Сосѣди.
Сколько молодыхъ людей въ разныхъ закоулкахъ Англія мечтаютъ о томъ, какъ бы имъ съѣздитъ въ Лондонъ и заняться тамъ литературою, и имъ, конечно, кажется, что ничто на свѣтѣ не можетъ быть выше этой дѣятельности! Когда Фицджеральдъ рѣшился покинуть свой мирный пріютъ въ провинціальной газетѣ и попытать счастья въ столицѣ, онъ былъ, казалось, вполнѣ подготовленъ для подобнаго предпріятія. Но результаты вышли гораздо ниже его ожиданій. Во-первыхъ, незнакомство съ стенографіею преграждало ему доступъ въ газетный міръ. Во-вторыхъ, тѣ журналы, которые всего охотнѣе принимали его статьи, оказывались всего туже на расплату. Кромѣ того, ему пришлось еще съ горемъ убѣдиться, что единственныя изъ его работъ, которыя имѣли сбытъ, вовсе не заслуживали даже названія литературы, а были чисто-механическими произведеніями, компиляціями, составленными при помощи Британскаго Музея. Сначала Фицджеральдъ стремился постоянно къ высшей цѣли. Не обращая вниманія на мнѣніе Гильтона-Клерка о критикѣ, онъ написалъ тщательный этюдъ о нѣкоторыхъ предшественникахъ Шекспира, но ни одинъ редакторъ не захотѣлъ даже взглянуть на эту работу. Потомъ попробовалъ писать статьи о соціальныхъ и семейныхъ вопросахъ, но оказалось, что журналы наводнены подобными статьями. Лишь изрѣдка удавалось ему помѣстить переводный отрывокъ изъ Горація или Катулла, но и тутъ онъ замѣтилъ, что редакторы смотрятъ на такія вещи, только какъ на удобное средство наполнить пустую страницу. Вскорѣ онъ убѣдился, что измѣнить здѣсь ничего нельзя, что высшей литературой онъ можетъ заниматься исключительно для своего собственнаго удовольствія, но что если онъ желаетъ пополнить свои ежегодные сто фунтовъ и имѣть возможность писать Китти письма, полныя надеждъ на будущее, онъ долженъ снизойти до составленія полезныхъ статеекъ объ усовершенствованномъ каолинѣ, о происхожденіи англійской скаковой лошади или о другихъ, столь же практическихъ предметахъ. Нѣтъ сомнѣнія, что все это вовсе не относится къ области литературы, но за то приближаетъ его къ Китти.
Джонъ Россъ безсознательно дѣлалъ ему много вреда. Конечно, было очень хорошо, что онъ всюду водилъ за собою своего друга, заставлялъ его смотрѣть на все съ новой точки зрѣнія и окрашивалъ по своему весь міръ. Но мало-по-малу мистеръ Вилли совершенно перенялъ и примѣнилъ къ своему собственному дѣлу взглядъ Росса. Россъ былъ, прежде всего, чистѣйшимъ импрессіонистомъ; онъ мало заботился о деталяхъ и о точной передачѣ формы, а стремился только живо воспроизводить впечатлѣнія. Для Фицджеральда было такимъ высокимъ наслажденіемъ гулять всюду съ этимъ человѣкомъ, наблюдать самые простые предметы съ удесятереннымъ вниманіемъ, что онъ незамѣтно поддался этому обаянію, забылъ, что самъ онъ писатель, а не художникъ, и начиналъ глядѣть на все съ точки зрѣнія колорита. Видя передъ собой длинные ряды зданій, возвышающихся террасами и освѣщенныхъ лѣтнимъ солнцемъ, онъ не задумывался о томъ, что стоятъ квартиры въ этихъ домахъ, хорошо ли они осушены, много ли въ нихъ больныхъ, неспособныхъ погрѣться на солнцѣ, а замѣчалъ только, что, благодаря яркой желтой окраскѣ этихъ зданій, голубое небо становилось еще красивѣе. Если жизнь лондонскаго литератора, по крайней мѣрѣ, насколько онъ съ нею познакомился, оказалась прозаическою и неудовлетворительною, за то эти случайныя прогулки съ товарищемъхудожникомъ снова вносили въ его міръ нѣкоторую долю поэзіи. "Anch'io sono piltore", могъ бы сказать и онъ,-- до такой степени, подъ вліяніемъ восторженныхъ, хотя и нѣсколько грубоватыхъ рѣчей Росса развивалась въ немъ способность наблюденія. Однако, онъ, все-таки, былъ настолько уменъ, что не брался самъ за кисть.
