Два письма.
"Дорогой мой Вилли!"
"Совершенно вѣрно, что послѣднія письма мои были очень коротки, но ты не повѣришь, сколько у меня хлопотъ и непріятностей съ устройствомъ моей второй артистической поѣздки на югъ. А потомъ приходится еще умиротворять отца, который по чему-то забралъ себѣ въ голову, что ему слѣдуетъ подробнѣе знать, что ты за человѣкъ и какіе у насъ планы для будущаго. Я успокоиваю его обѣщаніемъ не дѣлать никакихъ неосторожностей, увѣряю, что сама вполнѣ довольна, а когда онъ начинаетъ говорить о выгодахъ прочнаго положенія и о томъ, что ему, быть можетъ, не долго жить на свѣтѣ, я поневолѣ принуждена напоминать ему, что уже многіе годы содержу себя сама и ничуть не побоюсь и впредь этой необходимости. Бѣдный отецъ! Онъ очень добръ, но, все-таки, подчасъ страшно мучитъ меня. Иногда я, право, не знаю даже хорошенько, что мнѣ и отвѣчать ему. Еслибъ ты все еще былъ вторымъ редакторомъ вашего покойнаго журнала, это было бы хоть что-нибудь опредѣленное. Уже не сказать ли мнѣ ему, что ты личный секретарь одной важной дамы? Конечно, я тоже желала бы, чтобъ у тебя было болѣе вѣрное положеніе, только не думай, Вилли, чтобы я роптала; ничто не измѣнилось къ худшему съ тѣхъ поръ, какъ мы встрѣтились; почему бы намъ не быть довольными? Мнѣ непріятно даже писать тебѣ такія вещи; точно я составляю брачный контрактъ. Еслибъ ты очутился здѣсь хоть на одну минуту, мы сразу поняли бы другъ друга. А ты пишешь еще о моей холодности!
"Кромѣ всѣхъ этихъ дрязгъ, я очень усиленно работаю съ профессоромъ Фокселемъ, и ты не повѣришь, какъ тяжело дѣлать это письменно. Онъ задаетъ мнѣ самые трудные уроки, и такъ какъ все это одна теорія, не скрашиваемая звуками, то занятіе выходитъ не особенно веселое. За то современемъ я буду въ состояніи переложить на музыку любое твое стихотвореніе, а если лишусь когда-нибудь голоса, съумѣю давать уроки.
"Но все это вздоръ, а главное то, что черезъ десять дней я опять буду въ Коркѣ. Подумай, Вилли, опять увижу я тѣ же самыя комнаты, то же старое фортепіано, тѣ же скрипучія ворота. Только цвѣтовъ ужь не найду, навѣрное, нигдѣ, а всюду, я думаю, увижу одну только грязь; никого не будетъ около меня, чтобъ придать Корку романтическій оттѣнокъ; никто не станетъ защищать меня въ Коркской Л ѣтописи или провожать домой по крутому холму! Очень хотѣлось бы мнѣ знать, на что похожъ теперь Айнишинъ? Море заливаетъ, вѣроятно, берегъ; виллы заколочены, весь городъ превратился въ одну сплошную лужу. Одно утѣшаетъ меня: духи и волшебницы тоже, навѣрное, куда-нибудь скрылись!
"По поводу Айнишина поговоримъ, Вилли, серьезно. Я хотѣла бы, чтобъ ты разъяснилъ мнѣ подробнѣе то обѣщаніе, которое ты выманилъ у меня въ наше свиданіе у ручья. Я слышала, что если два человѣка заявятъ при свидѣтеляхъ, что они мужъ и жена, этого совершенно достаточно, чтобы они считались обвѣнчаными. Я никогда не была въ Шотландіи и поэтому ничего сама не знаю объ этомъ, только думаю, что люди поступаютъ иногда опрометчиво, а потомъ могутъ раскаяться въ своемъ рѣшеніи. Вотъ я и желала бы знать, не было ли обѣщаніе, данное нами въ ту ночь (и что за славная ночь это была!), чѣмъ-нибудь важнѣе простаго обѣщанія? Я часто думала о томъ, не такъ ли вѣнчались въ старину молодые люди, браку которыхъ противились родители? Въ нашемъ положеніи было бы неразумно связывать себя такимъ образомъ. Вотъ что не рѣдко представляется мнѣ, а потомъ я укоряю себя за эти мысли. Прости меня, Вилли! Я не хотѣла мучить тебя своими сомнѣніями: у тебя и безъ нихъ много заботъ; я желала, напротивъ, чтобы это письмо было самое длинное и нѣжное изъ всѣхъ моихъ писемъ, такъ какъ ты говоришь, будто я тебя разлюбила!
