А до вечера? Она посовѣтовалась съ извозчикомъ.-- Какъ же вещи? И не имѣть пристанища... Вдругъ Маруси, въ самомъ дѣлѣ, не окажется въ труппѣ? Вѣдь надо же будетъ ѣхать ночевать. Багажъ поздно не выдадутъ. Да и теперь, съ узлами, куда же она дѣнется?
Извозчикъ, хотя и молодой парень, а резонно ей сказалъ:
-- За багажемъ надо вернуться, барыня. Мало ли что случиться можетъ.
Она повторяла про себя догадки сторожа о "той, петербургской". Вѣдь онъ вспомнилъ же сейчасъ, что та жила еще на Пасхѣ (давно-ли, значитъ?) наискосокъ отъ трактира "Саратовъ". Этотъ трактиръ Марья Трофимовна знаетъ. Про него говаривали въ ихъ переулкѣ. И тогда онъ былъ тутъ же, кажется, у Срѣтенскихъ воротъ...
-- Гдѣ "Саратовъ"?-- спросила она, когда пролетка уже поднималась къ Краснымъ воротамъ.
-- Трактиръ?..
-- Да, да, милый...
Она боялась, какъ бы и этотъ парень чего не запамятовалъ.
-- У Срѣтенскихъ воротъ. Первое заведеніе насчетъ лихачей.
И онъ сталъ ей разсказывать, перевернувшись опять въ полоборота на козлахъ, что у "Саратова" стоятъ самые дорогіе извозчики съ тысячными рысаками.
-- Запряжекъ до двадцати иной разъ бываетъ,-- пояснилъ онъ.-- Мѣсто такое... Въ заведеніи...
Но онъ не докончилъ. Должно-быть сообразилъ, что дамѣ разсказывать про "все такое" -- не пристало.
Не скоро дотащились они до вокзала. Марья Трофимовна не торговалась съ парнемъ за обратный конецъ; онъ было ее прижалъ; но артельщикъ съ номеромъ двадцать-девятымъ усовѣстилъ его, добылъ ея сундучокъ и сторговался на Срѣтенку, съ багажемъ.
Она сама захотѣла на Срѣтенку. Тамъ, быть можетъ, она встрѣтитъ Марусю, въ этихъ самыхъ номерахъ, около "Саратова". Да и все ея дѣтство прошло тутъ. Въ двухъ шагахъ и переулокъ, гдѣ ее выкормили. Можетъ, и домишко цѣлъ...
-- Ты знаешь номера наискосокъ отъ "Саратова"?
-- Это къ Рождественскому бульвару? На углѣ? Какъ не знать!... Да вы нѣшто туда?
-- Туда,-- отвѣтила Марья Трофимовна рѣшительно.
Парень въ третій разъ обернулся въ ней всѣмъ лицомъ и приподнялъ сзади шляпу, какъ бы сбираясь почесать затылокъ.
-- Вамъ, сударыня, въ тѣхъ номерахъ будетъ... тово...
-- А что?-- почти съ испугомъ спросила она.
-- Тамъ хорошій проѣзжающій не останавливается, а больше съ дѣвицами, изъ того самаго "Саратова", значитъ...
Онъ не договорилъ и повернулъ голову.
"Съ дѣвицами... изъ "Саратова"... И Маруси въ такихъ номерахъ"!
Вся она опять похолодѣла, какъ въ вагонѣ, когда ей представлялись всякіе ужасы насчетъ ея питомицы. А почему же это невозможно? Кто же поручится, что она давно не попала въ какой-нибудь вертепъ?.. Опоили, осрамили, изъ труппы выгнали, пить-ѣсть надо -- и вотъ она въ такихъ номерахъ... Купчикъ или офицеръ -- ея возлюбленный -- возитъ ее по садамъ... и спаиваетъ. Маруся -- изъ такихъ... У нея всегда была охота: кутнуть, выпить чего-нибудь покрѣпче, наливки... О шампанскомъ она говорила, захлебываясь...