-- Вы и не подозрѣваете, пріятель,-- сказалъ однажды Россъ, гуляя съ Фицджеральдомъ по предмѣстью,-- какое счастье быть такимъ человѣкомъ, какъ вы!
-- Неужели?-- спросилъ мистеръ Вилли, вовсе не находившій свое положеніе такимъ блестящимъ.
-- Еще бы! Имѣть возможность смотрѣть на все, что даетъ намъ природа, и не думать никогда о томъ, какъ бы обратить все это въ деньги, вѣдь, это чистое блаженство! Чего бы я не далъ, чтобы хоть на одинъ часъ опять сдѣлаться мальчикомъ, лежать на солнышкѣ у берега рѣки, слѣдить за ей быстрымъ теченіемъ и за игрою лучей на деревьяхъ, упиваться всѣмъ этимъ и ни разу не вспомнить даже о проклятой палитрѣ. Знаете ли, какъ ужасно возиться всю свою жизнь съ красками! Я не могу видѣть двухъ предметовъ рядомъ, чтобы невольно не измѣрять ихъ глазами. Это болѣзнь, просто болѣзнь! Я такой же человѣкъ, какъ и другіе; почему же не могу я жить и смотрѣть на Божій міръ, какъ всѣ? Потому только, что у меня на шеѣ виситъ ящикъ съ красками, точно жерновъ. Какое мнѣ дѣло вотъ хотя до этого частокола? Вѣдь, рисовать его я не стану! Зачѣмъ же я невольно думаю о томъ, какою краскою онъ окрашенъ?
-- Вспомните же, Россъ,-- отвѣчалъ его товарищъ.-- что писатели ничуть не въ лучшемъ положеніи; они тоже должны постоянно наблюдать и подсматривать...
-- Но все же не возиться вѣчно съ красками,-- нетерпѣливо перебилъ его Россъ.-- Когда вы видите, что какая-нибудь вещь желтая, вы такъ и говорите, что она желтая, а художникъ долженъ еще непремѣнно отыскать въ своихъ ящикахъ тотъ же самый цвѣтъ. Какое несчастіе, что изъ меня не сдѣлали простого маляра!
-- Ну, это уже вздоръ,-- сказалъ въ заключеніе Фицджеральдъ.-- Не жаловаться, а радоваться должны бы вы. Вся разница между вами.и остальными людьми заключается въ томъ, что вы научились подмѣчать больше другихъ..Вы видите красоту тамъ, гдѣ масса не замѣчаетъ ничего. Неужели, по вашему, есть какое-нибудь преимущество въ слѣпотѣ?
Еслибъ Россъ проводилъ больше времени въ своей мастерской на Фольгэмской дорогѣ, жизнь Фицджералда была бы гораздо пріятнѣе. Но онъ часто отлучался, въ особенности, когда ему удавалось получить нѣсколько фунтовъ за какой-нибудь эскизъ, и сосѣдъ его чувствовалъ себя тогда очень одинокимъ въ длинные, темные вечера. Часъ, проводимый имъ у мистриссъ Четвиндъ за чтеніемъ и бесѣдой, выдѣлялся яркою точкой изъ всѣхъ остальныхъ; когда же Фицджеральдъ возвращался въ свою одинокую квартиру, къ кропотливому и безнадежному писанію статей, которыми самъ ничуть не интересовался, жизнь казалась ему подчасъ весьма тяжелою. Но странно, что именно въ эти минуты, когда будущее представлялось ему въ самомъ мрачномъ свѣтѣ, воображеніе разрывало всѣ путы и уносило его въ міръ чистаго творчества, гдѣ работа становилась для него наслажденіемъ. Практическій результатъ оказывался, правда, ничтожнымъ, но за то всплывало многое, что было не ясно для самого Фицджеральда, что таилось въ глубинѣ его души,-- и въ эти минуты для него было совершенно безразлично, какъ бы на его работу ни посмотрѣли всѣ редакторы на свѣтѣ.