"Я люблю тебя, слышишь ли ты? и еслибъ ты былъ здѣсь, скоро доказала бы тебѣ это. Теперь -- ни слова болѣе. Пришли меѣ скорѣе длинное, славное письмо; увѣрь меня, что ты доволенъ всѣмъ, что сдѣлало для тебя Провидѣніе, опиши свои дѣла и скажи, думаешь ли ты еще обо мнѣ. Ты недостаточно цѣнишь мою доброту, а я вотъ балую тебя и пишу ночью, въ такую пору, когда всѣ разумныя существа уже давно спятъ. Огонь въ каминѣ погасъ, въ комнатѣ холодно, пальцы мои окоченѣли, а я все пишу и пишу, и не могу никакъ остановиться. Только не называй мои письма холодными; это, должно быть, дѣйствіе мороза. Дождись оттепели, прочти ихъ снова, и они покажутся тебѣ совсѣмъ иными.
"Любящая тебя Китти".
Много разъ перечитывалъ онъ эти строки, не зная, чему приписать больше значенія: внѣшней ихъ веселости или страннымъ, на половину только высказаннымъ сомнѣніямъ и тревогамъ. Ему такъ хотѣлось, чтобы Китти была покойна! Тяжело ей въ этихъ отдаленныхъ городахъ, гдѣ она совсѣмъ одна. Разстояніе, отдѣляющее его отъ Китти, весьма значительно; но еще болѣе этого боялся онъ мысли, какъ бы она не начала тяготиться долгимъ промежуткомъ времени, который имъ придется еще прошить врозь. Передумавъ все это, онъ рѣшился не замѣчать ея сомнѣній и дѣлать видъ, будто считаетъ ее все такою, же доброю, какъ въ день ихъ разставанія въ Айнишинѣ.
"Милая Китти,-- писалъ онъ,-- ты совершенно невѣрно представляешь себѣ Айнишинъ. Тамъ теперь гораздо лучше, чѣмъ даже лѣтомъ. Днемъ морозное солнце пробивается сквозь легкій туманъ и бросаетъ красный свѣтъ на мелкую воду пристани и на стоящія въ ней суда. По ночамъ луна освѣщаетъ застывшую поляну и сверкаетъ на покрытыхъ льдомъ прудахъ. Люди жмутся у пылающаго камина, передъ кипящимъ котелкомъ, и начинаются длинныя бесѣды и веселыя шутки. Дона Фіерны и его эльфовъ бояться тебѣ нечего, такъ какъ они сдѣлались твоими покровителями. Точно также нечего тебѣ страшиться и того, что ты обѣщала мнѣ у ручья, или представлять себѣ мрачныя картины. Но, по моему, было бы дурно, еслибъ мы не захотѣли совершить своего обѣщаннаго паломничества. Вѣдь, это всего только одинъ разъ въ семь лѣтъ! Подумай лучше о томъ, какая это будетъ славная прогулка! Говорятъ, что въ брачной жизни многое мѣняется подъ вліяніемъ привычки, представь же себѣ, какъ освѣжительно подѣйствуетъ на насъ подобная поѣздка! Мы точно увидимъ себя такими, какими были за семь лѣтъ передъ тѣмъ? а если между нами происходили какія-нибудь несогласія за это время, гдѣ же намъ лучше мириться, какъ не тамъ? Милая моя! не смотри на свое обѣщаніе, какъ на что-то страшное, а скорѣе, какъ на романическій эпизодъ, о которомъ будемъ вспоминать впослѣдствіи съ добродушною улыбкою. Когда наступятъ для насъ болѣе прозаическіе годы, это будетъ намъ напоминать о томъ, чѣмъ мы были нѣкогда!
"Что касается твоего отца, надо, конечно, растолковать ему, что и я, не менѣе его, желалъ бы опредѣленнаго положенія, но что, если ты готова ждать, то это собственно ни до кого болѣе не касается. Знаешь ли, что ты слишкомъ часто увѣряешь меня, будто вполнѣ довольна нашими обстоятельствами. Я, напротивъ, недоволенъ ими и даже очень. Я часто думаю о томъ, какъ мы будемъ жить вмѣстѣ, и это дѣлаетъ меня чрезвычайно нетерпѣливымъ. Однако, ворчать не за чѣмъ. Не мало людей пріѣзжаютъ въ Лондонъ и живутъ гораздо хуже меня. Я, все-таки, имѣю вѣрныхъ сто фунтовъ въ годъ и много свободнаго времени, пишу такъ усердно и предлагаю свою работу въ столькихъ мѣстахъ, что долженъ же буду, наконецъ, понять, что именно нужно редакторамъ и что имъ не нравится. А пока я затѣялъ рядъ статей о всѣхъ глупостяхъ, которыя говорятся о политикѣ въ нашихъ тавернахъ. Одну изъ этихъ статей я уже отправилъ въ Гайдѣларкскую газету и, къ моему великому удовольствію, она появилась въ нынѣшнемъ вечернемъ нумерѣ. Посылаю тебѣ одинъ экземпляръ, хотя думаю, что это покажется тебѣ мало интереснымъ. И такъ, ты видишь, что дѣла мои идутъ не дурно. А теперь прощай и не забывай, что я тебя люблю отъ всей душні Смотри же, не забывай этого".