-- Такъ куда же ѣхать прикажете, сударыня?-- прервалъ вопросъ извозчика думы Марьи Трофимовны.
Она растерялась, не знала, какъ и быть...
-- Ты ступай все-таки на Срѣтенку.
-- Мы васъ доставимъ въ хорошее мѣсто. Подальше, дома черезъ три, есть настоящія комнаты... Будете довольны...
Она только кивнула головой. Привезли ее въ меблированныя комнаты, съ крытымъ подъѣздомъ, въ родѣ гостинницы.
-- А вотъ и "Саратовъ",-- показалъ ей парень, когда они завертывали на Срѣтенку.
Корридорный, видомъ угрюмый, но обходительный, сейчасъ же устроилъ ее въ узенькой комнатѣ второго этажа; цѣну сказалъ, когда ея вещи были уже внесены -- рубль въ сутки, а помѣсячно -- двадцать-пять рублей. Для нея -- дорого. Но она осталась. Вотъ сегодня найдетъ Марусю, и если къ ней не переѣдетъ, все равно найдетъ себѣ квартирку, много въ семь рублей.
Такъ ей вдругъ стало одиноко, жутко, дико въ этой узкой комнатѣ, съ пылью и спертымъ запахомъ дешеваго номера. Сѣла она у окна и съ полчаса не могла даже приняться за свой сундучокъ, достать изъ мѣшка мыло, умыться, отдать почиститъ свое пальто. Окно выходило бокомъ на улицу. И, прежде всего, издали глядѣли на нее зеленыя двери съ подъѣздомъ трактира "Саратовъ". Нѣсколько дрожекъ выстроились вдоль троттуара, подъ дорогими попонами.
Разговоръ съ извозчикомъ не выходилъ у нея изъ головы. Онъ точно отбилъ у нея и руки, и ноги, не хотѣлось ей двинуться... Она смотрѣла и смотрѣла, и прислушивалась къ трескотнѣ ѣзды, смягченной двойными рамами, еще невыставлевными, съ цѣлымъ слоемъ пыли на стеклахъ.
"Что же это я?"-- чуть не вслухъ выговорила она и вскочила со стула.
Черезъ двадцать минутъ она, умытая и въ вычищенномъ пальтецѣ -- оно ей служило уже третій годъ -- сошла на троттуаръ бодрыми короткими шажками и повернула къ Рождественскому бульвару.
Да, на углу, ходъ съ бульвара, дѣйствительно номера "для проѣзжающихъ", и извозчики стоятъ такіе же, кажется, какъ и около "Саратова". На крыльцо вышелъ корридорный и крикнулъ:
-- Силантій!.. Подавай!.. Барышни готовы...
"Какія барышни "?-- повторила про себя Марья Трофимовна и тотчасъ же отвѣтила себѣ -- какія! Краска ударила ей въ голову. Стало ей стыдно, точно будто этотъ корридорный крикнулъ, что вотъ сейчасъ выйдетъ Маруся и поѣдетъ на лихачѣ. Страшно ей сдѣлалось войти на крыльцо и спросить: не проживаетъ ли тутъ госпожа Балаханцева?
Она перешла улицу и, немножко подальше, стала наискосокъ бульвара; онъ тутъ только и начинается.
Она должна была дождаться появленія этихъ "барышень". Лихачъ сѣлъ на козлы, бросилъ папироску, что-то крикнулъ другому извозчику попроще и передернулъ возжами. Пролетка у него узкая и очень низкая, безъ верха.
-- Подавай!-- крикнулъ опять корридорный.