Однажды вечеромъ онъ прилежно писалъ статью О нѣкоторыхъ подробностяхъ лиссабонскаго землетрясенія. Уже два дня ходилъ онъ для этой работы въ Британскій Музей, и передъ нимъ лежала масса выписокъ. Тщетно старался онъ придать картинѣ возможно больше жизни; работа, попрежнему, оставалась безотрадною, да, кромѣ того, Фицджеральдъ не зналъ даже, куда помѣстить ее, когда она будетъ окончена. Внезапно услышалъ онъ въ каминѣ какое-то шипѣніе, точно отъ капель дождя, падающихъ на огонь черезъ небольшую трубу, но на черепичной крышѣ не раздавалось никакого звука. Онъ подошелъ къ окну; тишина была невозмутимая, но какія-то темныя полосы пересѣкали желтый свѣтъ фонаря, горѣвшаго на дворѣ. Фицджеральдъ открылъ окно, протянулъ руку и ощутилъ на ней рѣзвое, сырое прикосновеніе снѣга. Тотчасъ же схватилъ онъ шапку и выбѣжалъ въ темноту, чтобы чувствовать на своихъ губахъ, рѣсницахъ, рукахъ прикосновеніе этихъ мягкихъ, нѣжныхъ хлопьевъ, порхавшихъ вокругъ него, придавая улицѣ фантастическій видъ. Долго бродилъ онъ въ какомъ-то экстазѣ; ему слышались голоса, доносящіеся до него точно изъ прошлаго, и онъ не зналъ, смѣяться ли ему, или плакать. Кровь радостно играла въ немъ, но, вмѣстѣ съ тѣмъ, имъ овладѣвало какое-то отчаяніе, точно тоска по комъ-то, страхъ передъ грозящей бѣдой, агонія любви, ужасъ, желаніе молиться. Иногда слышались ему точно отрывочныя фразы,-- то говоритъ любовникъ... а вотъ вдругъ послышался звукъ моря, которое рокочетъ въ страшныхъ прибрежныхъ пещерахъ... Точно слѣпой, почти не сознавая, что онъ дѣлаетъ, не замѣчая даже снѣга, Фицджеральдъ побрелъ домой и машинально сѣлъ за письменный столъ. Онъ видѣлъ теперь, что-то передъ собой, вовсе непохожее на то, что представлялось ему сейчасъ на улицѣ. Это походило скорѣе на море, на погруженные въ мракъ дикіе берега Ирландіи. И нетерпѣливо подыскивая по временамъ риѳму, весь дрожа отъ волненія, не сознавая вполнѣ даже значенія фразъ, употребляемыхъ имъ, онъ лихорадочно бросалъ на бумагу то, что нашептывалъ ему чей-то чужой голосъ, какъ будто раздававшійся гдѣ-то вдали, во мракѣ ночи.
Потомъ онъ всталъ съ чѣмъ-то вродѣ вздоха. Немного спустя, онъ подошелъ къ огню, зажегъ трубку и не могъ оторвать глазъ отъ красивыхъ углей, точно надѣялся увидать въ нихъ новыя картины. Черезъ нѣсколько времени онъ опять вернулся къ столу, взялъ въ руки клочекъ только что исписанной бумаги, и спокойно, критически прочелъ свое произведеніе.
-- Да,-- сказалъ онъ,-- это хорошо, это правдиво. Я оставлю это для себя. Ни одинъ лондонскій редакторъ, все равно, не дастъ мнѣ за эти стихи и двухъ пенсовъ, а что касается публики, то она, прежде всего, пожелаетъ узнать, гдѣ же именно произошло описанное событіе. А я, все-таки, ничего не перемѣню въ стихахъ; это часть моей личной собственности, которая перейдетъ къ Китти по наслѣдству, когда она овдовѣетъ.
