутъ Сайласомъ Ирпъ. А вы, все-таки, не забывайте, что намъ непремѣнно нуженъ оттѣнокъ сентиментальности въ новомъ журналѣ. Удивительно даже, какъ зрѣлые люди интересуются любовными страданіями молодежи! Посмотрите, съ какою жадностью читаются обыкновенно процессы, гдѣ замѣшана любовь всѣ какъ будто рады тому, что и другіе люди оказываются такими же глупцами, какими они сами были въ тѣ же годы...
На этихъ словахъ Фицджеральдъ ушелъ и, надобно сознаться, не безъ нѣкотораго удовольствія, такъ какъ -- странно сказать!-- онъ болѣе любилъ Гильтона-Клерка и чувствовалъ къ нему болѣе признательности, когда не слушалъ его рѣчей. Онъ пошелъ въ редакцію и осмотрѣлъ новое помѣщеніе, которое оказалось еще въ страшномъ безпорядкѣ. Тутъ же имѣлъ онъ продолжительный разговоръ съ мистеромъ Ирпомъ и болѣе краткую бесѣду съ самимъ капиталистомъ, котораго, казалось, удивляло отсутствіе Гильтона-Клерка. Потомъ, бросивъ бѣглый и тревожный взглядъ въ ту сторону, гдѣ находилась редакція Либеральнаго Обозрѣнія и гдѣ, быть можетъ, въ эту самую минуту разсматривается его рецензія, онъ поспѣшно направился домой, въ тайной надеждѣ найти тамъ письмо отъ Китти. Въ этомъ онъ не ошибся. Письмо было слѣдующаго содержанія:
"Дорогой мой Вилли!
"Не знаю, чѣмъ я заслужила такую участь, но съ тѣхъ поръ, какъ ты уѣхалъ, я не видала ничего, кромѣ дождя, и весь городъ окутанъ густымъ туманомъ. Я все болѣе и болѣе удивляюсь, гдѣ только одинъ мой знакомый, молодой человѣкъ, нашелъ въ такомъ климатѣ тотъ солнечный лучъ, который постоянно озаряетъ его лицо, глаза и особенно волосы! Ужь не увезъ ли онъ съ собою весь наличный запасъ солнца? Какъ бы то ни было, очень жалко, что мы живемъ не въ то время, когда жестокіе саксы заставляли юныхъ ирландцевъ обрѣзать волосы. Я бы и не взглянула на тебя тогда, а занялась бы собственными дѣлами. Подумать только, что теперь, когда въ итальянской оперѣ платятъ страшныя деньги за хорошій контральто, ревность вмѣшивается въ дѣло и говоритъ: нѣтъ, ты не будешь нѣтъ въ Англіи; забудь о Хрустальномъ дворцѣ,-- довольно съ тебя и концертовъ въ такихъ центрахъ цивилизаціи, какъ Коркъ. А если ты произнесешь самое слово La Scala хотя бы только во снѣ, съ тобой непремѣнно случится что-нибудь ужасное.
"О, Вилли, я изнываю отъ дождя и не знаю хорошенько, что пишу. Вчера я промокла до нитки, возвращаясь домой изъ концерта. Я веду себя очень хорошо, Вилли, такъ хорошо, что не придумаю просто иногда, что дѣлать съ собою отъ скуки. Мимо казармъ почти совсѣмъ не хожу, а если случается пройти, то опускаю глаза въ землю изъ опасенія увидать какого-нибудь скачущаго на конѣ воина. Но поговоримъ теперь серьезно, Вилли. Дублинскій антрепренеръ устраиваетъ новую панораму; ее будутъ показывать между пьесами. Онъ предлагаетъ мнѣ пѣть каждый вечеръ одну только арію, и то изъ-за кулисъ. Я знаю, тебѣ не хочется, чтобъ я пѣла въ Дублинѣ, но, вѣдь, это будетъ совсѣмъ другое дѣло, Вилли; даже имя мое не появится на аффишѣ, и никто не узнаетъ, кто именно пѣлъ. Что ты на это скажешь? Это было бы для меня настоящимъ праздникомъ. Къ тому же, при всей экономіи миссъ Пэшьенсъ, кошелекъ мой совсѣмъ пустъ, а я привыкла посылать каждый годъ отцу подарокъ, и онъ получаетъ возможность ѣздить недѣли на двѣ къ морю. И такъ, будь добрымъ мальчикомъ и не сопротивляйся, а я обѣщаю думать о тебѣ каждый вечеръ въ театрѣ... Увы! да мнѣ и дѣлать-то теперь нечего, какъ только думать о тебѣ и плакать!
"А ты, конечно, совсѣмъ не работаешь, Вилли; гуляешь себѣ по Гайдъ-Парку, любуешься на красивыхъ дамъ и, навѣрное, уже носишь перчатки, чтобъ руки твои сдѣлались такими же бѣлыми, какъ у Гильтона-Клерка. Всего болѣе страшусь я будущаго воскресенья, Вилли. На зло мнѣ, погода будетъ, навѣрное, прекрасная, и когда пробьетъ половина десятаго, я выйду на улицу, но никто уже не будетъ ожидать меня на углу, какъ прежде; все будетъ пусто, и я пойду одна мимо казармъ,-- клянусь честью, что опущу глаза въ землю,-- и приду въ знакомую тебѣ долину, гдѣ, расшалившись какъ дѣти, недавно двое взрослыхъ, серьезныхъ людей рвали цвѣты и говорили другъ другу всякій милый вздоръ. Но ты, вѣроятно, и не слушаешь меня, Вилли, а гуляешь себѣ съ твоимъ противнымъ Гильтононъ-Клеркомъ. За это я ненавижу тебя отъ всего сердца и остаюсь презираемою тобой, но всепрощающею
"Китти".