Съ крыльца скоро-скоро, почти бѣгомъ, спустились двѣ "барышни". Марья Трофимовна такъ и впилась въ нихъ глазами. Съ ея бывалостью она мигомъ распознала въ нихъ нѣмокъ -- и у нея отлегло отъ сердца. Но она все-таки не двинулась съ мѣста, пока обѣ нѣмки, разряженныя, въ высокихъ шляпкахъ съ красными перьями, не разсѣлись, громко разговаривая ломанымъ языкомъ и съ лихачемъ, и съ корридорнымъ. Все разглядѣла: и ихъ лица, и тальи, и туалеты, и все повторяла мысленно:
"Вотъ какія тутъ живутъ".
Идти спрашивать Марусю у нея окончательно не хватило смѣлости; да и гадко стало, оскорбительно за свою "дѣвочку". Она пристыдила себя и перешла опять улицу, къ бульвару.
По сосѣдству, у Успенья-въ-Печатникахъ, ударили къ вечернѣ. Въ дѣтствѣ она бѣгала въ эту церковь, и еще къ Троицѣ "Листы". Любила всего больше "утреню",-- какъ говорятъ московскіе. И богомольна она была, пока жила въ Москвѣ. Въ Петербургѣ все это какъ-то отпало. Здѣсь, вонъ, сколько церквей, куда ни взгляни!..
По бульвару проходило довольно народу,-- больше простого. Прогуливались только няньки съ дѣтьми да женщины въ платкахъ особаго какого-то вида. Марья Трофимовна догадалась, какого онѣ сорта, и ей опять стало горько: напомнило про тѣ угловые номера и ея страхи и подозрѣнія насчетъ Маруси... Сверху Рождественскаго бульвара открывался передъ нею видъ; она начала всматриваться въ него, оглядывать съ разныхъ сторонъ, стала отгонять отъ себя мысли. Да и Москва забирала ее. Такая пестрая и красивая уходила панорама бульвара все вверхъ, въ Тверскимъ воротамъ... Деревья шли двойной полосой нѣжной зелени... Пятиглавыя церкви, цвѣтныя стѣны домовъ; вдали красная колокольня Петровскаго монастыря и блѣдно-розоватая башня Страстного... Узнала она и Екатерининскую больницу, и длинное бѣлое двухъ-этажное зданіе Эрмитажа...
Родной городъ расшевелилъ въ ней что-то, радовалъ, помогалъ ей легче переносить свою тревогу. Вотъ вѣдь она одна -- ни души у нея здѣсь нѣтъ, кромѣ Маруси,-- да и та, можетъ, улетѣла,-- а она не боится. Ей Москва сразу стала дороже Петербурга. Впервые испытала она сладость прошлаго, какое бы оно ни было... Какъ въ немъ все блестѣло красками, трогало и привлекало! Скука, обида, нужда, слезы, погибшая любовь, молодость -- всѣ утраты точно не оставили никакихъ горькихъ слѣдовъ въ душѣ, только цѣлую вереницу образовъ... Они всплывали каждую минуту и все сильнѣе скрашивали вотъ эту самую мѣстность: Рождественскій бульваръ (попросту "Трубу"), Грачевку, все съ тѣмъ же трактиромъ "Крымъ" и съ рядомъ крутыхъ переулковъ. Дѣвочкой Марья Трофимовна застыдится, бывало, когда какой-нибудь гимназистикъ спроситъ ее:
-- А вы гдѣ живете?
И она должна отвѣтить:
-- Въ Тупикѣ, около Нижняго Колосова.
Она уже понимала, что это нехорошій переулокъ; да и весь-то околотокъ... Одна Грачевка -- чего стоитъ!...
А теперь ей вдругъ дороги стали и Труба, и Грачевка, и всѣ переулки. Тутъ вѣдь, въ одномъ изъ этихъ переулковъ-тупиковъ (тотъ поприличнѣе) должны сохраниться и остатки семьи, гдѣ она воспиталась. Домикъ, навѣрно, стоитъ еще. Куда она ни взглянетъ, все еще держатся эти деревянные домики, розовые, бурые, зеленые.
Ускореннымъ шагомъ спустилась она внизъ.