Въ ту минуту, когда онъ пряталъ листокъ бумаги въ портфель, уже заключавшій въ себѣ не мало столь же безполезныхъ произведеній, внизу послышался шумъ, и сердце Фицджеральда радостно забилось при мысли, что, должно быть, вернулся Россъ послѣ двухнедѣльнаго отсутствія. Убѣдиться въ этомъ было весьма легко. Онъ взялъ въ руки кочергу и постучалъ дважды въ полъ. Въ отвѣтъ раздались снизу три удара въ потолокъ мастерской. Тогда Фицджеральдъ спустился по скользкимъ ступенямъ и засталъ Росса растапливающимъ печь.
-- Бросьте это,-- крикнулъ онъ ему.-- Тамъ у меня пылаетъ цѣлый костеръ. Пойдемте ко мнѣ. У меня есть такой кусокъ мяса, отъ котораго у васъ слюнки потекутъ, и громадный каравай хлѣба, такъ что вамъ нужно будетъ захватить съ собой только виски. Идемте же; я хочу, чтобы вы разсказали мнѣ всѣ ваши приключенія и обѣщаю не просить васъ показать ваши рисунки.
-- Вы что-то очень веселы, пріятель,-- отвѣчалъ Россъ.-- Ужь не выпили ли вы?
-- Нѣтъ, и, что гораздо хуже, я даже во весь день ничего не ѣлъ и не пилъ, такъ что просто умираю съ голоду.
-- И я также. Есть у васъ табакъ?
-- Даже много.
-- Такъ подождите меня.
Россъ взялъ полотенце и тщательно смахнулъ снѣгъ съ принесенныхъ имъ свертковъ, потомъ послѣдовалъ за Фицджеральдомъ и принялся помогать ему накрывать на столъ и раскупоривать бутылки...
-- Однако, я хочу знать, почему вы такъ веселы, дружище?-- спросилъ онъ, наконецъ, глядя черезъ столъ на своего товарища.-- Какая-нибудь ирландская барышня прислала вамъ, должно быть, любовную записку. Бѣдняжка! Дѣвушка никогда не должна отпускать отъ себя своего милаго; это не безопасно.
-- Дѣло вовсе не въ томъ. Я просто написалъ одну вещь и этимъ очень доволенъ. Я хочу ее сохранить для себя,-- признался Фицджеральдъ.
-- Дайте-ка посмотрѣть.
-- О, нѣтъ! Это никому не понравится, кромѣ меня.
-- Такъ какая же въ этомъ польза?
-- Никакой!
-- Значитъ, вы забавляетесь тутъ всякими пустяками, вмѣсто того, чтобы зарабатывать деньги и готовить квартиру для вашей милой?-- строго спросилъ художникъ.
-- Какой милой? Да о чемъ вы говорите?
-- Ну, относительно этого, пріятель, у меня уже есть свои подозрѣнія. Покажите-ка сюда ваши стихи.
-- Извольте,-- отвѣчалъ Фицджеральдъ, подавая ему листъ исписанной бумаги.
Россъ насупился и началъ читать стихи, строка за строкой, необыкновенно медленно, причиняя тѣмъ своему пріятелю несказанное мученіе.
-- Да гдѣ же все это происходитъ?-- рѣзко спросилъ онъ, наконецъ.
-- Право, не знаю.
Когда Россъ дошелъ до конца стихотворенія, онъ еще разъ тщательно просмотрѣлъ его и нѣсколько раздражительно спросилъ:
-- Тутъ все?
-- Все.
-- Картина вышла у васъ ужасная, нечего говорить. Только о чемъ же собственно идетъ тутъ рѣчь, скажите вы мнѣ?
-- Я, вѣдь, предупреждалъ васъ, что это вамъ не понравится,-- отвѣчалъ Фицджеральдъ безъ всякаго неудовольствія.
-- Вы должны бы придумать хоть какую-нибудь фабулу.
-- Знаю. Я отлично понимаю, что именно было бы нужно. Надо бы прибавить еще третью строфу и изобразить въ ней два трупа, прибиваемые волнами къ берегу или что-нибудь въ этомъ родѣ. Только я не вставлю ради прибыли никакихъ заплатъ въ свои стихи, а сохраню ихъ въ томъ видѣ, въ какомъ вы ихъ застали -- вещью, безполезною для всѣхъ, кромѣ самого автора.
Но Россъ не успокоился. Онъ снова посмотрѣлъ на стихи и проворчалъ:
-- Тутъ хорошій замыселъ, отличный замыселъ, только зачѣмъ не довели вы его до конца?
-- Найдутся люди, которые скажутъ, быть можетъ, то же самое и о нѣкоторыхъ изъ вашихъ картинъ,-- коварно замѣтилъ мистеръ Вилли.
-- Да помилосердуйте,-- вскричалъ художникъ, отъ изумленія выпучивъ даже глаза,-- ужь не рехнулись ли вы? Вѣдь, живопись и литература -- двѣ вещи разныя. Не думаете ли вы, что публика возьметъ на себя трудъ сама придумывать фабулу?
-- Я и просить ее объ этомъ не стану,-- отвѣчалъ Фицджеральдъ.-- Этотъ отрывокъ назначается только для моего собственнаго удовольствія. Неужели вы не хотите позволить мнѣ даже этого? Редакторы не особенно гонятся за моими произведеніями. Да правду сказать, мнѣ кажется подчасъ, что міръ отлично обошелся бы безъ литературы вообще и въ особенности безъ начинающихъ писателей.
Но тутъ онъ сейчасъ же подмѣтилъ въ своихъ словахъ фальшивую нотку, точно отголосокъ того, что говорилъ нѣкогда Гильтонъ-Клеркъ, и поспѣшилъ прибавить:
-- Однако, я еще не хочу сдаваться. Къ тому же, у меня есть другая тема, которая, какъ мнѣ кажется, будетъ весьма недурна.
-- Что такое?-- спросилъ Россъ, набивая трубку.-- Ничего необъятнаго, надѣюсь? Что-нибудь практическое?
-- Вотъ въ чемъ дѣло. Во время вашего отсутствія ужины мои сдѣлались нѣсколько скучноватыми,-- началъ Фицджеральдъ, также присаживаясь къ огню.-- Вотъ я и узналъ, что у "Зеленаго Рыцаря" можно получать тарелку холоднаго мяса и стаканъ эля за шесть пенсовъ. Это даетъ, вмѣстѣ съ тѣмъ, право войти въ парлоръ и курить тамъ трубку. Есть люди, которые являются туда регулярно каждый вечеръ для того, чтобы потолковать о государственныхъ вопросахъ. Милосердый Боже! Много несообразностей слышалъ я на своемъ вѣку въ курильныхъ комнатахъ гостинницъ, но никогда ничего подобнаго. Какъ человѣкъ посторонній, я долженъ, конечно, сидѣть спокойно и только слушать; вотъ я и пришелъ къ убѣжденію, что громадная часть населенія Англіи заимствуетъ свои взгляды и свѣдѣнія изъ источниковъ, совершенно никому невѣдомыхъ. Какіе же это именно источники? Не ежедневныя газеты, конечно, такъ какъ за ними я слѣжу! Вотъ я и подумалъ, что было бы не безполезно написать рядъ статей о политическихъ взглядахъ завсегдатаевъ нашихъ тавернъ. Вѣдь, эти люди -- тоже избиратели.
-- Источники ихъ свѣдѣній, сказали вы?-- сердито произнесъ Россъ.-- Да ихъ же собственныя глупыя головы, по всему вѣроятію.
-- Однако,-- продолжалъ Фицджеральдъ,-- когда слышишь, что человѣкъ утверждаетъ, напримѣръ, что первый министръ написалъ папѣ письмо, и что онъ самъ читалъ его, невольно спрашиваетъ себя, какъ могутъ распространяться такія небылицы?
-- Благодаря нахальству одного и невѣжеству остальныхъ, мнѣ кажется,-- отвѣчалъ Россъ.
-- Нѣтъ, не оттого; вѣдь, объ этихъ вещахъ толкуютъ, какъ о чемъ-то всѣмъ извѣстномъ. Ну, право, не повѣришь иногда, что говорится въ публикѣ о членахъ королевской семьи, о палатѣ лордовъ, о правительствѣ. Надо, однако, сказать, что старцы, собирающіеся каждый вечеръ у "Зеленаго Рыцаря", преисполнены самыхъ лояльныхъ чувствъ. Вотъ не хотите ли вы пойти со мною туда завтра вечеромъ и послушать ихъ толки? А, впрочемъ, нѣтъ, лучше не ходите. Они не особенно почтительно отзываются о шотландцахъ.
-- Я, пожалуй, пойду съ вами, дружище; только я желалъ бы знать, какую выгоду надѣетесь вы получить, описывая глупости, которыя говорятъ какіе-то старые и грязные пьяницы.
-- Да такихъ людей, какъ они, тысячи въ странѣ; ихъ мнѣнія распространяются повсюду. А если все это нелѣпо и смѣшно, тѣмъ лучше для меня. Я не понимаю, почему разсужденія этихъ знатоковъ исторіи и политики не могли бы быть забавными?
-- Такъ вотъ оно что? Вы хотите внѣдриться въ группу доморощенныхъ философовъ и шпіонить; а когда подъ вліяніемъ эля и трубокъ бѣдные мозги ихъ затуманятся и запутаются, тогда-то, сидя въ своемъ углу, вы и начнете свои безпощадные очерки. Да знаете ли, по моему, это все равно, что дурачить своего собственнаго отца!
-- А мнѣ такъ кажется, что будетъ отлично, если одна половина общества узнаетъ, что говоритъ другая,-- смѣясь отвѣчалъ Фицджеральдъ.
-- Ужь не хотите ли вы меня увѣрить, что дадите потомъ безпристрастный и точный отчетъ, что у васъ будетъ не одно только глумленіе и злостное преувеличеніе? Вы, мальчикъ, только что вышедшій изъ школы, хотите насмѣхаться надъ зрѣлыми людьми, по своему ломавшими голову надъ тѣмъ, что дѣлается въ свѣтѣ. Отлично, нечего сказать! Отцы семействъ окончили дневной трудъ, довольны, быть можетъ, что ушли на часокъ отъ ворчливой жены, думаютъ, что служатъ родинѣ, обсуждая ея дѣла, наслаждаются стаканомъ вина въ тепломъ углу... и вдругъ является Мефистофель съ записной книжкой.
-- Еслибъ вы пошли со мною хоть разъ,-- прервалъ его Фицджеральдъ,-- вы могли бы сдѣлать два, три эскиза. Въ этой компаніи есть нѣсколько замѣчательныхъ головъ, чистѣйшіе типы Джона Булля, съ примѣсью ужимокъ церковнаго старосты. Тогда бы мы могли выпустить отдѣльно мои статьи съ вашими иллюстраціями.
Россъ взглянулъ на него.
-- Однако, вы ловки на новые планы, пріятель,-- сказалъ онъ.
-- Да, но только, всѣ планы мои кончаются вотъ чѣмъ,-- грустно отвѣчалъ мистеръ Вилли, указывая на свой портфель.-- Всѣ они находятся тутъ, изящно связанные и адресованные на мое собственное имя.
-- Да въ этомъ портфелѣ цѣлое состояніе!-- энергически воскликнулъ Россъ.-- Когда я буду академикомъ, а вы редакторомъ ежедневной газеты, мы поймемъ всю цѣну набросковъ, находящихся въ вашемъ портфелѣ и въ моей мастерской. Развѣ я не твержу вамъ этого день и ночь? Вы слишкомъ торопливы. Придетъ время, когда вы будете рады воспользоваться мыслями, которыя кидаете теперь на вѣтеръ.
-- Придетъ такой день?-- повторилъ мистеръ Вилли.-- Ну, а пока?
-- А пока,-- отвѣчалъ невозмутимо Россъ, вставая и надѣвая шапку и плащъ,-- пока я пойду спать. А вы принимайтесь за ваши очерки à la Teniers, и дай вамъ Богъ счастья, о будущемъ же не думайте, благо у васъ есть теперь все необходимое. Что же касается той красавицы, существованіе которой я подозрѣваю, напишите ей, чтобы она не торопилась, а дала бы міру время васъ оцѣнить. Ну, прощайте другъ,-- сказалъ онъ; потомъ, отворивъ дверь и оглянувшись, прибавилъ: -- хорошо, однако, что въ такую ночь мнѣ приходится идти домой не по нашимъ шотландскимъ болотамъ.